Лансель Серж - Ганнибал Страница 37

Сципион придерживался того весьма разумного мнения, что не стоит торопить события. Надвигающаяся зима давала возможность тренировать новобранцев в его легионах и легионах его коллеги. Кроме того, он понимал, что время работает на римлян: галлы с их хорошо известной переменчивостью, видя бездействие карфагенян, не задумываясь, обратились бы против них. Но Семпроний этих доводов не слышал. Не намеренный делиться славой победителя с будущими консулами 217 года, он жаждал расправиться с Ганнибалом лично, а болезнь Сципиона окончательно развязала ему руки. Что касается Ганнибала, то он рассуждал в точности так же, как Сципион. Разумеется, время работало против него. Боевой пыл галлов мог угаснуть в любую минуту, к тому же грех было упускать преимущества, которые давали ему неопытность части римских легионеров и временная «нетрудоспособность» Сципиона. Порывистый и самоуверенный Семпроний по сравнению с ним казался менее опасным противником. Наконец, Ганнибал отлично сознавал, что вся сила его армии, воюющей на чужой территории и не имеющей прочного тыла, в наступлении. И он отрабатывал последние детали своей тщательно спланированной операции, от всей души надеясь, что Семпроний угодит в расставленную для него ловушку.

Изучая местность, разделявшую оба лагеря, — ровную и лишенную растительности, — Ганнибал обнаружил протекавший здесь ручей с берегами, густо поросшими кустарником и болотными травами. В этих зарослях мог свободно спрятаться не только человек в полный рост, но и всадник. Современные историки, отыскивая точное место карфагенской засады, называют два возможных варианта — речку Коломбо и речку Джероза, каждая из которых течет параллельно изрезанному и распадающемуся на множество рукавов руслу Требии. Итак, поздним вечером одного из последних декабрьских дней (по мнению Тита Ливия, накануне дня зимнего солнцестояния; XXI, 54, 7) Ганнибал собрал военный совет, на который пригласил и своего младшего брата Магона. Изложив соратникам план предстоящей операции, он отозвал Магона в сторонку и приказал ему обойти войско вместе с двумя сотнями солдат, которых главнокомандующий лично отобрал днем. Каждый из этих двухсот — половину их составляли всадники, другую пехотинцы — должен был по собственному выбору взять с собой еще девятерых товарищей. Всего, таким образом, получалось по тысяче конных и пеших воинов, которым и предстояло под командованием Магона направиться в засаду. Ранним утром Ганнибал вызвал к себе нумидийцев и отдал им приказ: переправиться через Требию, приблизиться на максимально близкое расстояние к лагерю римлян и забросать часовых дротиками. Хорошенько раздразнив римских солдат, начать отступление, увлекая врагов за собой, на другой берег реки.

Успех провокации превзошел все ожидания. После сигнала тревоги Семпроний немедленно поднял свою конницу и jaculatores (метателей дротиков) — шесть тысяч человек, — а следом за ними направил к переправе и остальную часть армии. В тот день с неба валил мокрый снег, пронимая до костей людей, которых выгнали из палаток и поставили в строй, даже не успев покормить. Преследуя нумидийцев, римские пехотинцы бросились в реку, вода которой доходила им до подмышек, и не удивительно, что, выбравшись на другой берег, они тряслись от холода и с трудом держали в онемевших руках оружие. Напротив, люди Ганнибала в это утро плотно поели, растерлись маслом и жиром, заранее полученным от командиров, а в ожидании боевого сигнала грелись у костров. Таким образом, при приблизительно равной численности обеих армий все преимущества оказались на стороне карфагенян.

Семпроний выставил в этот день все четыре консульских легиона плюс союзные войска, общим числом около 40 тысяч человек. У Ганнибала после перехода через Альпы оставалось 26 тысяч человек, но теперь к ним добавились галльские отряды, что в целом составило также около 40 тысяч. Но это было обманчивое равенство. Как успел убедиться во время битвы при Тицине Сципион, Ганнибал пользовался значительным тактическим преимуществом: вместе с галльским подкреплением его конница насчитывала 10 тысяч человек против четырех тысяч римских всадников (Полибий, III, 72, 9).

Первыми карфагенский полководец пустил балеарских пращников и легкую пехоту, вооруженную пиками, всего около восьми тысяч воинов; следом за этим авангардом выступала остальная часть армии во главе с командиром. Отойдя от своего лагеря на полтора километра, он выстроил единым фронтом тяжелую пехоту, приблизительно 20 тысяч иберов, галлов и африканцев. Десять тысяч всадников разделились на два корпуса и заняли фланги, чуть выдвинувшись вперед. Здесь же разместились и слоны. Общая протяженность фронта составила около трех километров. Армия Семпрония, выстроенная строго напротив карфагенян, выглядела следующим образом: в центре — пехота, первую линию которой составили тяжеловооруженные воины, по флангам — конница, вернувшаяся в строй после безуспешной погони за нумидийцами. Сражение началось. По центру рукопашная схватка велась примерно на равных, но на флангах римская конница вскоре отступила под натиском более многочисленной карфагенской кавалерии, которой к тому же помогали слоны. В результате обнажились фланги римской пехоты, на которые устремились карфагенские пращники и копейщики. И в этот момент из засады выскочил отряд Магона, нацеленный прямиком на римские тылы. Напомним, что римляне бились спиной к реке, и воспоминание об утренней переправе через ледяной поток все еще преследовало римских солдат, которые ни за что на свете не согласились бы на повторное исполнение того же «упражнения». Значит, бежать они могли только в одном направлении — вперед. Римской пехоте удалось прорвать в нескольких местах карфагенский строй, нанося тяжелые потери африканцам и особенно галлам, занимавшим, как мы помним, центральные позиции. Они-то и сумели выбраться живыми из переделки. Построившись, они — примерно 10 тысяч человек — организованно отошли к Плаценции. Вскоре к ним присоединились жалкие остатки фланговой пехоты, принявшие на себя массированный удар карфагенской конницы и слонов, и большая часть всадников.

