Франсуаза Дольто - На стороне ребенка Страница 15

Покуда церковники за счет выходцев из бедноты становились все многочисленнее, дворянство пристраивало юношей, как того требовал обычай.

Сыновья высокопоставленных лиц с семи до четырнадцати лет отправлялись на службу к другим знатным людям, чтобы позже тоже стать сеньорами, господами, которым будут служить другие. Здравая идея состояла в том, что для того, чтобы научиться принимать услуги других, надо сперва научиться служить самому.

Бедные дети, отданные в услужение, могли остаться на службе у господина и после четырнадцати лет, а могли и перейти к другим хозяевам. Но они тоже пользовались годами учения. С восьми лет они помогали во всем, что относилось к практической жизни, детям хозяев, которые были младше их, и, подрастая, учились тому же, что их юные господа. Когда слуга прислуживал за едой, господин рассказывал ему, что узнал сам, и, если слуга был понятлив, учил его. Слуга слушал, как учится хозяин, и сам тоже учился. У девушек все было по-другому: они помогали на кухне или в бельевой и учились только домоводству. В пятнадцать лет их выдавали замуж. Девушки, разлученные с семьей, получали образование только в том случае, если им предстояло постричься в монахини; тогда они становились питомицами пансионов.

Церковь немало содействовала тому, чтобы детям приписывались все грехи в мире, и поддерживала идею, что дети должны внушать подозрения уже в силу своей уязвимости: они поддаются влиянию злых духов. Церковь учила и провозглашала, что даже крещение не избавляет от бремени первородного греха. Ребенок рождается отмеченным. Он отмечен неуклюжестью, неловкостью, слабостью. Он достоин недоверия, а то и презрения. И поскольку он таков, каков он есть, его надлежит полностью переделать, полностью перекроить, чтобы ускользнуть от влияния зловредных сил, которые охотно избирают своим вместилищем эту легкодоступную жертву.

Первое причастие – это ритуал перехода. До этой инициации почти во всех слоях общества – и так до самой Второй мировой войны – дети за столом не разговаривали в присутствии отца, если их не спрашивали. Они не имели права говорить, пока им не предложат. Они могли только слушать других. Это были остаточные явления религиозного воспитания их предков, и только с того момента, как дети были допущены ко вкушению святых даров, им разрешалось разговаривать во время обычных трапез за родительским столом. До первого причастия в них не было жизни духа. В 1914 году, когда мне было пять с половиной лет, в нашей семье все происходило именно так. В среде «благовоспитанных детей» это продолжалось до 1939 года.

Почитание отца было уделом не только буржуазных семей. Даже в крестьянских домах дети обращались к отцу на «вы». И только в шестидесятые годы происходит разрыв с прошлым – теперь ребенок может за столом перебить старшего и выразить свое несогласие. В семьях ремесленников и рабочих все происходит по-другому – подмастерье, даже если ему еще нет десяти, ест за одним столом с мастером. В сущности, больше всего условий для развития сообразительности и изучения жизни было у детей, принадлежавших к низам социальной и экономической структуры.

В буржуазной среде за стол родителей допускали только подростков. Дети и родители ели в разное время. Ребенок ел в обществе «мадмуазели», гувернантки, которая руководила его трапезой, как правило, разделяя ее с питомцами, и была обязана прививать детям хорошие манеры. Сидеть прямо, руки на столе, но только не локти, вилка в левой руке, нож в правой, и держать их надо за самый конец. Никогда не жевать с открытым ртом и так далее.

С этим двойным заточением – домашним и школьным – пространство, отведенное городским детям, все больше и больше сужалось. Да и то, что оставалось, находилось под замком, было обставлено множеством правил и запретов.

По дороге в школу деревенские жители сохраняли известную свободу инициативы, встречали разных людей, придумывали себе ниши и игры. Теперь их всех собирают вместе и лишают контакта с природой и с жизнью взрослых людей. Путь в школу превращается в автобус, везущий от дверей до дверей. Уже нельзя пойти более длинным путем, и не бывает никаких встреч по дороге. Матери приезжают за своими малышами на машине, или их, как заказные бандероли, развозит специальный автобус. Ребенок приравнен к пакету, ему некогда наблюдать, некогда глазеть по сторонам.

