Борис Соколов - Коллонтай. Валькирия и блудница революции Страница 42

Коллонтай же счастливо избегала подобных неприятностей. Она очень рано осознала, что формирующемуся новому политическому режиму нужны не ораторы, а бюрократы. Бюрократом она была плохим, но работала главой небольшой по штату миссии в небольшой стране, так что бюрократии в ее работе было немного. Зато было много живого человеческого общения, связанного с постоянными контактами с людьми.

Александру Михайловну все больше беспокоили почки. Пришлось несколько раз ложиться в клинику, ездить на воды в Баден-Баден. Из клиники она писала сестрам Шадурским: "Мои милые сестрички, Зоя и Вера, как странно подумать, что мы все трое прошли такую путаную, странную, необычайную дорожку жизни. <…> Вижу, как вьется наша жизнь тоненькой тропочкой среди серых, нахмуренных гор, среди зелени полей. Вьется, все ищет вершины. По-своему вьется, новую тропочку кладет…

Забрал ись высоко, дышится легко, перевал впереди, а вместо того летим вниз, в долину, где пасутся коровы со звоночками, тихо, ладно, мирно. "Отдохни", — приглашает жизнь. Некогда. Вершин-то много, всюду перебывать надо. И торопимся, и ползем… Закроешь глаза — плывет прошлое. Будущего нет. Только прошлое и прочитанное. И ничего больше".

А в письме Зое признавалась, что "у меня новое увлечение: танцы! Все танцуют, и я с ними. Очень понравилось. Ритм. Движение. Какую-то легкость в себе чувствуешь. Значит, соки не иссякли…"

Миша представлял то в Англии, то в Швеции, то в Германии различные внешнеторговые ведомства. Его жена Ирина Александре Михайловне понравилась. Познакомились они в Берлине.

Дыбенко писал: "Милая, родная, как Твое здоровье? Удалось ли Тебе <…> уехать в горы? Кто с Тобой? О как бы мне хотелось хотя бы на минутку быть возле Тебя, вдохнуть в Тебя жизнь, поднять на мои грубые сильные руки, заглянуть в глаза, увидеть Тебя снова бодрой, жизнерадостной. <…> Еду на два месяца в Кисловодск ремонтировать себя. Скверно с сердцем, сильное расширение. Буду жить там, где были прожиты красивые, неповторимые минуты с Тобой. За этот год стал совершенно лысым. Работаю много. Устаю невероятно. Шура, почему ты не пишешь? Неужели Ты стала безразлична ко мне? Я жажду Твоих писем. Твой Павел".

"Шура милая, родная! Весьма и весьма рад и благодарен твоему письму. Значит, ты скоро приедешь? С тревогой жду увидеть тебя, поделиться с тобой, моим верным, преданным другом. <…> В деловой жизни все идет как будто бы гладко. Личная жизнь с неровными скачками. <…> Живется не совсем сладко. Часто вспоминаю Тебя. Но увы… Твой Павел".

Между тем Коллонтай обвинили в чрезмерной тяге к роскоши: она, дескать, слишком много выписывает из Европы платьев, манто и мехов. В Осло прибыл представитель ЦКК для проведения ревизии. Коллонтай написала письмо председателю ЦКК Куйбышеву. В ответ пришла шифровка, что Боди отзывается для получения нового назначения. Их отношения давно уже не были тайной ни в Осло, ни в Москве. Коллонтай заявила, что они уедут только вместе.

Сравнивая Сталина с Троцким, Александра говорила Боди, что у Сталина нет ни культуры Троцкого, ни знания марксизма, что он не оратор, не писатель, но зато имеет адское терпение. И еще Коба, по ее мнению, сразу заметил, что у Троцкого есть поклонники, но нет друзей. Самой уничижительной характеристики удостоился от нее Зиновьев: "Надутый хвастун, опьяневший от неожиданно доставшейся власти". Бухарина и Рыкова она уважала, хотя и не любила. А Молотова назвала воплощением серости, тупости и сервильности.

Когда пришло повторное предписание Марселю Боди немедленно прибыть за новым назначением, Коллонтай отправилась вместе с ним, не спрашивая чьего-либо согласия. Чтобы растянуть дорогу, они поехали через Швецию и Германию. В Осло остались жена Марселя и его трехлетняя дочь Пьеретт. В Стокгольме Коллонтай прочла лекцию о "семье будущего", где утверждала: "Изживший себя институт семьи противоречит идее коммунизма; вместо нее надо просто создать фонд помощи всем, кто нуждается из-за последствий свободной любви". Что ж, сама она в жизни была верна этому принципу. Даже официальные мужья для нее были не мужья, а любовники. Постоянным уходом и воспитанием сына она никогда не занималась, хотя регулярно помогала ему.

