Андрей Курпатов - Философия психологии. Новая методология Страница 14

Символизм нет и нужды представлять адептом значимости психологического опыта в процессе познания. Вот выдержка из работы Андрея Белого: «Символ пробуждает музыку души. Когда мир придет в нашу душу, всегда она звучит. Когда душа станет миром, она будет вне мира. […] Искусство есть гениальное познание. Гениальное познание расширяет его формы. В символизме как методе соединяются вечное с его пространственными и временными проявлениями, встречаемся с познанием Платоновских идей. […] Развитие философского познания доказательством от противного ставит его в зависимость от познания откровением, познания символического».[28]

Вот несколько цитат из указанных направлений. На третьем этапе своего развития философия отказалась от себя прежней, от своей величественной роли науки наук, но определилась со своей целью – это человек и его развитие, преображение.

Наука

Время в истории – понятие почти абсолютное, для исторической науки оно определено уже в меньшей степени, а вот для истории науки оно – сущая абстракция. Научные идеи, подобно летучему голландцу, появляются то здесь, то там, то словно откровения, пришедшие во сне, то как банальная очевидность незамеченного до сих пор факта. Как периодизировать развитие науки – по откровениям гениев или по тем периодам развития всего человечества, когда все оказывалось «готово» к тому, чтобы принять принципиально новое научное знание, когда человечество стало мыслить в новом научном пространстве, когда одинаковые открытия в той или иной области производились одновременно и независимо? Об этом судить сложно. Три поколения терзались сомнениями, прежде чем мы наконец поверили Ньютону. Должно было вырасти новое поколение людей, чтобы, на наш взгляд, очень несложные идеи Ньютона о скорости падения предметов на землю «привились». Принцип относительности Эйнштейна до сих пор понимается на уровне исключительно «кухонных» примеров, а что говорить о наших современниках?[29]

Вопрос не праздный: что является критерием развития науки? Является ли таким критерием прозрение гения или же это все-таки некая «фаза колебания» самой науки как составной части практики жизни, единая позиция научного мира, мнение научной общественности, тот момент, когда, обретая новое знание, наука организуется вокруг этой научной мысли со всеми своими научными школами, отраслями промышленного сектора и так далее?

Очевидно, что время здесь – в периодизации – отказывается с нами сотрудничать. Но при необходимости, в конце концов, можно говорить о двух и более временных моментах, которые то ли завершают, то ли начинают очередной период, этап или уровень развития научного познания; главное, наверное, это все-таки собственно событие научной мысли как таковой.

Но и сама по себе история играет с нами злую шутку. Мы-то полагаем, что она сохранила для нас главное, но не тут-то было… Ретроспективно анализируя историю, мы судим о ней только «по вешкам», по тем фактам, которые случайно остались в каких-то документах[30] либо имели серьезное историческое или, правильнее было бы сказать, – эволюционное значение. Исходя из этого тем более сложно судить об исторической периодизации, например, такого вопроса, как уровни или этапы научного познания.

Впрочем, об обобщенных этапах можно говорить без особого затруднения: Пифагор, Демокрит и Архимед, затем Коперник, Галилей и Ньютон, далее Резерфорд, Эйнштейн и Бор с Гейзенбергом.

Первый исторический этап становления научного познания можно назвать «преднаучным», особенно памятуя нашу начальную оговорку. На этом уровне научного познания человек не выделял себя из мира вещей и не находил между вещами «принципиальных» различий. Единство мира вещей (не исключая и самого человека) этого периода настолько естественно, что и человек здесь не разделен. Человек этой эпохи еще не знает «человека-внутреннего» и «человека-внешнего», интериоризации еще нет и быть не может. Мир совершенной целостности. Этот этап, хотя мы и назвали его «преднаучным», осуществляет замечательное по своей чистоте системное познание.

Да, конкретный человек и тогда познавал частности, но – в целостной системе сущего, которая для него представляла замечательное единство. Конечно, его концепция сущего была «неправильной», если рассматривать ее с нынешних позиций и знаний. Хотя необходимо отметить, что говорить на этом уровне научного познания о какой-либо «концепции» было бы неправильно, ее в такой ситуации целостности попросту не могло быть, поскольку иметь какую-либо концепцию – значит каким-то образом что-то от чего-то «отделять», что в эту пору было принципиально невозможно по причине неделимости существовавшей тогда мировоззренческой целостности.

