Ганнибал - Лансель Серж Страница 13

Отстранение Ганнона

Стремясь как можно скорее покончить с мятежными наемниками, Гамилькар решил удвоить свои силы и предложил Ганнону объединить обе армии в одну. Однако взаимная антипатия обоих полководцев достигла к этому времени такой остроты, что в дело вмешалось общественное мнение. Карфагеняне постановили, что один из военачальников должен будет уйти, а право выбора единственного командующего армией предоставили самим солдатам. Формулировка, используемая Полибием (I, 82, 5), позволяет предположить, что такое решение, важнейшие последствия которого не замедлили сказаться, было принято народным собранием. Этот эпизод подтверждает усиление политической роли народного собрания в описываемую эпоху. Мимо него не прошел и Полибий, увидевший в этом явлении пагубное отклонение от конституции в том виде, какой известен нам благодаря Аристотелю (М. Sznycer, 1978, pp. 581–583; S. Lancel, 1992, pp. 134–136). Как бы там ни было, Ганнона из армии убрали, а в помощники Гамилькару назначили Ганнибала еще одного полководца, которого не следует путать с сыном Гамилькара, в ту пору еще ребенка. Этот Ганнибал приходился сыном другому Гамилькару — снова перед нами обилие тезок, способное заморочить голову современному историку, — которого иногда называли Гамилькаром Паропосским по имени сицилийского города, под которым он отличился в годы Первой Пунической войны (261–255). Впрочем, кажется установленным, что решение о назначении заместителем Гамилькара этого самого Ганнибала принимала не армия, а опять-таки народное собрание, состоящее из граждан (politai), во всяком случае, именно это утверждает Полибий (I, 82, 12).

Видя, в каком трудном положении оказался Карфаген, Матос и Спендий настолько осмелели, что вознамерились осадить сам город. Именно об осаде пишет Полибий (poliorkein auten ten Karchedona) (I, 82, 11), прекрасно разбиравшийся в тонкостях военного искусства, и у нас нет оснований ему не доверять. Гораздо больше нас занимает другой вопрос. Мы, к сожалению, не знаем, существовала ли уже к тому времени мощная тройная линия обороны, описанная Аппианом, которая защищала перешеек, на котором стоял город (S. Lancel, 1992, pp. 434–438). А Полибий имел возможность лично убедиться в ее эффективности, когда в 147–146 годах прибыл сюда вместе с войсками Сципиона Эмилиана и непосредственно наблюдал за штурмом осажденного города. Карфаген долго оборонялся, хотя нападавшие римляне имели в своем распоряжении не только огромные военные силы, но и мощные осадные орудия. Можно вслед за Стефаном Гзелем предположить, что эта линия укреплений как раз и появилась во время войны с наемниками, когда городу грозила серьезная опасность. Но и до этого Карфаген имел защиту в виде крепостного вала (teichos). В самом начале восстания, когда Матос захватил Тунет и осадил Утику, его солдаты время от времени подбирались к самым городским стенам, наводя ужас на его обитателей (Полибий, I, 73, 7). Впрочем, ни тогда, ни позже наемники так и не решились на штурм Карфагена. Перетянув на свою сторону Утику и отрезав таким образом перешеек от континента на северо-западе, мятежники предпочли перерубить все связи города с остальной территорией страны и надеялись вынудить его к капитуляции.