Это был настоящий разгром, и напрасно Семпроний оправдывался в Риме, куда выехал в конце декабря для руководства комициями по избранию новых консулов, пытаясь свалить ответственность на дурную погоду. Кстати сказать, именно дурная погода помешала Ганнибалу добить остатки отступавшей римской армии. Но и карфагеняне не обошлись без потерь: к числу погибших в сражении добавились жертвы болезней, вызванных непрекращающимся дождем и пронизывающим холодом. И еще больше, чем люди, страдали от непогоды кони и вьючные животные, не говоря уже о слонах. Правда, наши источники расходятся в точной оценке численности последних. Так, Полибий (III, 74, 11), а вслед за ним и Зонара (VIII, 24) убеждены, что после битвы на Требии у пунийцев остался всего один слон, тогда как Тит Ливий (XXI, 58, 11) считает, что последние семь слонов, пережившие эту схватку, пали позже, в результате неудачной попытки Ганнибала перейти Апеннины. Но эта нелепая попытка в разгар зимы штурмовать Апеннины, да еще для такого расчетливого стратега, как Ганнибал, представляется нам выдумкой падуанского историка.

Зимовка в Цизальпинской Галлии (январь-апрель 217 года). Начало определения италийской политики

Рим торопился поскорее перевернуть позорную страницу своей истории и с надеждой ждал наступления нового, 217 года. В марте, как всегда, приступали к своим обязанностям вновь избранные консулы. В соответствии с законом один консул избирался из числа патрициев — им стал Гней Сервилий Гемин, выходец из древнейшей фамилии родом из Альбы Лонга, — а второй из плебеев; на сей раз выбор пал на столь выдающуюся личность, как Г. Фламиний Непот.

Фламиний не в первый раз достигал власти. Народный трибун 232 года, именно он добился раздела так называемых Пиценских и Галльских владений, то есть земель на побережье Адриатики, прежде принадлежавших сенонским галлам, в пользу римского плебса. Эта акция, ознаменовавшая начало его политической карьеры, тогда же превратила его в своего рода бельмо на глазу римского сената, состоявшего из аристократов и не привыкшего делиться с плебсом завоеванными землями. Полибий, неизменно служивший выразителем интересов знати, не жалел слов осуждения, сурово бичуя политику, которую он считал не только демагогической по форме, но и вредной по существу (II, 21, 8) [58]. Несмотря ни на что, карьера Фламиния шла по восходящей. В 227 году он в качестве претора первым стал управлять новой провинцией — Сицилией, присоединенной к Риму в результате Первой Пунической войны. В 223 году его в первый раз избрали консулом, и это избрание сопровождалось шумным скандалом. Знать пыталась отменить результаты выборов под тем предлогом, что Фламиний и его коллега П. Фурий Фил были выбраны при неблагоприятных предзнаменованиях. Несколько позже та же самая знать постаралась лишить обоих консулов заслуженного триумфа после победы, одержанной при Адце над инсубрами. На сей раз консулы провинились, проигнорировав отправленное сенаторами письмо, в котором им предписывалось воздержаться от битвы все из-за тех же дурных предзнаменований. Но консулы поступили по-своему: они сначала выиграли битву, а уж потом прочитали письмо! Воспоминание об этом случае надолго застряло в памяти консула 217 года… Незадолго до Тразименского сражения, когда римский лагерь готовился сняться с места, к Фламинию прибежал один из командиров и доложил, что никак не удается выдернуть из земли слишком глубоко воткнутое знамя, что, безусловно, являлось зловещим предзнаменованием. Консула это сообщение привело в ярость. «Может, у тебя есть для меня и письмо от сенаторов с запретом вступать в бой?» — закричал он на подчиненного (Тит Ливий, XXII, 3, 13). Чтобы завоевать репутацию опасного вольнодумца, с избытком хватило бы и меньших грехов. Этот «новый человек» — так называли в Риме государственного деятеля, не имевшего знатных предков — получил должность цензора еще сравнительно молодым, в 220 году, и его деятельность в этом качестве оставила по себе заметный след. Моммсен считает, что именно он вместе со своим коллегой, патрицием Л. Эмилием Папом, провел реформу избирательных комиций, в результате которой несколько возросло политическое влияние римских граждан «второго класса» и соответственно снизилось влияние класса «богатых». В историю имя Фламиния вошло благодаря сразу двум крупным «проектам», не равноценным по важности, но одинаково популярным. Во-первых, в южной части Марсова поля он построил знаменитый «цирк», служивший местом народных собраний, а во-вторых, проложил не менее знаменитую Фламиниеву дорогу, ведущую через Апеннины от Рима до Римини. Эта дорога, связавшая город с северной частью Адриатического побережья, имела огромное стратегическое значение. Таков в общих чертах далеко не однозначный образ выдающейся личности, которую судьба определила Ганнибалу в противники.