Алсу Бикташева - Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти Страница 17

Это частное дело наводит на мысль, что с целью поддержания правопорядка в городе казанская полиция регулярно применяла пытки. Об этом говорят и отлаженные отношения между двумя губернаторами. Вероятно, военный губернатор был убежден, что страх перед пыткой и публичной казнью должен отвратить всех желающих от сведения между собой счетов посредством огня. Да и сама практика своза всех неблагонадежных в третью полицейскую часть к приставу Столбовскому, должно быть, приносила пользу, так как количество пожаров в городе значительно сократилось. Однако допущение казанскими губернаторами применения негуманных методов «во благо всех» шло вразрез с официальными правовыми идеалами нового царствования и инкриминировалось как «превышение власти» и «попустительство».

Противоправные решения Пущина могли и должны были пресечь гражданский губернатор и губернский прокурор, но этого не произошло. Городской магистрат, разрешивший перевод Яковлева из первой части в третью, а также палата уголовного суда, выносившая окончательный приговор по этому делу, находились в подчинении гражданского губернатора. Обратимся к его ответам на вопросные пункты Сената[193]. Муханову было предъявлено обви нение в должностной несостоятельности. По мнению сенаторов, допросив подозреваемого в первой части полиции и не получив от него признания, гражданский губернатор, не разобравшись в деле «по должности своей», согласился с решением палаты уголовного суда «о нещадном наказании Яковлева по площадям города». Если в свое оправдание Пущин приводил выписки копий императорских рескриптов о пресечении пожаров в Казани, то Муханов ссылался на переписку с военным губернатором. Так ли все обстояло? Контекст событий подводит к пониманию, что между губернаторами за два года их совместной работы установились доверительные межличностные отношения. По этой причине гражданский губернатор не вникал, как обязывала его должность, в дела военного губернатора и не вмешивался в отлаженный механизм «борьбы» с казанскими поджигателями. Вероятно, это был не первый случай подобного служебного доверия. Сенат обвинил гражданского губернатора Муханова в «бездействии власти», поскольку он не препятствовал противозаконным методам военного губернатора, доверился формальностям представленных ему бумаг, пропустил явное несоответствие в показаниях подследственного и согласился со смертным приговором обвиняемому через кнутование.

Формально кнутом не убивали, но смертный исход после такого наказания был весьма частым. Редко в приговорах оговаривалось число ударов кнутом. Казнимый отдавался на волю исполнителям казни, они учитывали тяжесть преступления, телосложение преступника. Приговор «нещадное наказание кнутом» был суровым наказанием. Особенно печальна была судьба тех преступников, которых секли несколько раз. Это происходило в том случае, если приговор предусматривал кнутование «в проводку» – преступника водили с одной площади на другую, и казнь затягивалась. С Яковлевым так и поступили.

Необходимо отметить, что указ императора о прекращении пыток в России не смог остановить и помещиков в применении истязаний против собственных крепостных крестьян. Известно, что симбирский губернатор Михаил Леонтьевич Магницкий только тем и нажил врагов среди местного дворянства, что на глазах у крестьян утопил обнаруженные им у одного из помещиков орудия пыток. Возник конфликт, а затем и дело, по которому будто бы губернатор «притесняет помещиков и бунтует крестьян»[194]. Вот комментарии еще одного современника относительно исполнения императорского указа: «Правительство по высочайшему повелению, чрез секретные предписания начальникам губерний и предводителям дворянства старалось смягчить и сколько возможно ограничить безграничный произвол помещиков над крепостными людьми, с угрозой передавать имения в опеку, но и эти меры государственной власти оставались безуспешными»[195].

«Казанский инцидент» разбирался в Сенате три года. Дело обрастало не одним десятком показаний свидетелей и очевидцев. 1 мая 1803 г. было вынесено окончательное решение по делу бывшего гражданского губернатора Александра Ильича Муханова. Его обвинили в бездействии и «слабом рассмотрении дела». Сенаторы посчитали, что вина его была искуплена «долговременным бытием под тяжким игом суда», поэтому назначение наказания они предоставили вынести «монарху, сочетаюшему правосудие и милость». Бывший казанский гражданский губернатор был переведен служить в Полтаву, но уже в 1806 г. вновь получил назначение на должность гражданского губернатора в Рязань. Поэт и сенатор, будущий министр юстиции И. И. Дмитриев, ревизовавший в 1808 г. питейные откупа, обнаружил причастность рязанского губернатора к махинациям с винными откупами, но так и не сумел довести дело до суда. Муханову удалось избежать наказания благодаря покровительству тестя – «одного из сенаторов, имевшего при дворе и в обществе значительные связи»[196]. Нет сомнений, что и в исходе казанского дела эти же родственные связи сыграли решающую роль.

