Елена Белякова - Церковный суд и проблемы церковной жизни Страница 11

Нельзя ни на минуту упустить из вида, что древние каноны были вызваны к жизни в целях сохранения чистоты учения Христова, и вне связи с этим учением они являются обычными памятниками мертвого права. ‹…› Нельзя преклоняться раболепно пред священной силой древних канонов ‹…›. Нельзя, например, ввести в жизнь Кормчую во всем ее объеме хотя бы потому, что сами иерархи этого не захотят: иначе им самим пришлось бы на основании Кормчей и себя отлучить, и всю паству до последнего человека[110].

В либеральной церковной прессе высказывалось также мнение, что

церковные уставы – это не законы в смысле светских законов, а педагогические правила. Педагогика же учит, что не существует правил, одинаково применимых ко всем людям ‹…›. То же следует сказать и о церковных правилах. Цель их – приведение людей на путь добра, и к этой цели, а не к соблюдению буквы правил должно быть направлено внимание пастырей. Нельзя относиться к церковным уставам так, как современные началу христианства иудеи относились к Закону Моисеову, иначе неминуемо придешь в столкновение с началами христианства[111].

Таким образом, от лозунга о каноническим строе пришлось переходить к серьезным размышлениям над тем, что же является каноническим устройством Церкви, какое место занимают церковные каноны и в чем их ценность.

Этим вопросам были посвящены статьи Н.П. Аксакова[112], оригинального богослова, продолжателя традиций А.С. Хомякова. Аксаков разрабатывал тему церковного Предания как живого наследия. Для него церковные каноны – это часть Предания, которая должна быть прочитана в общем контексте церковной истории:

Постоянным, вечным может быть для Церкви только то, что вытекает из древнейшего, исконного ее исповедания, из древнейшей и основоположной хартии ее – новозаветного Писания. Писание представляет основную и бо0льшую часть всего Предания Церкви, а потом и постоянный критерий для всего остального. Церковь выражала строй убеждений своих и верований в каноническом творчестве, а потому на выраженные и воспринятые ею каноны мы должны смотреть как на весьма существенный памятник записанного ею же самою Предания.

В этом-то восстановлении преданного путем сравнительного изучения памятников и исповедания и заключается главная суть и главная задача православной богословской науки[113].

Автор предлагал, по сути, новую методику истолкования канонов. Рассматривая место епископа в церковном суде, Аксаков писал:

Совершенно очевидно, что если суд церковный не мог совершаем быть без ведома епископа ‹…›, то точно так же не мог он совершаем быть и без ведома Церкви, обязательно участвовавшей в нем в лице верующих, диаконов и пресвитеров[114].

Одно из центральных положений Н.П. Аксакова состоит в том, что каноническим принципом Церкви является отсутствие в ней единоличного произвола.

Ничто не совершается в Церкви единоличным произволом, но все творится с соизволения и согласия других, а через них и через общее соизволение и согласие всей Церкви, так что вся Церковь является в действованиях своих согласным и стройным целым или хором в мире, в общении и во взаимном соизволении совершающим все действования свои, весь предоставленный и препорученный ей зодческий труд[115].

Задачей богословов он считал необходимость сдвинуть

тусклое стекло, которым заслонены были до сего времени каноны, представив их как в истинном историческом свете, в свете апостольского предания, так и в их взаимоотношении между собой, представляющем систему, которою определяется строй церковной жизни и церковного управления, точнее самоуправления[116].

Важной вехой явилось и программное выступление в 1905 г. профессора МДА С.С. Глаголева[117] «Задачи русской богословской школы». Профессор видел основную беду в том, что представители русского богословия понимали свои задачи только как охранительные:

Им вовсе не нужно чего-нибудь искать, что-нибудь открывать и возвещать миру, они должны только охранять существующие воззрения, оправдывать установившиеся порядки. Вместо великой роли пророков им дают скромную и сомнительную роль полицейского. Охранять добро, конечно, задача почтенная, но охранять жизнь от развития, от движения, это – задача омертвения. ‹…› Установилось убеждение, очень часто поставлявшееся школе к руководству, что школа должна искать не решение задачи, а только защищать во всем объеме ее исторически сложившееся решение[118].

