Оливер Сакс - Пробуждения Страница 41

Когда кинематическое восприятие достигает некоего критического уровня скорости, ее чувство зрительного восприятия и мира внезапно становится «нормальным» вместе с теми движениями, пространством, временем, перспективой, кривизной и континуальностью, каких мы от мира и ожидаем. В минуты сильного волнения и возбуждения миссис И. может испытать кинематический делирий, в ходе которого восприятия галлюцинаций или галлюцинаторные представления могут сменять друг друга с головокружительной скоростью, по несколько в одну секунду. Больная бывает очень подавленной и дезориентированной, пока длится это бредовое состояние, но, к счастью, такое случается весьма редко. Делириозные приступы сопровождаются фрагментацией самих времени и пространства.

Миссис И. полностью приспособилась ко всем этим странным состояниям и свободно обсуждает их со мной или с другими. Хотя она лишена страсти и способности к исследованию (в отличие от Леонарда Л.), но воспринимает все эти единичные в своем роде и потенциально пугающие состояния с исключительным хладнокровием, отстраненностью и юмором. Она не чувствует себя ни затравленной, ни жертвой этих состояний, но рассматривает их как данность, как свой нос, имя, как Нью-Йорк, как мир. Так она больше не «двигается по фазе» и не «выбивается из колеи», как в тот день, когда такие приступы начались впервые. Она абсолютно «собранна», и остается такой в отличие от менее устойчивых пациентов, которые, не выдержав напряжения от приема леводопы, начали страдать фрагментацией психики и шизофренической расщепленностью мышления.

Вторым фактором, позволившим миссис И. намного большую свободу действий, чем это казалось возможным при ее реакциях на лечение, стали умение и изобретательность в предупреждении, обходе или использовании «побочных эффектов» — умение, которое роднит ее с Фрэнсис Д. Обе эти женщины, обладая острым умом и страдая противоестественным заболеванием, обрели необходимые знания и научились управлять своей нервной системой и реакциями с такой глубиной, какой не достигал еще ни один невролог в мире. Я и сам не до конца понимаю, кто здесь кого учит: я очень многому научился у миссис И. и льщу себя надеждой, что и она кое-чему научилась у меня [Ряд таких тактических приемов, призванных научить «держаться» на уровне и лечить больных с постэнцефалитическими синдромами, представляет Пердон Мартин в своей превосходной книге «Базальные ганглии и поза». В деталях теория и практика лечения представлена в главе «Контроль поведения» замечательной книги А.Р. Лурии «Природа человеческих конфликтов». Он пишет: «…здоровая кора позволяет им (больным паркинсонизмом) использовать внешние стимулы и строить компенсаторную активность для подкорковых автоматизмов. То, что невозможно выполнить прямым волевым усилием, становится возможным, если такое действие, как составная часть, включается в деятельность другой, более сложной системы».]. Более того, миссис И. всегда активна как внутри, так и вне госпиталя: она играет в бинго, смотрит кино, посещает других больных, всегда берется за несколько самых трудных заданий на сеансах трудотерапии или в мастерской, ходит на концерты и поэтические вечера, посещает занятия по философии и — это самое любимое занятие — ездит на организуемые больницей экскурсии. Она живет полной жизнью — настолько, насколько это возможно в госпитале «Маунт-Кармель».

Последний источник силы миссис И., как и у многих больных, — личностные отношения. В ее случае это было «открытие» сына и дочери, которых она не видела более пятнадцати лет. Открытие, которого она страстно желала, отражая в своих дневниковых записях в полные неподдельного драматизма дни мая 1969 года, и которое произошло во многом благодаря нашему неутомимому социальному работнику. Дочь миссис И., которая провела два десятка лет с перерывами в психиатрических учреждениях, с тех пор как заболела миссис И., теперь частый и очень желанный гость в «Маунт-Кармеле». Это воссоединение оказало благотворное влияние на мать и дочь, не говоря о том, что доставило обеим большую радость, облегчив состояние обеих. Во всяком случае, дочь с момента воссоединения с матерью полностью избавилась от своих психозов. Такой же волнующей стала встреча с сыном, его новое обретение; после многих лет «психопатической» жизни он женился «где-то на западе», обзавелся домом и снова поселился в Нью-Йорке. Наблюдая за миссис И. рядом с сыном и дочерью, начинаешь понимать силу ее характера и любви, видишь, какой это замечательный человек, какой солидной опорой она была как мать. Понимаешь, почему ее дети обезумели, когда она заболела, и почему в их состоянии началось улучшение, когда они вернулись к ней.