В Берлине Коллонтай и Боди встретились с Раковским, который тогда был послом в Париже. Он посоветовал Боди временно воздержаться от поездки в Москву и сначала отправиться во Францию, чтобы "урегулировать свой статус". Во Франции Боди не был девять лет, и ему грозило наказание за дезертирство, но он все-таки поехал. Видимо, Раковский намекнул, что в Москве его может ждать арест. Коллонтай же 23 декабря 1925 года выехала из Берлина в Москву.

В Москве Чичерин, женщинами по причине своей нетрадиционной сексуальной ориентации никогда не интересовавшийся и к чарам Шуры равнодушный, попенял ей, что, по данным ревизии, только за одну поездку в Берлин она купила 50 платьев. Коллонтай парировала: модные наряды полпреда поднимают престиж страны. Чичерин возмутился: "Вы представляете не просто какую-то страну, а государство рабочих и крестьян. У нас другие нравы, подлаживаться под буржуазный мир мы не будем".

A.M. Коллонтай за работой

Александра Михайловна оскорбилась и подала в отставку с поста полпреда в Норвегии, но просила оставить на дипломатической работе. В наказание за траты Коллонтай посольству в Осло урезали содержание. Ей обещали пост полпреда в Испании, и Александра тотчас сообщила с оказией Боди, что он поедет в Мадрид вместе с ней. Но власти Испании, где сохранялась католическая монархия, отказались выдать агреман женщине-послу. Коллонтай отправилась в Осло для вручения отзывных грамот, а затем уехала в Германию на несколько месяцев для лечения обострившегося нефрита. В апреле 1926 года она поселилась в Халензее — курортном пригороде Берлина. Через два дня приехал Боди и поселился в соседнем номере. На столе лежало написанное по-французски письмо. Александра шепнула ему: "ЭТО я не смею сказать вслух". В письме говорилось:

"Дорогой Марсель Яковлевич! По зрелому размышлению хочу предложить Вам продолжить нашу совместную работу, и это предполагает, естественно, что мы официально поставим в известность ЦК о нашем решении. Мы обоснуемся во Франции или какой-то другой стране. И будем писать. Став свободными, мы сможем объективно и честно говорить вслух о событиях и людях Революции, предупреждая о нежелательных эксцессах или опасных последствиях различных политических шагов. Скажите мне, что Вы об этом думаете".

Чтобы обсудить это необычное и неожиданное предложение, любовники традиционно отправились на прогулку вдоль озера. Александра заявила: "Все идет к тому, что ТАМ скоро начнет литься кровь". Боди не был настроен столь пессимистично. А то решение, которое она предлагала, означало бы фактический разрыв с ЦК.

— Вас обольют грязью на страницах "Правды", — предупреждал Марсель, — и вы никогда не отмоетесь. Нас объявят беглецами. У вас есть силы — и нервные, и физические — начать борьбу?

— Вы правы, — согласилась она, — ложь и клевета — их обычное убийственное орудие. А сил все меньше…

Если вы порвете с партией, у вас не будет никаких источников информации, ваши мемуары быстро устареют. Вам надо впитывать в себя как можно больше фактов и писать о них для будущих поколений. Это будет ваш неоценимый вклад в историю".

В итоге от идеи эмиграции Коллонтай отказалась, надеясь, что в будущих кровавых чистках удастся все-таки уцелеть и при этом самой в крови не запачкаться. Тут надо отметить, что о столь радикальных взглядах и намерениях Александры Михайловны мы знаем только из мемуаров Боди. А Марсель, очень не любивший Сталина, мог вольно или невольно преувеличить степень оппозиционности Коллонтай сталинскому режиму.

В любом случае они решили быть вместе. Боди уехал в Норвегию повидаться с семьей. Коллонтай отправилась долечиваться в Баден-Баден. Затем она должна была в Москве получить для себя и для него новое назначение. "Мне здесь все не по душе, — признавалась она Зое. — Очень уж курортно, дорого, неуютно. <…> Принимаю ванны, хожу на массаж, много гуляю. <…> Надоело!"

В Москве она узнала, что 17 сентября 1926 года назначена полпредом в Мексику. Как раз в это время шла очередная атака на бывших лидеров "рабочей оппозиции", и Александру Михайловну решили отправить подальше от Москвы. Коллонтай просила отправить в Мексику и Боди. Секретарь Молотова Евгеньев предложил Боди на выбор пост секретаря в советских посольствах Токио или Пекина. Разговор был коротким. "Я же не знаю условий работы в этих странах". — "Ничего, научитесь, вы еще молодой". Марсель понял, что из СССР и с советской дипломатической службы пора делать ноги. Но у него отобрали паспорт, лишив возможности выехать за границу.