Мессии, лжемессии и толпа - Юрий Миранович Антонян Страница 15

мира» (М., 1992. Т. II), в Ветхом Завете нет разработанной, более или менее однозначно интерпретируемой и обязательной в такой интерпретации доктрины о мессии. Идея о нем кажется стоящей в противоречии с пафосом ветхозаветного монотеизма, не допускающего никаких «спасителей» рядом с Яхве и не благоприятствующего представлению о каком-либо посреднике между Яхве и его народом. Слово «мессия» имеет в Ветхом Завете хотя и сакральный, но совершенно бытовой смысл, будучи прилагаемо к царям Израиля и Иудеи, первосвященникам, или даже языческому царю Киру II как провиденциальному орудию Яхве. Сама идея мессии стоит в противоречии с ветхозаветным монотеизмом, не допускающим никаких «спасителей» рядом с Яхве. Исходя из этого в образе мессии пришлось бы увидеть наносное заимствование из какого-то чуждого круга мифологии, типологическую параллель эпическим фигурам героев-спасителей. Но тогда непонятно, почему учение о мессии не только заняло со временем очень заметное место в иудаизме, но и оказалось абсолютным центром христианских представлений.

Есть основания утверждать, что эта идея заложена в самой структуре, самом содержании религии Яхве, требующего от своего народа беспрекословной верности и особой святости на его историческом пути, недостижимых без вождя и проводника, без вмешательства сврхчеловечески сильного целителя, который обладал бы высшей мерой святости, т. е. мессии.

Мессия до христианства мыслится как восстановитель своего народа, усмиритель его врагов, объединитель разделившихся Иудейского и Израильского царств, установитель всечеловеческого примирения, что распространяется и на мир природы. Все эти утверждения взяты из Ветхого Завета и к собственно христианской доктрине не имеют отношения, их или подобных им утверждений в новозаветных текстах невозможно найти. Вопреки этим словам из «Мифов народов мира» на самом деле Ветхий Завет как бы готовит почву для прихода мессии, выражая тем самым недовольство существующими порядками; поэтому показывается его необходимость, в том числе для того, чтобы дать новую надежду. Однако все это делается очень осторожно и чаще всего связано с Яхве, тем самым подчеркивается, что мессия не противоречит ему, а продолжит его дело. Та же самая мысль звучит и в устах Христа.

В мистико-апокалиптической литературе мессия приобрел статус некоего трансцендентного существа в не очень ясном замысле бога и в им же созданной надмирной сфере. В «Эфиопском тексте» Книги Еноха мессия практически описывается и оценивается почти так же, как это делают библейские евангелисты. В Книге Еноха мессия предстает как Избранный, который сядет на престол славы; «это Сын человеческий, Который имеет правду, при Котором живет правда и Который открывает все сокровища того, что скрыто, ибо Господь духов избрал Его, и жребий Его перед Господом духов превзошел все, благодаря праведности, в вечность»[33]. К нему близок Мельхиседек — библейский первосвященник и царь Салима (будущего Иерусалима), о котором говорит апостол Павел в Послании к Евреям как о «священнике навсегда» и «царе мира».

Можно назвать и иные ипостаси интерпретации образа мессии, но во всех без исключения случаях в своей многосторонности этот виртуальный образ архетипичен, всегда обозначая фигуру сверхсильную и могучую, не просто близкую к богу, но, как в христианстве, являющуюся сами богом, т. е. достигающую наивысшего статуса. Как архетип мессия многосторонен, так же как Великая Мать и Великий Отец. Как архетип мессия склонен со временем изменяться, но сохраняя при этом свое главное качество — лидерский статус и защитник, спаситель людей. Поэтому мессиями называли царей и императоров, главарей тоталитарных режимов и даже главарей религиозных сект, что почти всегда сопровождалось истовым идолопоклонством и фанатизмом.

Ничего не меняет в архетипичности христианского мессии достаточно нелепый, на мой взгляд, постулат о том, что бог един в трех лицах — Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух. При этом фигура Святого Духа столь туманна, что отцы и учителя древней неразделенной церкви считали понятие Святого Духа для ума людей непостижимым и призывали только верить в него. На самом деле наличие в христианстве Троицы свидетельствует лишь о его политеичности, что особенно станет явным, если к ней добавить Богородицу, которая обладает всеми атрибутами богини. Постичь богословское утверждение, что бог един в трех лицах, совершенно невозможно, не говоря уже о том, что Святому Духу в Библии оказано внимание намного меньше, чем двум основным богам — Отцу и Сыну.

Тем не менее авторы Ветхого Завета готовят последователей иудаизма к появлению нового божественного персонажа. Так, Яхве говорит: «Вот отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный мой, к которому благоволит душа моя. Положу дух Мой на него, и возвестит народам суд. Не возопиет, и не возвысит голоса своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине. Не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда и на закон его будут уповать острова» (Ис., 41:1–4).

Итак, «отрок» Яхве придет для утверждения справедливости на земле, но ни он, ни какой-либо другой мессия не могут даже сравниться с той колоссальной, поистине необъятной фигурой мессии, созданной христианством.

В приведенных словах Яхве об «отроке», который будет вершить суд, устанавливать справедливость и закон, явственно звучит неспособность бога самому сделать это. Что не может не давать оснований для веского предположения, что немалая часть иудеев не верила в возможность Яхве, как не надеются многие современные россияне на то, что без нового Сталина не установить порядок в стране. Можно сказать, что ожидание мессии наступает в двух случаях: в суровые и жестокие времена, когда нужен добрый и справедливый посланец небес (истории, судьбы); во времена, когда утрачены четкие ориентиры, наступает беззаконие и нет порядка. Впрочем, есть страны, в которых люди, общество привыкли к беззаконию и жестокости, они не знают ничего другого и хотели бы ничего менять. Как правило, это низшие слои общества.

Люди такого слоя обычно обладают мифологизированным сознанием, к тому же одурманенным националистическими или (и) религиозными предрассудками. Мифологизированное сознание не ведает сомнения, у него всегда есть ответы на любые вопросы. Мифы для них представляют собой священную догматику, и они суть архетипы, «поселившиеся» в их разуме со дня рождения. Мифы и основанные на них обрядовые предписания составляют основу их архетипов. Мифы, особенно у фанатически заряженных людей, связаны с отдельными святилищами (например, с мавзолеем бывшего вождя), а церемонии становятся частью культовой практики. Окружение таких людей всегда заботит, чтобы у всех были одинаковые объяснения одного и того же образа, его происхождения и назначения.

Архетипическое содержание мифов и совокупное содержание таких мифов всегда обязательны для мифологизированного сознания и дают ему определенные преимущества перед другими. Лучше