Борис Соколов - Коллонтай. Валькирия и блудница революции Страница 43

Оппозиционеры пытались заполучить Коллонтай в свои ряды, но она возвращаться в политику не собиралась, сознавая, что это смертельно опасно.

В 1926 году был принят Семейный кодекс, воплотивший в жизнь ее идеи. Правовое различие между детьми, рожденными в браке и вне брака, было устранено. Формальная регистрация брака во многом потеряла свое значение, поскольку факт сожительства и совместного ведения хозяйства в пределах определенного срока давал супругам те же права, что и законный брак.

Коллонтай добивалась, чтобы Боди выпустили за границу мотивируя необходимость поездки во Францию изданием его переводов классиков ленинизма. Пока же ему приходилось подвизаться в издательстве Коминтерна. Также Александра Михайловна попросила послать вместе с ней Пину Прокофьеву исполнявшую роль ее личного секретаря и являвшуюся давним агентом ОГПУ.

Сталин дал ей аудиенцию перед отъездом в Мексику. Она заявила: "Я не разделяю позицию Троцкого и Зиновьева, а мое личное отношение к ним вам хорошо известно. Целиком поддерживаю генеральную линию. Но есть некоторые вопросы внутрипартийной демократии, в которых я еще на перепутье".

Сталин поверил. И предупредил: "Можете писать прямо мне".

Еще Коллонтай из секретариата передали любопытный документ:

"Товарищу Мехлису А.З. Если будет время, сообщите т. Сталину о сибирских деревенских нравах в коммуне, которая носит имя т. Коллонтай и осуществляет на практике ее теорию. Ф. Дзержинский". К записке были приложены материалы, присланные в ОГПУ:

"<…> В одно прикрасное время веселого вечера жена секретаря ячейки оказалась акушеркой и начала производить телесный осмотр мущин вымериванием через тарелку, у кого конец перевесится через тарелку, с того еще бутылка с носу, а также был произведен и женщинам осмотр <…>. Об этом поступило заявление и все члены комячейки настаивали зафиксировать в протоколе расследовать поступки секретаря и его жены, но он забрал книгу протоколов ксибе подмышку недал фиксировать в протокол <…> И недал ходу заявлению комсомольца ячейки что "однажды вечером я шел из Нардома зашел в предбанник оправиться смотрю идут двое я притаился разсмотрел женщина и мущина. Смотрю в баню заходят уселись на полок стали друг другу обясняться влюбви и так далее потом Фанька говорит сколько я перебрала мущин но на тибя нарвалась по моему вкусу. Потом Мануйлов говорит а вы когданибудь пробовали раком. Фанька говорит давай поконски вот я стану раком тебе сразбегу ни-попасть. Мануйлов говорит попаду и вот она стала раком Мануйлов отошел немного и побежал на нее она немного отвернулась он мимо я грянул хохотать. Ани выскочили безума Фанька оставила платок и перчатку которые сичас у меня <…>". Этим заявлениям нидали ходу секретарь говорит мы Коллонтай или мы не Коллонтай нужно расследовать все поступки и выявить факты виновности <…>. Председатель Ильинского сельсовета Панкрушихинской в[олости] Каменского уезда Н[ово] — Николаевской губ(ернии) А. ЛипскиЙ".

Можно не сомневаться, что Александра Михайловна вдоволь посмеялась над этим письмом, отражающим народное восприятие ее идей.

В Мексику Коллонтай ехала через Берлин. Там встретилась с Мишей, Ириной и Зоей. Последняя тоже работала по линии советской внешней торговли. К Александре в отель Nordland пришли вдова Карла Либкнехта Соня, другие германские друзья.

Добиться для нее американской транзитной визы не удалось, несмотря на все хлопоты знакомых немецких политиков. После ее лекций Александра в США попала в список "нежелательных иностранцев". Пришлось дожидаться прямого парохода из Европы в Мексику. Перед отъездом из Берлина Коллонтай написала Сталину: "Дорогой товарищ Сталин, завтра покидаю Берлин. <…> Перед отъездом хочется послать Вам самый искренний мой привет. Кто знает, что ждет в дороге, пусть же этот привет будет знаком моего искреннего и теплого к Вам товарищеского отношения.

<…> Из Мексики напишу, только уж очень, очень это далеко! Оторванно! Всего Вам хорошего. С коммунистическим приветом Александра Коллонтай".

Но в Гааге пароходная компания оставила для нее внутреннюю каюту, без окна, других свободных кают не было, и Коллонтай решила дождаться более комфортных условий многодневного плавания. Через несколько дней из Сен-Назара в Мексику отплывал французский пароход "Лафайет". Требовалась французская транзитная виза, но с ней проблем не возникло. В Париже Александра Михайловна успела прикупить модных новинок. Она утверждала: "Можно оставаться хорошим коммунистом, элегантно одеваясь и пользуясь помадой и пудрой". Правда, для этого нужны были немалые суммы в валюте и возможность добраться до иностранных столиц моды, чего подавляющее большинство советских женщин было лишено.

