Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии - Виктор Эмиль Франкл Страница 20

Вот доктор Ламберг – сын врача, первого руководителя всемирно известного Венского добровольного общества первой помощи. Его учебник хорошо известен всем, кто изучает эту область практической медицины. Доктор Ламберг был джентльменом Старого Света как по внешнему виду, так и по манерам. Это с готовностью подтвердит каждый, кто когда-либо наблюдал его во всем великолепии. Но я видел, как он умирал в полуподземном бараке среди дюжины полуголодных людей, тесно прижавшихся друг к другу. Последнее, о чем он попросил меня, – отодвинуть немного в сторону мертвое тело, которое наполовину лежало на нем. Гран-сеньор доктор Ламберг, один из моих немногих лагерных товарищей, с кем можно было говорить о философии и религии даже на самых тяжелых работах – в метель, на железнодорожных путях. Мы сохраним память о нем…

Хочу упомянуть доктора Марту Раппапорт, мою ассистентку по венской больнице Ротшильда, а также ассистентку Вагнера-Яурегга[160]. С ее исключительной женской эмпатией она при виде плачущих и сама не скрывала слез. Кто плакал над ней, когда ее депортировали? Такой была доктор Раппапорт. Мы будем помнить о ней…

В той же больнице работали молодой хирург Пауль Ферст и врач общей практики Эрнст Розенберг. В лагере мне удалось поговорить с ними обоими перед смертью. В их последних словах не было ни капли ненависти – лишь тоска и прощение. Их ненависть не была обращена на людей. Надо уметь прощать людей. Как и все мы, они ненавидели систему, которая приводила одних к тяжкой вине, а других – к смерти.

Я упоминаю лишь некоторые имена и не в порядке ученой иерархии. Я рассказываю об отдельных людях, но думаю обо всех, кто погиб там. Говоря о немногих, я имею в виду многих. Невозможно написать личную хронику каждого, но все эти люди не нуждаются в хронике, им не нужен памятник. Каждое их деяние есть памятник – нетленный, в отличие от тех, что созданы руками человеческими. Нельзя отменить ни один поступок, все содеянное остается в мире. Что бы человек ни сделал, это не теряется безвозвратно в прошлом, а неизменно в нем сохраняется.

Правда, были в те годы врачи, которые оскверняли медицинскую этику. Но верно и то, что другие доктора вели себя в соответствии с самыми высокими профессиональными стандартами. В концлагере были врачи, подвергавшие опытам обреченных на смерть, но были и врачи, ставившие эксперименты над собой. Вспоминаю, например, одного психиатра из Берлина, с которым я немало беседовал ночами об актуальных проблемах современной психотерапии. Умирая, он тщательно вел дневник самонаблюдения, описывая свои предсмертные переживания для потомков.

В некотором смысле жизнь в концентрационном лагере была одним большим – и решающим – экспериментом. Наши погибшие коллеги выдержали испытания с отличием. Они доказали нам, что даже в самых унизительных условиях, лишившись всего, можно остаться человеком – настоящим человеком и настоящим врачом. То, что было честью для них, должно быть нам уроком. Память должна учить нас тому, что есть человек и кем он может стать.

Что же такое человек? Мы смогли проникнуть в его суть, как, возможно, ни одно поколение до нас. Мы узнали, как он вел себя в лагере, где терял все несущественное, где у него отбирали все, чем он располагал: деньги, власть, славу, успех. Оставалось лишь то, чего человек не имел, но то, кем он должен быть. Оставался сам человек, который белым жаром страданий и боли был расплавлен до самой сути, до человеческого в себе.

«Так что же такое человек?» – снова спросим мы. Это существо, которое постоянно решает, кем оно является, существо, которое в равной степени обладает потенциалом опуститься до уровня животного или возвыситься до уровня святого. В конце концов, именно человек изобрел газовые камеры, но он же и входил в эти газовые камеры с высоко поднятой головой и с «Отче наш» или еврейской поминальной молитвой на устах.

Таков человек. Теперь мы получили ответ на вопрос, который поставили в самом начале: что есть человек, что ты думаешь о нем? «Он тростник», как сказал Паскаль, «но тростник мыслящий». Именно мышление, сознание и ответственность составляют достоинство человека, каждого индивидуального человеческого существа. И только от него зависит, сохранит ли он это достоинство или запятнает его. В то время как действия одного становятся личной заслугой, поведение другого представляет собой личную вину. Есть только личная вина; коллективная вина – понятие бессмысленное. Конечно, порой возлагают вину на человека, который не сделал ничего дурного, но и который не сделал ничего правильного; не сделал из опасений за себя или тревоги за свою семью. Но тот, кто хочет осудить такого человека как труса, должен сначала доказать, что в той же ситуации он сам был бы героем.