Сенатским указом 13 ноября 1804 г. бывший военный губернатор Павел Петрович Пущин был освобожден от суда. В его должностных поступках «не было усмотрено умышленного преступления». Дисциплинарным наказанием послужило ему отрешение от должности и сам факт предания и нахождения под судом. Военную службу он не оставил. 4 сентября 1805 г. вновь, как до переезда в Казань, он был назначен шефом Эстляндского мушкетерского полка. Как губернатора, получившего отставку решением сенатского суда, Пущина ожидал долгий путь реабилитации. Восстановлению его репутации способствовала Отечественная война 1812 г. Он находился в резервной обсервационной армии под командованием генерала Тормасова, с 1814 г. командовал 16-й пехотной дивизией. В 1818 г. император повелел генерал-лейтенанту Павлу Петровичу Пущину присутствовать в Сенате. Его сенаторство продолжалось десять лет до самой кончины 14 февраля 1828 г.[197] Для губернаторов александровской поры подобные зигзаги служебной карьеры не являлись исключением.

Публичное отрешение от должности должно было послужить для всех наглядным примером, поэтому в качестве дисциплинарного наказания Сенат подверг П. П. Пущина «распубликованию» (или «опубликованию»). «Опубликование» являлось широко распространенной для того времени правовой практикой. Гласными методами борьбы с административными нарушениями верховная власть стремилась демонстрировать провинциальной бюрократии образцы правовой культуры, делала прецеденты указного законодательства доступными всей просвещенной России. По мнению законодателя, распространение сенатских и именных указов среди имущего населения посредством губернских типографий превентивно должно было предупреждать должностные преступления. Поэтому «казанский инцидент», став причиной издания указа, запрещавшего под страхом кары употребление полицией «при дознании и следствии какие бы то ни было истязания», «допросы с пристрастием», стал известен по всем губерниям.

Кроме первых лиц, наказание понесли все причастные к этому делу. Пристав Столбовский был лишен чинов, подвергнут церковному покаянию и заключен в монастырь на один год с повелением «впредь его на службу не принимать». Непосредственные исполнители пыток – вахмистр Алексей Щербаков, унтер-офицер Павел Иванов, рядовые драгуны Василий Качковский, Николай Симонов, Митяй Дубасов, Иван Павлов и Иван Петров – были лишены чинов и через наказание шпицрутенами «удалены в дальние сибир ские батальоны»[198]. Служащие городского магистрата, виновные в вынесении смертного приговора, были наказаны заключением на один год под арест и «не выбором впредь ни на какие должности». Чиновники уголовной палаты наказывались «исключением из службы с отнятием на один год одного чина» по Табели о рангах и «не определением впредь никуда». Эти сведения содержались в рапорте следующего гражданского губернатора А. А. Аплечеева от 18 февраля 1802 г.[199] В том же рапорте упоминалось имя секретаря городского магистрата Саввы Андреевича Москотильникова. Губернатор резонно полагал, что, в соответствии с занимаемой им должностью на момент случившегося инцидента, тот, как и все причастные в городском магистрате, должен понести ответственность, однако совершенно неожиданно Москотильников получил повышение по должности.

Ответ на это, казалось бы, «недоразумение» был обнаружен все в том же сенатском деле. В одном из донесений барона Альбедиля имелась личная просьба: «Всеавгустейший монарх! Я осмеливаюсь при заключении сего засвидетельствовать пред Вашим императорским величеством, сколь немало способствовал мне возвратившийся нарочно в Казань подпоручик Унгебаур и сколь доволен оказанным в сем случае ревностью, скромностию городового секретаря Москотильникова, которого я… при рассмотрении производства по предлежащих надобности и употребить был должен»[200]. Находясь в Москве по случаю коронации Александра I, барон отправил 1 октября 1801 г. письмо следующего содержания: «Многоуважаемый мой Савва Андреевич! На представление мое Государь соизволил Вас пожаловать в титулярные советники. Равным же образом господина подпоручика Унгебаура принять в службу. Он определен в штат провиантский. Жене несчастного, также цеха портного Мухина назначено ежегодно каждому 150 рублей. Прошу всем оным известить, а Вас за скромность и труд особенно благодарю…»[201] Почти полвека С. А. Москотильников прослужит в различных казанских губернских учреждениях, станет свидете лем смены не одного казанского губернатора. В его восприятии тогдашней административной жизни, с увольнением военного губернатора П. П. Пущина в Казани завершилась «эпоха пыток», и началась «эпоха доносительства»…