Гуго Глязер - О мышлении в медицине Страница 11

Санторио открыл при этом невидимое дыхание, перспирацию, потерю воды через кожу; тем самым к кровопусканию и применению слабительных средств прибавилось потогонное лечение, которое больные должны были широко применять. Также и здесь, как это часто бывает, правильное мышление вскоре пошло по неправильному пути.

Ятрофизики старались отразить в числах все виды деятельности человеческого тела или его органов: работу мышц конечностей, силу сердца, скорость тока крови; если при этом ятрофизики делали ошибки, то все–таки они наблюдали сокращения сердца, определяли его силу и находили, что она соответствовала весу в три фунта. Несмотря на допускаемые ошибки, это все же была научная работа, так как соблюдались основные правила естествознания и особенно медицины — наблюдение и эксперимент. Отнюдь не следует относиться с усмешкой к представлениям и данным, полученным в те времена. Они были в соответствии с той эпохой часто своеобразными, очень часто неверными, но это было движением вперед.

9. Семнадцатый и восемнадцатый века

Семнадцатый век принес Европе, а особенно Германии много потрясений; но медицине и естествознанию он дал великих деятелей. После Гельмонта появился Сильвий как его продолжатель, несмотря на большие различия между ними.

Это был во многих отношениях выдающийся человек, особенно во время своей профессуры в Лейдене. Франц де ле Боэ Сильвий (1614–1672) был строгим приверженцем чисто материалистического направления, которому должны были способствовать открытия Гарвея и астрономов. Сильвий признавал только фактические данные анатомии и химии, а также и наблюдения у постели больного; больше для него не существовало ничего, и он проходил мимо других загадок жизни, не обращая на них внимания. Он был блестящим преподавателем, выдающимся клиницистом, обаятельным человеком и прекрасным оратором; он был воодушевлен открытием кровообращения, сделанным Гарвеем, и его значением для медицины. От догматика Гельмонта его, эмпирика, отделял целый мир. Жизнь, говорил он, есть результат непрерывных изменений, которые кровь претерпевает в сердце; пищеварение есть химический процесс, брожение принятой пищи под действием слюны, кислого сока поджелудочной железы и в еще большей степени желчи — этого «триумвирата жидкостей».

Часть желчи, по его представлениям, используется для восстановления крови; в мозгу возникают жизненные духи; они отличаются большим сходством с духом вина и обращаются в нервных каналах. Терапия Сильвия была, если можно так выразиться, терапией ошибок, при которой принимались во внимание некоторые основы теоретических допущений, но никогда — индивид, никогда — сам больной. Также и Сильвий обогатил медицину как науку, но врачевание от этого, не выиграло.

И все же его учение встретило признание. Оно было своего рода системой и соответствовало присущей человеку всеобщей извечной потребности знать причины явлений. Именно в XVIII веке возникло много систем и теорий, старавшихся объяснить причины болезней, причем они в большинстве случаев включали в себя натурфилософские направления. Ятромедицинские системы служат примерами этого. И снова, и снова появлялись врачи и притом выдающиеся, которые цеплялись за учение Гиппократа или создавали пригодную для себя смесь из учения Гиппократа и ятромедицины.

Потребностям клиники, действительному врачеванию служил Томас Сиденгам (1624—-1689), яркое светило на небе медицины своего века. Он хотел создать систему, но не создавать гипотез, добиться возвращения к естествознанию, однако направленному на удовлетворение запросов практического врача. От анатомии, химии, механики, от поисков таинств жизни, по его мнению, больные не получали ничего; они нуждаются в практической медицине; надо исследовать сущность болезней и делать выводы. Болезни подчинены закономерностям, нормам, и если мы будем наблюдать картину болезни и записывать свои наблюдения, то мы распознаем эти закономерности; если мы делим растения на виды, то мы должны так же поступать и с болезнями. Надо описывать и те и другие; в этом наша задача. Что касается остальных причин, которые всегда останутся необъяснимыми, то нужно искать прибежище, разумеется, у Гиппократа; но для фантастики места быть не должно; все должно быть направлено на наблюдение.

Для Сиденгама болезнь есть бытие, ясно ограниченный круг явлений, т. е. абстрактное понятие, которое все же обладает определенными признаками и подчиняется своим законам. Как в животном и растительном мире, так и в мире болезней существуют виды и роды, но с большим отличием от первых двух. Для Сиденгама деление болезней на роды не было реальным, а только вспомогательным средством, чтобы доискаться их причин и облегчить врачам их лечение, направив его по разумным путям. Он частично признавал гиппократово учение о соках; некоторые болезни, говорил он, зависят от порочного состава соков.