Ярчайшим примером этого периода является система Пифагора, в которую непротиворечиво укладывались и серьезное математическое знание, и мифологичное мировоззрение. Для Пифагора квадрат гипотенузы и переселение душ были связанными вещами. Причем в первом – в квадрате гипотенузы, – наверное, было даже больше магии. Поразительное по целостности, непротиворечивости, единству мифа (религии), философской мысли и, наконец, собственно науки явление дошло до нас в рассуждениях древних о стихиях огня, воды, воздуха и земли. Пойми мы, чем для древнего являлась «земля» или «вода», мы бы нашли путь к мифу и к открытой системе его мировоззрения, которое позволяло ему делать потрясающие открытия – арифметика, геометрия, физика, астрономия.

Глубину прозрений античных ученых сложно даже представить. Сейчас все это для нас слишком естественно. Что там «Начала Евклида»? Ну, теория чисел, геометрические фигуры, объем и площадь. Обычное и привычное дело. Но античный человек увидел идеальные формы, идеальные прямые линии, идеальные числа, объемы и площади! Да, все это вечность лежало на поверхности, было «естественным» и до Евклида. Но он, подобно Платону, увидевшему эйдосы в сознании человека, смог различить «идеальный мир» в материальном, «объектном» бытии. Он ничего «не придумал» – все его рассуждения естественным образом вытекли из бытия, осуществляя некую синхронную «вибрацию», которую он и подметил. Эти совместные «вибрации» яблока, капли, морского камня, человеческого черепа и съежившегося животного открыли ему идеальный шар. То же самое с числами – яблок, капель, морских камней. Не было необходимости что-либо собственно «придумывать», достаточно было лишь увидеть, увидеть «идею»! Вот почему следует говорить не об «идеализме» Платона и «материализме» Евклида, а о философии мифа, к которой идеальное и материальное не имеет ровным счетом никакого отношения – надуманные, бессмысленные понятия.

И именно поэтому крах античности, крах культуры мифа влечет за собой незамедлительную смерть философии и науки. На первом этапе развития целостного мировоззрения человечества все эти элементы интимно взаимосвязаны, взаимозависимы друг от друга. И смерть мифа, приход на его место полуязыческого христианства знаменуют наступление темного периода – полуторатысячелетнего отсутствия философии и науки.

Переход из первого этапа развития науки во второй был достаточно сложным. И, несмотря на гигантскую дистанцию между первым и вторым периодами, начало второму было положено еще в самой античности. Это тот самый знаменательный переход от философии Сократа, философии живого диалога, звучащего на афинских улицах, философии живого общения, к философии Платона – где этот внешний двухсубъектный диалог стал внутренним общением с самим собой. «Диалоги» Платона – это ведь уже не диалог, здесь сохранена лишь форма диалога, сама же дискуссия происходит внутри автора. Он здесь и вопрошающий, и отвечающий, и оппонент. Этот переходный период, когда диалог был «интериоризирован», стал «внутренней речью», и есть переход от состояния открытости мышления человека, его спонтанности к замкнутости, внутренней работе.

Именно идея о новом, предметном содержании души, возникшая в это время, предуготовила базу для любого «деления вообще». Она подготовила почву для того, чтобы идея противоположности стала принципом, создала систему, где «я» стало центром, относительно которого все они – эти противоположности – отстроились. Если мы будем обсуждать точные временные границы его завершения, то усмотрим длинный тяжелый и кризисный переход, выросший в гордые закрытые независимые научные системы Коперника, Галилея, Ньютона, Дарвина.

В чем особенность, принципиальная новизна такого типа научных воззрений? Заметив, выделив свою внутреннюю речь, человек фактически увидел новый мир, свой собственный, равноценный внешнему с аналогичным диалоговым содержанием. В результате совершенно спонтанно, но и неизбежно произошло вычленение человека из мира вещей. И возникла ситуация, имеющая столь популярное название «субъективно-объективной» двойственности. Стало возможным смотреть на мир не каким-то «недостойным» «субъективным» взглядом, а «объективно». Вот и возможность для появления мира закономерностей… Такое положение дел не могло не затронуть самомнение человека (отчасти в хорошем смысле этого слова), его представление о себе, о своем величии. Само понятие «царя природы» имеет корни именно в этом, эпохальном перевороте в развитии научного знания.