Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд Страница 17

Перед нами представление безобразия при помощи аналогии с прекрасным. Такие аналогии можно проводить, конечно, только между двусмысленно выраженными качествами или второстепенными чертами. Последнее относится ко второму примеру – «Великому духу» Лихтенберга.

«Он объединял в себе качества многих великих мужей. Держал голову набок, как Александр, всегда носил накладку, как Цезарь, мог пить кофе, как Лейбниц, а когда прочно садился в кресло, то забывал о еде и питье, как Ньютон, и его должны были будить, как последнего; свой парик он носил, как доктор Джонсон и ходил с расстегнутыми штанами, как Сервантес».

Фальке вернулся из путешествия в Ирландию с отменным примером отображения с помощью противоположности, в котором вовсе нет места употреблению двусмысленных слов. Место действия – кабинет восковых фигур (быть может, заведение мадам Тюссо). Проводник ведет группу, в которой сошлись стар и млад, от фигуры к фигуре, сопровождая движение пояснениями. «Это герцог Веллингтон и его лошадь». Тут некая девушка задает вопрос: «А кто герцог и кто его лошадь?» – «Выбирайте сами, дитя мое, – отвечает проводник. – Вы заплатили деньги, так что выбор за вами».

Редукция этой ирландской шутки должна была бы звучать так: «Как не стыдно предлагать обозрению публики эти восковые фигуры! Ведь в них нельзя отличить лошадь от всадника! (шутливое преувеличение) И за это платят хорошие деньги!» Негодующее выражение драматизируется, будучи подкреплено некоторыми подробностями: вместо публики выступает одна девушка, фигурой всадника выбирается герцог Веллингтон, чрезвычайно популярная в Ирландия личность. Бесстыдство владельца музея или проводника, который вытягивает у людей деньги из кармана и не дает взамен ничего достойного, изображается путем противоположности, через речь, в которой он представляется как добросовестный делец, уважающий права публики, приобретенные после уплаты денег. Еще можно отметить, что техника этой шутки ничуть не проста. Найдя путь к тому, как показать обманщика добросовестным, шутка выступает примером изображения при помощи противоположности. Но повод, по которому она прибегает к этому приему, требует совсем другого: она отвечает деловой солидностью там, где от нее ожидают объяснения сходства фигур, и является, таким образом, примером смещения. То есть техника шутки заключается в сочетании обоих приемов.

Отсюда легко перейти к той небольшой группе, которую можно было бы назвать шутками посредством преувеличения. В них «да», уместное в редукции, заменяется отрицанием, но это «нет» равносильно по своему содержанию усиленному «да». Наоборот, исходное «нет» заменяется таким же «да». Отрицание встает на место утверждения с преувеличением; такова, например, эпиграмма Лессинга[76]:

Die gute Galatheel Man sagt, sie schwärz’ ihr Haar;

Da doch ihr Haar schon schwarz, als sie es kaufte, war.

(«Добрая Галатея красит, как говорят, свои волосы

в черный цвет.

О нет: ее волосы уже были черны, когда она их купила»).

Можно также вспомнить язвительную защиту Лихтенбергом книжной мудрости:

«Есть многое на небе и земле, что и во сне, Горацио, не снилось твоей учености», – сказал презрительно Гамлет. Лихтенберг знает, что это определение далеко не меткое, так как оно далеко не охватывает всего того, что можно возразить против ученой мудрости. Поэтому он прибавляет недостающее суждение. «Но и в учености есть многое такое, чего нет ни на небе, ни на земле». Его изложение подчеркивает, чем вознаграждает людей книжная мудрость за порицаемый Гамлетом недостаток, но в этом вознаграждении заключается второй, еще больший упрек.

Еще прозрачнее, хотя и грубее, две еврейские шутки, свободные от всякой примеси смещения.

Два еврея разговаривают о купании. «Я моюсь один раз в год, – говорит один из них, – даже если это не требуется».

Ясно, что таким хвастливым уверением в своей чистоплотности он уличает себя в неопрятности.

Еврей замечает остатки пищи в бороде у другого. «Могу отгадать, что ты ел вчера». – «А ну-ка, скажи». – «Чечевичную похлебку». – «Неправда, я ел ее позавчера».

Следующая великолепная шутка создана путем преувеличения и легко может быть отнесена к отображениям при помощи противоположности.

Король, снизойдя до визита, посещает хирургическую клинику и присутствует на проводимой профессором ампутации ноги. Отдельные стадии этой операции король сопровождает громкими выражениями своего королевского благоволения: «Браво, браво, мой милый профессор». По окончании операции профессор подходит к королю и спрашивает с глубоким поклоном: «Прикажете, ваше величество, отрезать и вторую ногу?»

То, о чем думал про себя профессор, внимая королевскому одобрению, можно, пожалуй, выразить так: «Со стороны кажется, будто я ампутирую ногу этому бедняге по королевскому указу и только ради королевского благоволения. Однако в действительности у меня другие основания для операции». Но затем он подходит к королю и высказывает противоположную мысль: «Я не имею никаких других оснований для этой операции, кроме указаний вашего величества. Высказанное государем одобрение так меня осчастливило, что я ожидаю приказа вашего величества, чтобы отрезать больному и здоровую ногу!» Этот анализ позволяет понять, о чем думает профессор и о чем может говорить. Перед нами противоположность как немыслимое преувеличение.

Отображение при помощи противоположности является, как мы видим из этих примеров, часто употребляемым и крайне полезным приемом техники остроумия. Но нельзя упустить из вида тот факт, что эта техника свойственна отнюдь не только остроумию. Когда Марк Антоний, произнеся на форуме длинную речь о погибшем Цезаре и завоевав у слушателей расположение, бросает фразу: «А Брут весьма достойный человек»[77], он знает, что народ выкрикнет ему в ответ истинный смысл его слов: – о «достойных» людях, убивших Цезаря: «Достойных? Нет, предатели они».

Когда в «Симплициссимусе»[78] характеризуют собрание неслыханных сальностей и цинизма как «плоды труда высоконравственных людей», то это тоже отображение при помощи противоположности. Но говорят обычно об иронии, а не об остроумии. Иронии не свойственна никакая другая техника, кроме техники отображения при помощи противоположности. Кроме того, приходится слышать об иронических остротах. Значит, нет больше поводов сомневаться в том, что одна техника недостаточна для характеристики остроумия. К технике должно присоединиться нечто другое, чего мы до сих пор не открыли. С другой стороны, все-таки неоспоримо, что с упразднением техники исчезает и шутка. Может показаться несколько затруднительным объединение этих спорных пунктов, предложенных нами для объяснения остроумия.

* * *

Если отображение при помощи противоположности относится к техническим приемам остроумия, то мы, конечно, вправе ожидать, что остроумие может использовать и противоположный прием, то есть отображение при помощи сходного и родственного. Продолжение нашего исследования действительно покажет, что такова техника новой, совершенно особой и