Елена Белякова - Церковный суд и проблемы церковной жизни Страница 10

Вопрос о церковных канонах зазвучал даже с трибуны Государственной Думы, где обер-прокурор Святейшего Синода П.П. Извольский 22 марта 1908 г. заявил:

Для Церкви ее каноны – тот Свод Законов, которым она руководствуется и от которого отступить не может, не отрицая самого своего бытия как Церкви. Позвольте обратить ваше внимание на то, что доселе русское государство, столь часто обвиняемое в порабощении Церкви, считало себя, однако, обязанным соблюдать ее канонические основы. ‹…› Один из членов бюджетной комиссии, выражая согласие с моей точкой зрения на независимость и самобытность Церкви, поставил мне вопрос: почему я выдвигаю этот принцип только по отношению к контролю церковных средств. Господа, я говорю сегодня о средствах и контроле потому, что мы рассматриваем бюджет; об этом идет речь, но, исполняя свой долг представителя интересов Церкви перед государством, я, каждый раз, когда к тому представится надобность, буду входить на эту кафедру, чтобы отстаивать тот же принцип самостоятельности внутренней жизни Церкви, не отделения Церкви от государства, но союза, основанного на уважении к исконному каноническому строю Церкви[104].

Это выступление было поддержано епископом Холмским Евлогием (Георгиевским), который считал недопустимым участие Думы в управлении Церковью:

Канонами церковными определяется внутренний строй Церкви, в них начертаны основы внутреннего самоуправления, а в области этого внутреннего самоуправления Православная Церковь не подлежит ведению Государственной Думы[105].

Другая точка зрения была выражена П.А. Столыпиным. На думском заседании 22 мая 1909 г. он отмечал, что государство не касалось и не должно касаться вопросов канонического устройства Церкви. Что же касается внешнего законодательства, регулирующего взаимоотношения Церкви и государства, то здесь он считал необходимым, чтобы первенствующая роль принадлежала не Церкви, а государству:

Православная Церковь сильно затронута в тех вопросах, которые касаются отношения государства к Православной Церкви и даже к другим вероучениям, поскольку они соприкасаются с православием, например, в вопросе о смешанных браках. И вот, поскольку можно судить по современной прессе, по доходящим до правительства и до общества партийным политическим откликам, и в настоящее время существует, между прочим, мнение, что все вопросы, связанные с Церковью, подлежат самостоятельному единоличному вершительству Церкви. ‹…› После уничтожения патриаршества, после уничтожения Поместных Соборов к Святейшему Правительствующему Синоду всецело перешла в руки вся руководственно-соборная власть. С этого времени в вопросах догмата, в вопросах канонических Святейший Правительствующий Синод действует совершенно автономно ‹…›. Естественное развитие взаимоотношений Церкви и государства повело к полной самостоятельности в вопросах догмата, в вопросах канонических, к нестеснению Церкви государством в области церковного законодательства, ведающего церковное устроение и церковное управление, и к оставлению за собой государством полной свободы в деле определения отношений Церкви к государству. Наука государственного права вполне подтверждает правильность такого порядка вещей. Говоря о господствующем исповедании, наш известный ученый Чичерин указывает на то, что государство, конечно, вправе наделять господствующую Церковь и политическими и имущественными правами. «Но, – говорит Чичерин, – чем выше политическое положение Церкви в государстве, чем теснее она входит в область государственного организма, тем значительнее должны быть и права государства». Отсюда, я думаю, вытекает, что отказ государства от церковно-гражданского законодательства – перенесение его всецело в область ведения Церкви, повело бы к разрыву той вековой связи, которая существует между государством и Церковью, той связи, в которой государство черпает силу духа, а Церковь черпает крепость, той связи, которая дала жизнь нашему государству и принесла ей неоценимые услуги ‹…›. При разрыве ‹…› государство в глазах Церкви утратило бы значение государства православного, а Церковь, в свою очередь, была бы поставлена в тяжелое положение – в необходимость самой наделять себя политическими и гражданским правами, со всеми опасными отсюда ‹…› последствиями[106].