Ущелье Пилы

Но план удушения Карфагена так и не осуществился, во-первых, потому что город сумел наладить снабжение с моря, а во-вторых, потому что в командовании его армией наконец-то воцарилось согласие. После того как Гамилькару удалось вклиниться между передовыми отрядами мятежников, сосредоточенными возле городских стен, и их обозами, обрекая первых на голод, ситуация стала диаметрально противоположной. Из осаждающих наемники превратились в осажденных и думали теперь только о том, как бы поскорее убраться подальше от Карфагена. Война вступила в свою завершающую стадию, стремительно приближающуюся к развязке. Матос и Спендий привлекли на свою сторону ливийского вождя Зарзаса и с его помощью сколотили весьма значительную армию. Полибий (I, 84, 3) оценивает ее численность в 50 тысяч человек, но, скорее всего, он завысил эту цифру, желая преувеличить заслуги Гамилькара, которым он искренне восхищался и сравнивал карфагенского полководца с умелым игроком в триктрак — мы сегодня сравнили бы его с блестящим шахматистом. Мятежники использовали привычную для себя тактику, ранее доказавшую свою эффективность: они двигались параллельно войскам Гамилькара, вступая с ними в мелкие стычки, но старательно избегая широких равнин, где они оказались бы беззащитными перед слонами и конницей Нараваса. Из рассказа Полибия мы узнаем, что обе армии постепенно перемещались к югу, время от времени схватываясь в небольших сражениях, победа в которых чаще всего доставалась опытному и умелому Гамилькару, пока не достигли гористого района, где берут начало отроги мыса Бон. И здесь Гамилькару удалось заманить основные силы противника — около 40 тысяч человек — в ущелье или теснину, которую, согласно Полибию (I, 85, 7), «из-за сходства с известным инструментом именовали Пилой». Флобер предпочел воспользоваться названием если не более благородного, то уж наверняка более опасного орудия и обозначил в своем романе это место как «ущелье Топора». Разумеется, ученые попытались отыскать этот зубчатый гребень и, опираясь на скудные топографические приметы, сообщаемые греческим историком, назвать точные координаты «арены», на которой разыгрался последний акт этой драмы. С одной стороны, окружающие горы должны быть достаточно высокими, чтобы послужить ловушкой, с другой — внутри «чаши» должна располагаться плоская площадка, достаточно просторная для того, чтобы там могли развернуться несколько десятков тысяч воинов, а главное, слоны, которые и решили исход боя. Один из крупнейших немецких историков, специализирующийся на географической идентификации мест античных сражений, считает, что разыскал ущелье Пилы неподалеку от залива Хаммамет, где кружевные гребни горы Эль-Джедиди и горы Менцель (Atlas Arch. Tun., f. XXXVI) действительно образуют нечто вроде воронки, в которой вполне могли быть заперты отряды наемников (G. Veith, 1912, р. 550). Но, к сожалению, в этом древнем североафриканском гористом краю остроконечные гребни встречаются едва ли не на каждом шагу, а предлагаемая немецким специалистом точка расположена слишком близко к морю, чтобы полностью удовлетворить всем известным требованиям.

Так или иначе, но ловушка за мятежниками захлопнулась. Вскоре у них кончились съестные припасы, и им пришлось пустить в пищу вначале пленных, а потом и своих рабов. Предводители бунта Спендий, галл Автарит и ливиец Зарзас поняли, что выхода у них нет, и вступили с Гамилькаром в переговоры. В карфагенский лагерь отправились эта троица и еще семь воинов, всего десять человек. Гамилькар продиктовал условия: он берет в плен ровно десять человек, а остальных, разоружив, отпускает на все четыре стороны. Мятежники эти условия приняли, и тогда Гамилькар уточнил, что под пленными он разумел именно десятерых «парламентариев». О, пунийская верность! [23] Разумеется, карфагенский полководец заранее предвидел, что произойдет, и не ошибся. При вести о том, что их главари в руках врага, африканские солдаты, которым, как утверждает Полибий (I, 85, 6), никто не потрудился разъяснить условий договора, решили, что их предали, и схватились за оружие. Гамилькар затоптал их своими слонами.

Развязка

Между тем Матос все еще удерживал Тунет. Вместе со своим помощником Ганнибалом карфагенский полководец обложил город с двух сторон, причем Ганнибал занял подходы к Тунету, ведущие из Карфагена (возможно, расположившись на холмах, которые в сегодняшнем Тунисе превратились в квартал Бельведер), а сам Гамилькар подошел к нему с юга. На открытом пространстве, хорошо видном с городских стен, устроили показательную казнь: Спендия и остальных пленников, захваченных в ущелье Пилы, прогнали по дороге и распяли на виду у всех. Полибий, склонный за любыми событиями видеть «руку» Тюхе [24], писал в этой связи, что «Фортуна словно нарочно давала каждому из соперников возможность подвергнуть друг друга самым жестоким мучениям» (I, 86, 7). В самом деле, Матос, улучив удобный момент, неожиданно напал на потерявшего бдительность Ганнибала, а затем, сняв с креста тело Спендия, распял на нем же незадачливого пунийского командира.