Ганнибал - Лансель Серж Страница 12

Победа Гамилькара при Макаре

Мы знаем, что наемники держали под контролем перешеек, связывающий Карфаген с континентом, перекрыв все тропы в предгорьях вершин Аммара и Нахли, подступавших к городу с запада. Полибий (I, 75, 5) добавляет, что восставшие прочно удерживали единственный мост через Меджерду (У греческого историка называемую Макаром), открывавший путь на Утику. Сегодня довольно трудно определить, в каком именно месте древнего русла реки располагался этот мост: то ли он был переброшен через ее правый приток, тогда впадавший в море с севера от горы Аммар (в этом случае береговая линия намного отстает от теперешней), близ нынешнего местечка Аль-Шебала; то ли, что менее вероятно, пересекал ее чуть выше по течению, возле Джибейды, в той точке, где русло реки за прошедшие столетия совсем не изменилось. Так или иначе, но Гамилькар заметил, что при определенном направлении ветра — по всей вероятности, восточном — в устье реки, вдоль морского побережья, наметало такое количество песка, что переход водного потока вброд становился вполне реальным делом. Рассказ Полибия тем более заслуживает доверия, что в дальнейшем тот же природный феномен привел к появлению на другом берегу реки песчаной гряды, отделившей от моря соленое озерцо Эр-Риана, и превращению в болотистые отмели былого залива Утики.

Гамилькар воспользовался первой же подвернувшейся возможностью и ночью форсировал устье реки по этой импровизированной гати, чтобы врасплох напасть на охранявших мост мятежников. Оказавшись зажатым в тиски между небольшим отрядом, охраняющим мост, и основными силами восставших, спешивших на помощь своим со стороны Утики, он сделал вид, что отступает, развернул свое войско так, что ударная его часть, сосредоточившаяся в арьергарде, оказалась лицом к лицу с противником, и вынудил того начать беспорядочную атаку (Полибий, I, 76, 5; о деталях операции см. W. E. Thompson, 1986, pp. 110–117). Сражение завершилось жестоким поражением наемников, потерявших в этом бою восемь тысяч солдат, в том числе две тысячи пленными. Остатки их войска разбежались кто в сторону Утики, кто к Тунету. Гамилькар занял мост и произвел «расчистку» окружающей территории.

Это был первый ощутимый успех, который несколько поднял моральный дух карфагенян, хотя все понимали, что положение оставалось угрожающим. Матос по-прежнему держал в осаде Бизерту; когда же армии Спендия удалось соединиться с многочисленными отрядами галлов, выступавшими под командованием некоего Автарита, Гамилькар, запертый на крохотном пятачке, со всех сторон окруженном горами (некоторые полагают, что этому пятачку соответствует цирк Хангет-эль-Хаджхадж, расположенный к юго-востоку от Туниса, неподалеку от древнего Нефериса; см. S. Gsell, 1921, III, р. 112, прим. 3), оказался в большой опасности. Положение усугублялось еще и тем, что в тылу у карфагенян держался отряд нумидийских всадников. К счастью, с ними удалось договориться. Гамилькар пообещал командиру нумидийцев Нараве, связанному с Карфагеном старинными родственными связями, в жены свою дочь, если тот вместе со своим двухтысячным отрядом согласится перейти на их сторону. Об обещанной невесте в истории не сохранилось никаких сведений, кроме того, что она была третьей дочерью карфагенского полководца; зато Флобер наделил ее иератическими чертами и почти колдовским очарованием самой «загадочной» героини исторических романов, заодно придумав ей и имя — Саламбо. С помощью Нараваса и его всадников Гамилькар сумел выпутаться из ловушки. Одержав победу в трудном бою, пунийский военачальник повел себя с большой мудростью. Взятым в плен вражеским солдатам, которых, если верить Полибию (I, 78, 13), насчитывалось четыре тысячи, он предложил перейти на свою службу и даже выдал им вооружение из трофейной добычи; тех же, кто это приглашение не принял, просто отпустил на все четыре стороны.