Докладчик смело отмечал особенность церковного права, которая заключается в том, что законы и устав не выполняются:

В области права мы имеем действующие законы, которые не исполняются и нарушаются постоянно. Положим, праведнику закон не лежит. Но ведь мы не праведники, и мы хотели бы иметь такое действующее право, которое мы бы понимали, которое могло бы осуществляться и осуществлялось. ‹…›

Мы имеем церковный устав, который для большинства православных людей абсолютно невыполним. Благочестивейший профессор нашей академии Д.Ф. Голубинский, вся жизнь которого была осуществлением религиозных постановлений, жаловался, что не может выполнять устава, и многократно поднимал вопрос о его смягчении. Я не встречал людей более религиозных, чем он; поэтому думаю, что я не встречал исполнителей устава. Мы имеем таким образом пред собой собрание мертвых букв, предписывающих нам жить и мыслить так, как мы, будучи православными, не можем мыслить ‹…› Нужно согласовать нашу совесть с законом и нашу мысль с верой[119].

Требование возвращения к церковным канонам автор считал неправильно поставленной задачей, так как каноны продиктованы условиями времени:

У нас говорят о преобразовании Церкви на строго канонических началах. Возможно ли такое преобразование? Позволительно думать, что намечаемая задача по своей трудности нисколько не легче задачи о квадратуре круга. Каноны – не догматы, они отменялись и изменялись, они – продукт опыта, руководящая норма, которую, однако, обстоятельства могут заставить изменить другой, более подходящей к современным условиям. Реформа Церкви, думается, должна совершаться иначе. Церковь, как правовое учреждение, должна преобразовываться непрерывно и постепенно вследствие все большего и большего проникновения христианских начал в сознание ее членов. Церковь ХХ в. не может быть тождественна по своему устройству с Церковью при Иване IV или при Владимире. Церковь не может сейчас ввести требования, чтобы каждый раздал все свое имущество бедным, но Церковь может сейчас ввести некоторые обязательные нравственные требования, которые казались недопустимыми людям XVI в.[120]

О критериях действенности канонов в связи с проблемами функционирования церковных судов рассуждал протоиерей А.П. Рождественский[121]:

Рассматривая те канонические правила, которые положены в основание церковного суда над духовными лицами и определяют наказания за различные преступления, находим, что некоторые из них составлены под влиянием временных обстоятельств и бытовых условий, при отсутствии которых они естественно теряют свою действительную силу (Карф. 12, 29). Затем, многие правила, приложение которых к современным порядкам было бы очень желательно, или не действуют или видоизменены до такой степени, что утратили свое первоначальное значение (Ап. 37; Ник. 5; Конст. 11, 8; Ап. 34; Ант. 19, 9 и др.). Отсюда возникают вопросы: что нужно считать в канонах Соборов и отцов Церкви действующим и обязательным для судебной власти законом? И где критерий для различения того, что остается в них обязательным для настоящего времени и что отошло в область истории? Ни церковная практика, ни наука, ни законодательство не дают такого прочного и надежного критерия. Между тем, и с юридической и практической стороны точное определение положительного значения древнего канонического законодательства для современной церковной практики, как правительственной, так и особенно судебной, имеет существенную важность. Очевидно только, что вопрос этот не может быть предоставлен произволу практики, как это бывает теперь, и не может быть разрешен наукой, которая бы только могла подготовлять материал для решения его. Он принадлежит всецело церковно-законодательной власти, и только ей может быть разрешен[122].

Отзывы епархиальных архиереев

Указом № 8 от 27 июля 1905 г. Святейший Синод предписывал архиереям «войти в суждение» по вопросам, которые предполагалось рассмотреть на проектируемом Поместном Соборе. Из ряда епархий архиереи прислали не только свои мнения, но и отзывы комиссий духовенства.