Сочинения - Жак Лакан Страница 47

Но для меня решающее значение отчуждения, составляющего Urbild эго, проявляется в отношении отчуждения, которое затем структурирует двойственное отношение эго к эго. Ибо если воображаемая адаптация каждого другим должна привести к тому, что роли будут распределены взаимодополняющим образом между нотариусом и его клиентом, например, то идентификация, ускоряемая от эго к другому в субъекте, приводит к тому, что это распределение функций никогда не представляет собой даже кинетической гармонии, но устанавливается на постоянной "ты или я" войне, предполагающей существование одного или другого из двух нотариусов в каждом из субъектов. Ситуация, которая символизируется в "Я-бу, ты тоже" транзитивистской ссоры, первоначальной формы агрессивной коммуникации.

Можно увидеть, к чему сводится язык эго: интуитивное озарение, реколлективное повеление, реторсивная агрессивность словесного эха. Добавим к этому то, что возвращается к нему из автоматического детрита обыденного дискурса: образовательное зубрежка и бредовое ritornello, способы коммуникации, которые идеально воспроизводят объекты, едва ли более сложные, чем этот стол, конструкция обратной связи для первого, для второго - граммофонная пластинка, желательно нацарапанная в нужном месте.

И все же именно в этом реестре предлагается систематический анализ защиты. Он подтверждается тем, что выглядит как регрессия. Объектное отношение обеспечивает его видимость, и это принуждение не имеет иного исхода, кроме одного из трех, допускаемых действующей техникой. Либо импульсивный прыжок в реальное через бумажный обруч фантазии: действие в смысле, обычно означающем противоположность внушению. Либо в транзиторной гипомании путем выброса самого объекта, что правильно описывается в мегаломанической эбриетике, которую мой друг Майкл Балинт, в рассказе, настолько правдивом, что это делает его еще более моим другом, признает как показатель окончания анализа в современной практике. Или в соматизации, представленной ипохондрией a minima, скромно теоретизируемой под рубрикой отношений между врачом и пациентом.

Измерение "психологии двух тел", предложенное Рикманом, - это фантазия, от которой укрывается "анализ двух эго", столь же несостоятельный, сколь и последовательный в своих результатах.

Аналитическое действие

Поэтому мы учим, что в аналитической ситуации присутствуют не только два субъекта, но и два субъекта, каждый из которых снабжен двумя объектами - "я" и "другой" (autre), причем этот другой обозначается маленькой буквой o (a). Теперь в силу особенностей диалектической математики, с которыми мы должны ознакомиться, их встреча в паре субсубъектов S и O включает в себя всего четыре термина, поскольку отношение исключения, действующее междуo и o′, сводит две обозначенные таким образом пары к одной паре в противостоянии субъектов.

В этой игре для четырех игроков аналитик будет действовать на знаковые сопротивления, утяжеляющие, затрудняющие и отвлекающие речь, сам при этом вводя в квартет изначальный знак исключения, обозначающий либо присутствие, либо отсутствие, который формально освобождает от смерти, включенной в нарциссический Bildung. Знак, которого, заметим мимоходом, не хватает в алгоритмическом аппарате современной логики, называющей себя символической и тем самым демонстрирующей диалектическую неадекватность, которая все еще делает ее непригодной для формализации гуманитарных наук.

Это означает, что аналитик конкретно вмешивается в диалектику анализа, притворяясь мертвым, кадаврируя свою позицию, как говорят китайцы, либо своим молчанием, когда он Другой с большой буквы О, либо аннулированием собственного сопротивления, когда он Другой с маленькой буквы О. В любом случае, под соответствующими эффектами символического и воображаемого, он делает смерть настоящей.

Более того, важно, чтобы он осознавал и, соответственно, различал свои действия в каждом из этих двух регистров, если он хочет знать, почему он вмешивается, в какой момент появляется возможность и как ею воспользоваться.

Главным условием для этого является то, что он должен быть полностью пропитан радикальным различием между Другим, к которому должна быть обращена его речь, и тем вторым Другим, который является человеком, которого он видит перед собой, и от которого и посредством которого первый говорит с ним в дискурсе, который он держит перед собой. Ибо таким образом он сможет быть тем, к кому обращен этот дискурс.

Басня о моем столе и современная практика убеждающего дискурса в достаточной мере покажут ему, если он задумается, что никакой дискурс, на какой бы инерции он ни основывался и к какой бы страсти ни апеллировал, никогда не обращен ни к кому, кроме доброго слушателя, которому он приносит свое спасение. То, что называется аргументом ad hominem, тот, кто его практикует, рассматривает лишь как соблазн, призванный добиться от другого в его подлинности принятия того, что он говорит, что составляет договор, признаваемый или не признаваемый, между двумя субъектами, договор, который в каждом случае находится за пределами причин аргументации.

Как правило, каждый знает, что другие, как и он сам, останутся недоступными для ограничений разума, вне принципиального принятия правила дискуссии, которое не вступает в силу без явного или неявного соглашения о том, что называется его основой, что почти всегда равносильно предполагаемому соглашению о том, что поставлено на карту. То, что называют логикой или правом, никогда не бывает чем-то большим, чем сводом правил, которые были кропотливо составлены в определенный момент истории, должным образом заверенные по времени и месту, на агоре или форуме, в церкви, даже в партии. Поэтому я не буду ожидать от этих правил ничего, кроме добросовестности Другого, и в крайнем случае воспользуюсь ими, если сочту нужным или если меня заставят, только для того, чтобы позабавиться недобросовестностью.

Локус речи

Другой, таким образом, является местом, в котором конституируется Я, говорящее тому, кто слышит, причем сказанное одним уже является ответом, а другой решает услышать его независимо от того, говорил ли тот или не говорил.

Но этот локус также простирается так же далеко вглубь субъекта, как и законы речи, то есть далеко за пределы дискурса, который получает приказы от эго, как мы знаем с тех пор, как Фрейд открыл его бессознательное поле и законы, которые его структурируют.

Эти законы бессознательного определяют анализируемые симптомы не из-за какой-то тайны, связанной с неразрушимостью определенных инфантильных желаний. Воображаемое формирование субъекта желаниями, более или менее фиксированными или регрессированными в их отношении к объекту, слишком неадекватно и частично, чтобы дать к нему ключ.

Повторяющаяся настойчивость этих желаний в переносе и их постоянное вспоминание в знаке, которым завладели в результате репрессии, то есть в котором репрессированный элемент возвращается, находят свою необходимую и достаточную причину, если признать, что желание признания доминирует в этих детерминациях над желанием, которое должно быть признано, сохраняя его как таковое до тех пор, пока оно не будет признано.

Законы воспоминания и символического распознавания, в сущности, отличаются по своей сути и проявлению от законов воображаемого воспоминания, то