По представлениям Сиденгама большинство болезней являются попытками природы освободиться от дурной материи. Часто это удается быстро; ведь часто наблюдаются острые заболевания; при хронических страданиях это выделение дурной материи происходит медленно и часто только неполностью. Иногда сама природа своим стремлением излечить вредит больному, например, при некоторых горячках, и тогда природа терпит поражение. Острые болезни приходят извне, хронические — изнутри вследствие порочного состава соков или неправильной диеты. Именно такое подразделение имело большое практическое значение. Позднее многие врачи видели в Сиденгаме, с его пониманием острых, т. е. извне приходящих болезней, предвестника паразитарной или бактериальной этиологии; это было, конечно, неправильно, так как в те времена даже Сиденгам не мог додуматься до этого, хотя он в своей последовательности относил эпидемические болезни к группе острых.

Что Сиденгам вообще много интересовался эпидемиями, понятно. Это было лишь требованием времени. Он возражал против господствовавшего тогда взгляда, будто на возникновение заразных болезней влияет погода, и эпидемии возникают вследствие необъяснимых изменений в недрах земли, вследствие испарений из них, загрязняющих воздух. Сиденгам был последователем учения Гиппократа, но положения его учения выходят далеко за пределы мышления Гиппократа; ведь обоих великих врачей разделяют два тысячелетия.

Для Сиденгама природа была еще более необъятна, чем для Гиппократа. Кроме того, он мыслил телеологически и для него понятие специфического лекарства было необходимостью, так как он видел в каждом проявлении болезни нечто особенное, нечто специфическое, требовавшее специфического лекарства. Именно такое понимание болезней говорит о нем как о великом враче, каким он и был, о враче, обладающем предвидением и в своем мышлении приближающемся к современному нам. По его мнению, против болезней надо применять специфические средства; найти их — задача будущей медицины, лицо которой вследствие этого изменится. Это особенно относится, если смотреть с современной нам точки зрения, к хроническим болезням; также и Сиденгам высказал это, так как полагал, что с острыми болезнями природа справляется быстрее.

Это была вполне современная мысль, которую в наше время рассматривают как кризис в медицине, будучи свидетелем успешной борьбы с инфекционными белезнями, с одной стороны, и увеличения числа хронических больных — с другой. Для своего времени Сиденгам признавал лишь одно специфическое средство — кору хинного дерева, и если историки впоследствии упрекали его за эту строгость взглядов, то мы знаем, что он в этом ограничении в сущности был прав. Ибо кора хинного дерева была в те времена единственным специфическим средством, ценнейшим лекарством против малярии и лихорадочных состояний.

Его мышлению соответствовало и его учение о процессах болезни. Он говорил об основных состояниях, вызывающих разные формы болезни, которые, несмотря на неодинаковые симптомы, все же однородны. Так, подобным болезненным процессом он называет воспаление крови, которое в большинстве случаев будтр бы вызывается простудой. Подобными примерами служат воспаление плевры, ревматизм и воспаление шеи; при всех этих страданиях он особенно советует производить кровопускание.

Все медицинские системы, возникающие вновь, как и реформирование старых систем, само собой разумеется, были обусловлены также и учениями философов того времени. Декарт оказал духовное влияние на развитие ятромедицины; таким позднее было значение Лейбница с его идеализмом, Фридриха Гоффмана с его механически–динамической системой, затем Георга Эрнста Шталя с его учением об анимизме.

Гоффман (1660–1742) оказал самое продолжительное влияние на медицину своего времени и как профессор–преподаватель, и как практический врач. Его система основывалась на утонченной ятромеханике и на понятии эфира, который содержится в соках, крови и мозгу и, как тогда думали, течет по нервам, пронизанным каналами; силы организма — механического характера и основаны на сцеплении и сопротивлении. Гоффман ввел понятия тонуса, спазма и атонии. Кровь обращается в связи с сокращением и расслаблением сердца и артерии; но такие движения совершаются не только сердцем, но и мозговыми оболочками (он, очевидно, однажды, в случае повреждения черепа, наблюдал пульсацию мозговых оболочек); при этом содержащийся там эфир приходит в движение. Эти два механизма и определяют жизнь. Этими двумя основными положениями, сокращением и расслаблением, он пользовался и далее, и создал учение о болезни, в котором избыток приводил к судорожному сокращению, а недостаток — к атонии, причем и то и другое было причиной заболевания.