Лучше и благоразумнее не судить других. Поль Валери сказал: «Si nous jugeons et accusons, le fonds n’est pas atteint», что означает: «Пока мы судим и обвиняем, мы не придем к фундаментальной истине». И поэтому мы хотим не только сохранить память об умерших, но и простить живых. Как мы протягиваем руку покойным, невзирая на могилы, так мы протягиваем руку и живым, преодолевая ненависть. И если мы говорим: «Светлая память усопшим», мы должны добавить: «И мир всем живущим, имеющим добрую волю».

X. Коллективные неврозы современности

[161]

Тема моей лекции – «Болезнь нашего времени». Так как вы доверили эту задачу психиатру, я спрашиваю себя о том, должен ли я говорить о современном человеке с позиций психиатра. В этом случае я хочу обсудить «неврозы человечества».

Возможно, кого-то из вас заинтересует книга «Нервное расстройство – болезнь нашего времени». Имя автора – Вейнке, а книга вышла в году 53-м. Правда, не в 1953-м, а в 1853-м. Из этого следует, что нервное расстройство, такое как невроз, не совсем современное заболевание. Хиршманн из клиники Кречмера Тюбингенского университета продемонстрировал статистические данные, подтверждающие, что, вне всякого сомнения, за последние десятилетия неврозов не стало больше. Если что и изменилось, так это их особенности и симптоматика. Удивительно, что в данном контексте показатели тревожности сравнительно уменьшились. Таким образом, не совсем правильно утверждать, что тревожность представляет собой болезнь нашего времени.

Однако не только в последние десятилетия, но и в последние столетия, насколько мы можем констатировать, состояние тревожности не увеличивалось. Американский психиатр Фрейхан утверждает, что в прежние века наблюдалось больше тревожности и больше поводов для беспокойства, чем в наше время, и приводит в пример суды над ведьмами, религиозные войны, переселение народов, работорговлю и эпидемии чумы.

Одно из наиболее часто цитируемых утверждений Фрейда состоит в том, что нарциссизм человечества трижды подвергался серьезным потрясениям: во-первых, в результате учения Коперника; во-вторых, в результате учения Дарвина; и, в-третьих, в результате учения самого Фрейда. Мы можем легко согласиться с влиянием третьего учения. Но что касается двух других учений, мы не можем понять, почему объяснения «где» – местоположение человечества (Коперник) – или «откуда» – происхождение человечества (Дарвин) – должны были вызвать у человечества такой шок. Достоинство человека ничуть не принижает факт, что он живет на Земле, планете, которая вращается вокруг Солнца и не является центром Вселенной. Переживать из-за этого – все равно что разочароваться в том, что Гёте не родился в центре Земли или что Кант не жил на магнитном полюсе. Почему тот факт, что человек не является венцом Вселенной, должен влиять на его ценность и значимость? Почему достижения Фрейда должен обесценить тот факт, что он провел большую часть своей жизни не в центре Вены, а в девятом районе города? Очевидно, что все связанное с достоинством человека зависит не только от того, где он находится в материальном мире, но и от других причин. Короче говоря, мы сталкиваемся здесь со смешением разных измерений бытия, с игнорированием онтологических различий. Только для материализма световые годы являются мерой величия.

Таким образом, если с точки зрения quaestio juris[162] мы можем подвергнуть сомнению право наделять человека ценностью и достоинством в зависимости от пространственных категорий, то с точки зрения quaestio facti[163] весьма сомнительно, чтобы дарвинизм снизил человеческую самооценку. Скорее, наоборот – он должен был ее увеличить. Ибо мне кажется, что прогрессивно мыслящее, помешанное на эволюции поколение дарвиновской эпохи вовсе не чувствовало себя униженным, а даже гордилось тем, что их предки-обезьяны настолько прогрессировали, что уже ничто не могло преградить дорогу для дальнейшего развития человека и его превращения в «сверхчеловека». В самом деле, способность человека стать прямоходящим реально «вскружила ему голову».

Откуда тогда складывается впечатление, что заболеваемость неврозами возросла? По моему мнению, это связано