Алексей Леонтьев - Лекции по общей психологии Страница 20

Даже первый подход к предыстории человеческой психики наталкивается на вопрос, который имеет теоретическое и методологическое значение. Это вопрос: «А можно ли вообще изучать психику животных?» Подумайте, какое сочетание! Мы привыкли связывать с понятием психики или с понятием психического отражения некоторый ряд субъективных явлений, которые в широком смысле слова можно назвать явлениями переживаемого отражения. Я нечто вижу и вижу себя видящим. Я нечто слышу и замечаю себя слышащим, я нечто думаю и констатирую наличие процесса мышления. Я могу рассказать об этих явлениях и описать их. Я могу сравнить свое описание с описанием сходных процессов или тех же самых процессов в общем их виде у другого человека. Передо мной своеобразные, открытые для каждого из нас, явления, и я могу двигаться от этих явлений, стараться проникнуть за внешний облик отражения («внешний» – в смысле «лежащий на поверхности», и «внутренний» – если говорить о том, что мы как бы открываем эти явления у себя). С животными обстоит дело иначе. Мы не можем спросить у животных, видят ли они, слышат или не слышат, испытывают боль или не испытывают боли и т. д. Мы не можем обратиться к животному и получить словесный отчет. Следовательно, нужно искать какие-то другие пути проникновения в мир субъективного отражения животных.

Существует несколько возможностей решения этой проблемы, которая представляет большой интерес для психологов, занимающихся изучением психики человека. Ее решение имеет важное значение для понимания психики человека потому, что попытки проникнуть в природу психических явлений человека не могут ограничиться данными самонаблюдения и даже всерьез опираться на них.

Психологи, изучающие человека, вынуждены искать объективные методы исследований. В зоопсихологии же не может быть никакого другого метода, кроме объективного. Без объективных методов мы не в силах понять что-либо не только в психике животных, но и в психике маленьких детей, к сознанию которых обращаться по меньшей мере тщетно. Люди, имеющие опыт работы с младенцами, например педиатры, отлично понимают, что при решении диагностических задач они не могут рассчитывать на помощь младенца. Они не могут, пальпируя младенца, надеяться на то, что он скажет, где ему больно. Из сказанного выше видно, что задача поиска объективных методов, с которой зоопсихология в силу особенностей объекта своего исследования столкнулась раньше психологии человека, имеет первостепенное значение для психологии человека.

Поиски путей проникновения в психику животных имеют свою историю. Один путь, который уже давно отброшен, состоял в том, что исследователи проводили аналогии между психикой животных и человека. Они полагали, что в одинаковых ситуациях при одинаковых воздействиях у животных возникают те же внутренние процессы, которые в подобных ситуациях возникают у человека, то есть приписывали животным человеческие переживания. В старых книгах об уме животных есть немало привлекательных страниц о думающих и переживающих животных, в которых авторы этих сочинений видели маленьких «психологов», обладающих внутренним миром. Этот подход к психике животных, основывающийся на приписывании особенностей человеческой психики животным, носит название антропоморфизма.

Другой подход основан также на аналогии. Стоит отметить, что «суждение по аналогии» – вообще далеко не лучший способ научного доказательства. Именно на такого рода суждении строится сравнительно-анатомический подход к психике животных. Рассуждения, лежащие в основе этого подхода, очень просты. Человеческая психика связана с работой мозга и органов чувств. Эти связи совершенно несомненны и доступны для изучения. А если мы знаем то, какие системы органов участвуют при возникновении тех или иных психических процессов, то, значит, имеем право судить о наличии тех или иных форм отражения по морфологическому критерию.

Исходя из этой логики, глаз, близкий к человеческому глазу, должен дать восприятие, близкое к человеческому; более сложная нервная система должна дать психические процессы, сопоставимые по сложности с человеческими, и т. д. При таком рассуждении упускается из виду одно важное обстоятельство, хорошо известное каждому биологу. Дело в том, что не существует однозначной связи между органом и функцией. То, что на одном этапе эволюции может выполняться одной системой, то на другой ступени эволюции и у других видов (в особенности, если мы сопоставляем расходящиеся линии эволюции) может осуществляться другой системой органов. На этом пути мы наталкиваемся на непреодолимую трудность. Она заключается в том, что развитие органов подчинено принципу несовпадения происхождения органа, с одной стороны, и его функции, с другой. В связи с этим в современной сравнительной анатомии различают гомологичные и аналогичные органы.

