Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола Страница 22

Но Верхний и Нижний города не представляли собой весь Нижний. Там были еще предместья, так называемые слободы, как, например, Ямская слобода, Благовещенская слобода и на другом берегу Оки – Кунавино, где жили самые бедные люди: рыбаки, паромщики, торговцы мхом, который шел на конопаченье лодок. В Стрелецкой слободе жили 500 военных со своими семьями, не считая 209 немцев и литовцев, или поляков, отбывающих службу у царя; они жили в особом квартале; было там еще и 91 черкас, или малоросс, около 50 пушкарей, сторожей ворот, а также других служилых людей, входивших в состав местного гарнизона. Наконец, на двух противоположных концах этого широко раскинувшегося поселения высилось два монастыря – Благовещенский, который охранял подступы к Оке, и Печерский на Волге. Последний стоял на расстоянии семи верст от города, по направлению на восток[183].

Сколько жителей могло быть в таком обширном центре? Десять ли тысяч или двадцать? На этот вопрос ответить трудно. Торговля и навигация обеспечивали работой не только постоянных жителей города, но также и большое количество сезонных рабочих, приходивших сюда из окрестностей: кормщиков, грузчиков, возчиков. Поэтому в городе и было такое текучее население. После вскрытия реки весной сразу формировались караваны и отправлялись вниз по Волге в сопровождении нескольких царских кораблей, вооруженных пушками для отражения нападений разбойников. И можно себе представить, какое оживление царило на пристанях, на Нижнем торгу, а также и в кабаках, когда эти суда возвращались осенью, нагруженные товарами! Как весело там жили в это время! Цены на продукты были баснословно дешевые: курица стоила 1 копейку, полтора десятка яиц – одну копейку, за 12 или 15 копеек можно было купить целого барана[184]. Некоторые несчастные проигрывали все свои заработки, пропивали последнюю копейку, даже последнюю пару штанов, они готовы были продать самую свою душу; другие наживали себе целое состояние. Все предавались опасным для души и грубым развлечениям, которые шли целый год, приуроченные к различным датам. Церковь считала эти увеселения языческим или дьявольским наваждением, но против них не принималось особых мер. Духовенство снисходительно относилось к грешникам. Но, несмотря на это, многие храмы пустовали.

Приток иностранцев отнюдь не способствовал укреплению добрых старых нравов: Олеарий видел в Нижнем лютеранскую общину, организованную издавна. Эта община состояла примерно из 100 человек, у нее был свой пастор и свой храм. Вместе с шотландскими офицерами, солдатами, голландскими купцами, пленными поляками, литовцами и казаками[185] тут были и татары-мусульмане.

В Печерском монастыре всегда находилось какое-нибудь духовное лицо, впавшее в немилость: какой-нибудь иерарх или священник, украинец или балканец, монах из Киева Феофан[186], митрополит Фессалоникийский Паисий со своей свитой из греков[187], лжеархиепископ Крижановский[188]. Нижний был воистину большим городом, со смешанным населением, религией и моральными устоями приспособленческого характера[189].

Однако нижегородцы умели в случае необходимости проявить и нужную энергию. В каждом посаде был свой выбранный староста, иными словами, тут уже была налицо активная общественная жизнь. Состояние форпоста сравнительно молодого Московского государства, занятое недавно их городом, особое положение среди еще и теперь не вполне ассимилировавшегося многонационального населения, продолжавшего оставаться языческим, – оба эти фактора не позволяли Нижнему застывать в состоянии покоя. Ничего нет удивительного в том, что Нижний, относительно не пострадавший от разрухи в стране, довольно отдаленный от центра (что и позволило ему сохранить некоторую автономию), вынужденный защищать и продолжать русскую и христианскую колонизацию на Восток, оказался в это время руководящим и передовым центром Руси. Ведь именно здесь в 1610 году зародилось национально-освободительное движение, начавшееся под руководством мясника Минина, и здесь же позже появляется целая плеяда религиозных реформаторов.