Хитроумная дипломатия Гамилькара поставила под угрозу успех политики «чем хуже, тем лучше», проводимой главарями наемников. Мягкость обращения карфагенян с побежденными служила слишком серьезным искусом и вполне могла вызвать массовое дезертирство из их рядов. Чтобы не допустить этого, следовало совершить нечто такое, что уничтожило бы всякую надежду договориться по-хорошему. В руках наемников все еще находились бывший управитель Лилибея Гискон и сотня-другая воинов, вместе с ним прибывших в Сикку для ведения переговоров с мятежниками. Галльский предводитель Автарит, свободно говоривший по-пунийски, принялся обрабатывать солдат, подговаривая их казнить Гискона и весь его отряд мучительной казнью. Несколько здравомыслящих голосов, призывавших к милосердию, без следа потонули в общих трусливых воплях. Гискона и его товарищей казнили.

Весть об их гибели привела Карфаген в страшное волнение. Как водится, несчастья посыпались на город одно за другим. В Сардинии взбунтовалась тамошняя наемная армия, захватившая власть над островом. Как мы вскоре увидим, удерживали они ее недолго, однако именно их восстание стало первым звеном в цепочке, завершившейся утратой Карфагеном Сардинии. Утика и Бизерта, до сих пор хранившие верность метрополии, вдруг переметнулись к врагу. В довершение всех бед погиб застигнутый бурей в море крупный караван с продовольствием и оружием, шедший из Эмпорий, то есть из мелких факторий, подвластных Карфагену и расположенных на побережье Малого Сирта.

Карфаген действительно оказался в очень трудном положении, и внешние его враги вполне могли использовать это обстоятельство к своей выгоде. Однако ничего подобного не произошло. Сиракузский тиран Гиерон охотно откликнулся на просьбу карфагенян и помог с продовольствием. Конечно, с 263 года, когда началась сицилийская война, он обещал лояльность Риму, однако, как отмечает Полибий (I, 83, 3), перспектива остаться один на один со слишком могучим покровителем его явно не прельщала. Помогая Карфагену устоять, Гиерон прежде всего заботился о защите собственного царства. Что же касается римлян, то они не предприняли ровным счетом ничего, чтобы добить ослабленного врага, и предпочли ограничиться ролью стороннего наблюдателя, строго соблюдающего условия «договора Лутация». Так, они отвергли предложение жителей Утики, готовых распахнуть перед ними ворота своего города, потому что это означало бы нарушение договора. Точно так же — во всяком случае, в тот момент — они не ответили на призыв мятежников Сардинии, пытавшихся залучить их к себе на остров. Но и по отношению к африканским мятежникам Рим демонстрировал удивительную сдержанность. Правда, был один эпизод, когда Рим слегка «повздорил» с карфагенским правительством. Дело в том, что пунийцы арестовали и бросили в темницу италийских торговцев, доставлявших продукты питания мятежникам. Рим прислал своих эмиссаров, которые и потребовали вернуть пленникам — общим числом около пятисот человек — свободу. Карфаген уступил, но лишь в обмен на собственных военнопленных, захваченных Римом в ходе сицилийской кампании (Полибий, I, 83, 5–8). Впоследствии Рим спокойно закрыл глаза на то, как Карфаген вербовал себе наемников в Италии, хотя это явно противоречило условиям договора Лутация (Аппиан, «Libyca», 5). Мы уже видели, что именно это наспех набранное войско позволило Ганнону дать первый отпор мятежникам. Мало того, римский сенат не чинил никаких препятствий купцам, снабжавшим Карфаген всем необходимым, в то же время категорически запрещая им предлагать свои товары бунтовщикам. Приходится констатировать, что римских патрициев и карфагенскую аристократию, заседавшую в Совете старейшин, связывало чувство настоящей, искренней солидарности, как это уже отмечалось историками (G. Picard, 1967, р. 72). Несмотря на соперничество между обоими городами, и тут и там прекрасно понимали: угроза, которую несли Карфагену мятежники, касалась не только его, но имела международный характер. Бунт — штука заразная, и в Риме успели в этом убедиться в 265 году, когда на завершающем этапе покорения Южной Этрурии пришлось подавлять восстание рабов города Вольсинии (ныне Больсена).