Понятие «гомология» фиксирует тот факт, что в процессе эволюции путем естественного отбора из идентичных органов развивается целый ряд органов, отличных по своему строению. Так, из плавников рыб вырабатываются органы плавания, хождения, летания и т. д. В случае с «аналогией» мы сталкиваемся с противоположным явлением, когда из различных органов, из различного материала вырабатываются образования, сходные как по функции, так и по строению. Эти образования, несмотря на внешнюю общность, которая иногда бывает просто поразительной (глаз кальмара и глаз человека), в филогенетическом отношении ничего общего не имеют.

При частном изучении несовпадения между происхождением органа и его функцией необходимость различения органов-гомологов и органов-аналогов выступает с особенной четкостью. Именно из-за такого несовпадения мы отбросили принцип решения вопроса о генезисе психического по критерию наличия нервной системы. Нервная система формируется как орган координации и выполняет эту функцию независимо от того, представлена ли она ганглиозной или сетевидной формой. Изучение развития органа, рассматриваемого независимо от выполняемой им функции, наталкивается на серьезные трудности.

Более адекватный путь заключается в изучении того, как функция зарождается на наличных морфологических аппаратах и, развиваясь, формирует новые аппараты.

Чтобы пояснить эту мысль, я сформулирую ее в форме вопроса: «Изменяет ли потребность в развитии речи на определенном этапе эволюции органы членораздельной речи? Рука создала трудовые движения или развитие трудовых движений уточнило особенности нервно-мышечного аппарата человеческой руки?»

Таким образом, хотя положение о том, что процесс развития психики животного идет вместе с морфологическим развитием, безусловно верно, ориентация на морфологический критерий как при анализе генезиса психики, так и при изучении развития психики животных не способна привести нас к раскрытию особенностей отражения внешнего мира на протяжении биологической эволюции.

Существует еще один подход к изучению психики животных. С точки зрения сторонников этого подхода, путь к изучению психики животных проходит через изучение их поведения. Это и был тот путь, на который встала современная научная зоопсихология. Перед современной зоопсихологией стоит задача правильного описания и объяснения поведения. Она должна решить вопрос о тех законах, которые управляют поведением животных. Открыть законы, управляющие поведением, – это и значит объяснить природу поведения. Если мы откажемся от объяснения и ограничимся описанием поведения, то зоопсихология превратится в описательную науку, а с помощью одного только описания явления мы не сможем проникнуть в его природу. Поэтому нельзя ограничиваться описанием внешних форм поведения, а необходимо через исследование поведения идти к изучению отражения, ориентирующего животное в окружающем мире. Иными словами, предмет зоопсихологии – изучение различных форм отражения, опосредствующих поведение животного, а способы исследования этих форм отражения лежат в анализе поведения животных[3].

Попытки построения некоторой схемы развития поведения привели к представлению о существовании двух видов поведения: врожденного и приобретенного. Врожденное поведение иногда описывается термином «инстинктивное» поведение. При этом принимается, что инстинктивное поведение, будучи врожденным, является как бы машиноподобным и устойчивым поведением. Оно свойственно видам и, следовательно, в нормальных условиях является видотипичным признаком каждой особи данного вида. Полагают, что инстинктивное поведение закреплено подобно тому, как закреплена мелодия на магнитофонной пленке. Инстинктивная форма поведения вырабатывается по тем же законам, по которым формируются органы, то есть по законам биологической эволюции. Оно зафиксировано в генетической программе организма, которая развертывается по мере его созревания. Инстинктивному поведению противостоит индивидуально приобретаемое поведение. «Индивидуальное» поведение, формирующееся при жизни каждого отдельного индивида, осуществляет приспособление данного индивида в ходе онтогенеза к изменяющимся условиям среды. Если первая форма поведения – инстинктивное поведение – зафиксировано и непластично, то вторая форма – приобретенное поведение – осуществляет как бы приноравливание инстинктивного поведения к внешнему миру.