III

Неронов, священник церкви Воскресения в Нижнем

В Нижнем возле Никольских ворот в Кремле была Воскресенская церковь, которая уже в течение многих лет была заброшена, находилась в полном запустении, даже без колоколов. Эта церковь была в таком жалком состоянии, что в 1621 году переписчики даже не посчитали нужным инвентаризировать ее[190]. Неронов поселился у этой церкви и начал регулярно служить в ней вечерню и заутреню. Чтобы созывать верующих на богослужение, он бил, как это делали в старину, в деревянную колотушку. Он читал верующим священные книги, разъяснял простым языком их содержание: каждое слово он объяснял простым и доходчивым языком, так чтобы его слушатели, люди без образования, могли понять и запомнить все. Всем были полезны его наставления, всех трогала его забота о спасении душ и его смирение. Ибо после того, как он кончал свои поучения, он низко кланялся верующим, до самой земли, и со слезами просил их заботиться о спасении своей души и никогда не забывать о том, чему он их учил, вечно хранить его слова в душе и делиться всем сказанным с членами своей семьи, а равно и с другими людьми, чтобы поддержать друг друга на пути спасения. После службы он обходил улицы города и рынки, нося с собой книгу великого просветителя Иоанна Златоуста «Маргарит», и многие слушали Божественные Писания и сладкогласные словеса святителя Иоанна.

Это воистину апостольское служение произвело сильное впечатление. Люди привыкли лишь издали следить за малопонятными обрядами в церкви; священник, правда, был таинственным посредником между людьми и Богом, но по выходе из церкви он становился таким же простым человеком, как и все, да и сам он нисколько не считал себя обязанным подавать пример особого поведения. В храме (вынесем за скобки неполад ки, о которых мы уже говорили) не было никакого непосредственного общения между священнослужителем и верующими: Божественная Литургия была слишком духовно-величественна, чтобы осмелиться соединять ее со слабым лепетом рядового священника. Отсутствие проповеди в московской церкви объяснялось не только невежеством или недостаточным образованием и ленью духовной – то были второстепенные и побочные причины; истинная же причина заключалась в глубочайшем благоговейном уважении к литургии, в сознании невозможности соединять слово Божие со словами смертных. Это казалось недостойным. Но тогда нужно было бы обучать религии вне церкви или, по крайней мере, служить церковные службы на понятном языке так, чтобы до верующих все доходило. Но этого ничего не было. Поэтому религия приняла формальный и сухой характер, без всякого отношения к жизни и нравам эпохи. Когда священник, сняв облачение, выходил из церкви, он смешивался со всей остальной массой; иной раз шел пить в кабак, торговал в лавке, занимался хозяйством, совсем не думая о своей пастве.

И вот появляется новый священник из церкви Воскресения, которого никто не назначал и который поэтому может порвать со всеми прежними традициями. Он совершает церковную службу без пышности, но с достоинством и без всякой спешки. После окончания службы он обращается непосредственно к бедным людям, поучая их непосредственно на их живом и образном языке, разъясняет им учение апостолов, Евангелие и «Отче наш» просто, без своих собственных изобретений, читая фразу за фразой, объясняя ее и увязывая все с реальной повседневной жизнью. Но он не ограничивается только этим: он продолжает поучать народ и за стенами церкви. Он ходит, неустанно проповедуя слово Божие, предлагая слушателям религию, прочувствованную и продуманную, в которой соединены в органическое единство нравственность, догматика и обряд; он бросает драгоценный жемчуг св. Иоанна Златоуста не свиньям, а толпе несчастных, бессознательно алчущих живой и настоящей веры. Эти люди поражались встречей со священником нового типа, совсем не похожим на остальных, и жадно внимали его словам. Неронов, в полном соответствии с русской гомилетической традицией, столь высоко чтущей св. Иоанна Златоуста, больше всего любил говорить простым, естественным языком великого архиепископа: он горел желанием внушить людям свой духовный восторг. Его паства думала, что проповеди неутомимого заступника несчастных и грешных написаны были специально для них: как много было общего между византийскими плебеями IV века и ремесленниками, рабочими, кормщиками и лавочниками крупного волжского порта! В пяти проповедях о Лазаре и богатом было так много утешений для тех бедняков, кому ежедневно приходилось столько выносить от богатых.