Вопрос о том, в какой степени новый государственный орган – Государственная Дума может решать вопросы, связанные с Церковью, и изменять касающееся ее законодательство, так и остался нерешенным. Этот вопрос станет предметом обсуждения Поместного Собора.

К каким канонам возвращаться? Вопрос об изменяемости канонических норм

Выдвижение требования возвращения к каноническому строю в качестве политического лозунга вызвало и появление сомнений в возможности подобного возвращения.

«Санкт-Петербургские ведомости» в марте 1905 г. отмечали, что Поместный Собор в стремлении восстановить канонические нормы будет поставлен в очень затруднительное положение:

Дело в том, что наряду со многими канонами, сохранившими свою жизненность, и доселе существуют такие, которые в силу изменившихся исторических условий должны быть или изменены или отменены.

Каноны эти не применяются, но они и не отменены.

Отменить или изменить эти каноны могут не Поместный Собор и не канцелярские сношения и переписка с восточными патриархами, а только Вселенский Собор.

Вряд ли многие знают, что теперь, благодаря существованию неприменяемых, но не отмененных Церковью канонов, не только многие миряне, но и многие клирики должны быть отлучены от Церкви[107].

Н.К. Никольский задавался вопросом, к каким именно нормам Церкви следует вернуться:

Следует ли их искать в допетровской Руси, в ее принципах неподвижности в области богословствования и каноники, или же их следует искать в церковном сознании периода апостольского или византийского? Не трудно сказать: следует устроить управление церковное на канонических началах, но далеко не одно и то же, устроить ли это управление согласно с пониманием Кормчей в допетровскую эпоху, или согласно с признанием за канонами того значения, которое они имели в древней Церкви. ‹…›

Русь выросла на убеждении, что движение в понимании христианства завершилось периодом Вселенских Соборов.

Теперь, когда Церковь хочет проснуться, рядом с ней же стоит другая долговечная культура, выросшая также на почве стремления к истине, не известная и эпохе вселенского единения и познающая ее путем изучения не вечного, но преходящего бытия. При посредстве профессиональных и сословных школ, появившихся в XVIII в., эта культура стала виновницей того, что в пределах одной и той же нынешней Церкви мы видим ныне не одно мировоззрение, а тысячи[108].

Никольский считал невозможным «возращение» к каноническому строю:

Каноны в одно время были одними, а в другое время другими, и церковный строй самой первой эпохи христианства, эпохи апостольской не был тождествен со строем церковным конца Вселенских Соборов. Апостольское время не знало ни патриаршества, ни монашества, хотя и в то время были безбрачные представители Церкви. ‹…› И если высказывается требование – возвратиться всецело к каноническому строю древней Церкви, то придется еще выяснить, каков был этот строй, и почему заповедь апостола должна быть менее авторитетна, чем обычай, узаконенный Соборами во внимание к условиям исторической жизни ‹…› Вопрос о том, как устроить согласно с канонами управление Русской Церкви при современных условиях жизни, должен еще подлежать обсуждению не только Собора русских епископов, но и компетентных канонистов, белого духовенства и мирян[109].

Нельзя ни на минуту упустить из вида, что древние каноны были вызваны к жизни в целях сохранения чистоты учения Христова, и вне связи с этим учением они являются обычными памятниками мертвого права. ‹…› Нельзя преклоняться раболепно пред священной силой древних канонов ‹…›. Нельзя, например, ввести в жизнь Кормчую во всем ее объеме хотя бы потому, что сами иерархи этого не захотят: иначе им самим пришлось бы на основании Кормчей и себя отлучить, и всю паству до последнего человека[110].

В либеральной церковной прессе высказывалось также мнение, что

церковные уставы – это не законы в смысле светских законов, а педагогические правила. Педагогика же учит, что не существует правил, одинаково применимых ко всем людям ‹…›. То же следует сказать и о церковных правилах. Цель их – приведение людей на путь добра, и к этой цели, а не к соблюдению буквы правил должно быть направлено внимание пастырей. Нельзя относиться к церковным уставам так, как современные началу христианства иудеи относились к Закону Моисеову, иначе неминуемо придешь в столкновение с началами христианства[111].