Так, несмотря на выпавшие на ее долю многочисленные испытания: тяжесть, длительность и странность заболевания, нелепый ответ на лечение леводопой, помещение в специальное лечебное учреждение, не сулившее ей ничего хорошего, где она провела долгие годы, — миссис И. решительно пробудилась от спячки и вернулась в реальность, что было совершенно немыслимо всего четыре года назад.

Роландо П

Роландо П. родился младшим ребенком в 1917 году в музыкально одаренной семье новых итальянских иммигрантов. С самого раннего детства он отличался большой живостью и быстротой умственного и физического развития, опережал сверстников по уровню моторных и психических навыков. Роландо был активным, любознательным, нежным и разговорчивым мальчиком, когда в возрасте двух с половиной лет его поразил тяжелый летаргический энцефалит, который, начавшись с высокой лихорадки и симптомов гриппа, дальше протекал в виде сильнейшей сонливости целых восемнадцать недель. Эта болезнь перечеркнула всю его жизнь.

Когда Роландо оправился от первого приступа сонной болезни и пришел в себя, стало очевидно, что в его психике и нервной системе произошли глубокие изменения: теперь у него было маскообразное и абсолютно невыразительное лицо, мальчик испытывал серьезные затруднения при движении и речи. Роландо часами неподвижно сидел в кресле и мог бы показаться мертвым, если бы не происходившие время от времени внезапные импульсивные движения глаз. Если его ставили на ноги, он вел себя как деревянная куколка — обе руки безжизненно висели вдоль тела. Чаще всего Роландо при этом начинал бежать, и бежал все быстрее, пока не наталкивался на препятствие, после чего валился на пол как поверженная статуя. Окружающие считали его умственно отсталым. Так думали все за исключением его наблюдательной и умной матери, которая не раз повторяла: «Мой Роландо не глупец — он такой же разумный, каким был всегда. Просто у него внутри что-то остановилось».

В возрасте от шести до десяти лет Роландо посещал школу для умственно отсталых детей. К этому времени он совершенно потерял способность двигаться и говорить, но у одного из учителей сложилось впечатление, что интеллект Роландо не пострадал, а просто оказался в странном заточении. «Роландо не глуп, — говорилось в отчете школы за 1925 год. — Он усваивает все, но ничего не может высказать». Впечатление, что Роландо впитывает все, с чем сталкивается, всасывает как прожорливая черная дыра, сопровождало его на протяжении последующих сорока лет — такое мнение разделяли все, кто близко наблюдал его. Только при поверхностном взгляде создавалось впечатление о пустоте, тупости и отсутствии всякого внимания. Правда, школьное обучение становилось с каждым годом все более затруднительным, главным образом из-за все усиливающегося нарушения равновесия и сильного слюнотечения. В последний год пребывания в школе его приходилось обкладывать подушками, чтобы мальчик мог сидеть прямо, — в противном случае он просто заваливался на бок.

Период времени от одиннадцатилетнего до девятнадцатилетнего возраста он провел дома, сидя возле старого граммофона, ибо музыка (по наблюдению отца) казалась единственной вещью в мире, от которой Роландо получал явное удовольствие. Это было единственное, что «пробуждало мальчика к жизни». Живая музыка передавала свою подвижность Роландо. Он подпевал, кивал и жестикулировал в такт, но стоило музыке смолкнуть, как он тотчас впадал в обычное состояние каменной неподвижности. В «Маунт-Кармель» он поступил в 1935 году.

Следующую треть века он провел в дальнем отделении госпиталя. Этот период был лишен каких-либо событий — в прямом смысле. Мистер П., который, несмотря на инвалидность, вырос в хорошо сложенного молодого человека, часами сидел в своем кресле, неподвижный как статуя. Каждый вечер, приблизительно между семью и девятью часами, его ригидность и оцепенелость немного отступали: он начинал слабо двигать руками и мог немного говорить, при этом даже выражал свои эмоции. В такие моменты он мог спеть оперную арию или обнять понравившуюся ему медсестру. Но, и это бывало чаще, мистер П. проклинал свою судьбу. «Это не жизнь, это ад! — кричал он. — Лучше бы я умер!»