На "Лафайете" в распоряжении Александры была просторная каюта с мраморной ванной, где всегда была подогретая океанская вода.

Кубинские власти запретили ей сойти на берег во время остановки в Гаване, опасаясь, что она займется агитацией. "Лафайет" прибыл в мексиканский порт Веракрус в ноябре. Коллонтай записала в дневнике: "А над головой вовсе не синее небо, а молочно-голубое, будто выцветшее. Синева морского залива убивает его цвет".

Ее встретил единственный дипломатический сотрудник советского представительства Леон Гайкис, варшавский еврей, бывший секретарь наркома иностранных дел Чичерина. Судя по записи, он ей активно не понравился: "Стараюсь быть вежливой, но первое впечатление не по мне". Гайкис пригласил полпреда сказать пару напутственных слов "представителям мексиканского пролетариата". Коллонтай эту идею решительно отвергла: "Вы забываете, что я официальное лицо, представляющее здесь не партию, а государство". От потрясения бедняга онемел.

Обстановка в местном отеле была спартанская: комната с двумя металлическими кроватями, а за занавеской — умывальник и клозет. Утром на поезде отправились в Мехико. Но Гайкис из целей экономии и чтобы произвести благоприятное впечатление на простой народ, взял билеты в третьем классе, что Александру возмутило: "Где вы набрались таких извращенных понятий о демократизме?"

В пульмановском вагоне уже не было ни одного свободного места, а в вагон-ресторан пускали только пассажиров этого вагона. Но Гайкис сумел договориться, чтобы Коллонтай принесли кофе, минеральную воду и сэндвичи. А нюхательная лечебная соль сняла головокружение, которое испытывала Александра Михайловна в непривычных условиях высокогорья. Поездка продолжалась целых 13 часов.

В отеле "Хенова" — он располагался в десяти минутах ходьбы от полпредства — для Коллонтай был заказан апартамент из двух комнат с ванной комнатой и гардеробной. Но в первую же ночь дали о себе знать трудности акклиматизации. У Александры начался сильный сердечный приступ с признаками затяжного удушья. Гостиничный врач дал успокоительные таблетки, несколько бокалов выжатого лимона и развесил в обеих комнатах для увлажнения воздуха мокрые простыни. Коллонтай лежала пластом два дня.

Вскоре ей доставили письмо Дыбенко, которое плыло тем же пароходом "Лафайет". Павел писал: "Дорогая Шура, после твоего отъезда я получил новое назначение начальником снабжения Красной Армии. Я боюсь, хватит ли у меня силы и энергии все повернуть по-своему. <…> Единственная надежда на Климента Ефремовича Ворошилова, который мне всемерно оказывает поддержку. <…> Я его не только уважаю, но и люблю. <…> Жаль, что перед отъездом не мог видеть тебя. Сегодня как-то особенно хочется твоего тепла. Искренний привет от Вали. Павел".

"Хочу описать тебя во весь рост, — писала Шура Павлу. — Ведь ты дитя революции, ее создание. Я помню твой яркий образ в очистительном пламени революции. И таким я люблю вспоминать тебя и сейчас".

Коллонтай на всю жизнь запомнилось "очистительное пламя революции". Это были лучшие дни ее жизни.

Двухэтажный особняк полпредства на кайя дель Рин был обнесен высоким каменным забором. По-испански она не читала, хотя и начала спешно учить язык. "Чувствую, что под нами кипят и бурлят вулканы", — писала Коллонтай в дневнике. Александра страдала от разреженности и сухости воздуха Она была и полпредом, и торгпредом, но торговля ей нравилась больше, чем политика. "Надо прежде всего налечь на торговые дела

<…> — писала Александра в дневнике. Каждая наша торговая сделка лучшее доказательство серьезности наших дружеских намерений в отношении Мексики". Она собиралась покупать хлопок, свинец и кофе в обмен на 25 тысяч т пшеницы.

Из Мехико Александра писала Татьяне Щепкиной-Куперник: "Как мне здесь тоскливо, дорогая Танечка, как немыслимо одиноко. как плохо без всех вас, любимых, дорогих! <…> Нахожу утешение, читая книги по истории человечества. В каждую эпоху люди думали, что их эпоха особенно тяжелая, особенно кровавая и особенно нуждающаяся в переменах. <…> Редкому поколению удавалось прожить без войн или других социальных потрясений и бедствий. <…> Каждое поколение всегда говорило о том, что заработки стали хуже, что жить стало труднее и что человечество еще никогда не знало столько страданий и бедствий. <…> На нашу долю выпало уж очень много, <…> но, когда оглянешься, невольно спрашиваешь себя: когда же такого не было? <…> Когда же на земном шаре было хоть полстолетия, чтобы не было полей сражения, взаимного убийства, преследования за убеждения <…> и всяких других социальных страданий".