Именно в деревнях, где скопление детей не столь велико, удается достичь на уроке большей сосредоточенности. Путь в школу, проделанный пешком, позволяет детям видеть существующий вокруг них мир. Благодаря этому они больше прислушиваются к словам учителя. Они хотят учиться, они больше уважают книги.

На недавней конференции, посвященной неудачам школьного образования, учителя констатировали, что в сельских условиях им легче удается завладеть вниманием школьников, чем в городских. Они заметили, что именно в деревнях, где скопление детей до сих пор еще не столь велико, им удается достичь на уроке большей сосредоточенности. Путь в школу, проделанный пешком, позволяет детям видеть существующий вокруг них мир: в этом мире есть и холод, и жара, и ветер, и снег, и дождь; есть земля под ногами, и она твердая, или покрытая грязью, или сухая – не говоря уж о том, что есть еще птицы, звуки и шумы природы, ручьи, животные и т. д. Все это позволяет детям лучше почувствовать суть вещей, например, понять, почему надо надеть такую-то одежду, защищающую от непогоды. Благодаря этому они больше прислушиваются к словам учителя. Они хотят учиться, они больше уважают книги. Городским детям книги покупают родители, поэтому они не очень их ценят. Деревенские дети, когда они приходят в школу, больше устают физически, но умственно остаются восприимчивыми; к тому же они хотят преуспеть в социальном отношении, и поэтому будут работать усерднее.

Между прочим, то же самое происходит с детьми, которые «проходят» материал школьного года за месяц «снежных» классов[66]. Как правило, учителя добиваются великолепных результатов. Вне помещения дети подвергают свое тело разным испытаниям, у них есть пространство, в котором они сами за себя отвечают, а потому, когда они возвращаются в класс, их ум становится восприимчивее, ибо их потребность в движении уже вполне удовлетворена. К тому же им не надо вечером возвращаться к моральному статусу ребенка, выслушивать бесконечные «скажи папе то», «скажи маме это», докладывать каждый вечер, что делали днем. В деревне, где устроены их «снежные» классы, они по-настоящему автономны и не обязаны по вечерам отчитываться в своих поступках перед родителями. Можно подумать, что для родителей нет ничего важнее, как только выслушивать то, что им рассказывают дети. К тому же, их восприятие меняется, в деревне оно не сводится к соображениям безопасности. Конечно, детям приходится обращать внимание на лыжню, ухаживать за инвентарем, слушать тренера, зато исчезают всяческие «ты можешь встретить садиста, который предложит тебе конфетку», «товарищи могут уговорить тебя поиграть на игральных автоматах». Нет запретов типа «несовершеннолетним нельзя то, нельзя это», «ты можешь попасть под машину»… Городское пространство полно запретов, так как оно полно соблазнов, которым ребенок не может последовать – ведь у него нет денег, а потому он отдан на милость любого, кто подарит ему игрушку, если он остановился перед витриной, полной предполагаемых опасностей.

В деревне во время «снежных» классов тоже, конечно, существуют известные ограничения и запреты, но они распространяются и на взрослых: например, надо правильно вести себя на лыжне.

По мнению многих учителей, в «снежных» классах результаты учения лучше главным образом за счет того, что дети отделены от родителей, которые постоянно нарушают порядок детской жизни, между тем как в классах этот порядок структурирован… Но я не думаю, что это единственное объяснение. По-моему, дело в том, что привольная жизнь, самовыражение, интенсивная физическая активность помогают ребенку преодолеть последствия заточения. После больших физических усилий, крика, смеха, переживаний ребенку легче сосредоточиться. Преподаватели сказали мне: «За этот месяц ребенок проходит материал целого учебного года».

Дети вновь обретают воображаемое пространство, требующееся их телу; вот они видят гору: «Я заберусь на самый верх!» Они отождествляют себя с другими людьми; они вновь обретают право на свое воображаемое детское время, не такое, как у родителей. Разумеется, они обязаны посещать и занятия по лыжам, и школьные уроки. Но для их тела это не обязательная дисциплина, а игра, удовольствие. И даже школа становится для них удовольствием. Само обучение приносит им радость. Мобилизуется все – и потребность в движении, и воображение, и жажда успеха. То, что ребенок овладевает лыжами, возвышает его в собственных глазах и в глазах товарищей.