Ольга Чигиринская - Христианство Страница 23

Современные исследования античности легко развенчивают этот миф. Мировоззрение античных язычников – и греков, и римлян – было довольно мрачным. Поэт Гомер на состязании с Гесиодом произнес стих о том, что человеку лучше всего вообще не рождаться на свет, а если уж родился, то поскорее умереть. Гесиод не нашел, что возразить, и задал следующий вопрос: если так, то можно ли чем-то насладиться на этом свете? Слушать песни на пирах, пить и веселиться, – ответил Гомер. А о чем молить богов? – спросил Гесиод. О сильном теле и бодром духе, в этом счастье, – ответил Гомер. А что зовется счастьем? Жизнь без невзгод, услады без боли и смерть без страданий.

Но каждый понимал, что даже в такой вроде бы нехитрой формулировке счастья оно представляется совершенно недостижимым. Да и мимолетная радость, которую описывает Гомер, доступна не всем: множество людей не в силах себе позволить закатить веселый пир и напиться допьяна, распевая песни. Таков мир. Да и за гробом древних не ожидало ничего хорошего. Существование теней и призраков в царстве Аида было безрадостно. «Лучше быть на земле последним пастухом, чем царем в царстве мертвых», – сказал Одиссею вызванный им призрак Ахилла.

Что же делать, если жизнь тебя не балует веселыми пирами, а после смерти не ждет ничего хорошего? Учиться довольствоваться малым, говорили эпикурейцы. Заботиться не о том, каково тебе, а о том, каков ты, учили стоики. Терпеть и очищать свою душу, тогда после смерти она вернется в мир идей, откуда снизошла страдать в бренное тело (платоники) либо переселится в лучшее тело и обретет новую жизнь (пифагорейцы).

Во времена Просвещения люди восхваляли такое разнообразие античной мысли и порицали современный им христианский догматизм, но это лишь потому, что сами они выросли в христианском мире, и ощущение непреодолимой мрачности бытия их не тяготило. Современникам, которые приходили к философам за ответами на болезненные вопросы, это разнообразие было скорее мучительно – ведь оно означало, что никто из учителей не обладает гарантированной истиной.

С грехом тоже было не все так просто. Допустим, воровать, клеветать, убивать нельзя, чтобы не прогневить богов, но ведь боги и сами воруют, клевещут и убивают, как же они могут за то же самое карать людей, да еще и оправдывать их за взятку – жертву? Почему они после этого зовутся блаженными? Мудрецы учили, что боги и вправду блаженны, а рассказы о том, как Зевс блудил с чужими женами или как Афина, проиграв состязание, превратила соперницу в паука, выдуманы невежественными сказочниками. Но ведь других, более правдивых рассказов о богах почему-то нет, да и кто мог бы их сложить, кому открываются боги?

В общем, когда язычникам эллинизированного Средиземноморья рассказывали о Боге который стал человеком, умер за их грехи и, воскреснув, победил смерть – это была действительно хорошая новость (по-гречески – евангелие). Человек узнавал, что, как бы мало его ни любили люди, Бог его все равно любит; даже если эта нелюбовь от людей заслуженна – Бог все равно примет раскаянье и подарит прощение, он не посмотрит на твой социальный статус, не поинтересуется, гражданин ты или варвар, женщина или мужчина, свободный или раб. Люди в христианской общине примут тебя как брата. А после смерти ты отправишься в место, где тебя ожидает одна только радость. Поистине, поистине это была хорошая новость.

Сейчас смысл благой вести Евангелия непонятен многим именно потому, что за две тысячи лет это исходно мрачное мироощущение из европейской цивилизации практически ушло. Люди с рождения воспитаны в сознании того, что они сами по себе обладают некоей безусловной ценностью. И это дар христианства. Но, оставив себе дар, цивилизация пытается делать вид, что дарителя нет и никогда не было либо что это не дар, а завоевание, добытое в суровой борьбе и принадлежащее нам по праву победителя: дескать, темные попы учили человека, что он грешен и ничтожен, а потом пришли гуманисты и возвратили человеку былое величие. На деле же древнего человека не нужно было специально учить тому, что он ничтожен и грешен – 99 из 100 и так это ощущали очень остро; «попы» же научили человека тому, что он – возлюбленное дитя Божье, и только на эту почву гуманисты смогли в свое время опереться, объясняя человеку, что он хорош сам по себе.

Сейчас, прежде чем дать человеку «благую весть», приходится для начала сообщить ему «плохие новости» – объяснить, что он грешен и нуждается в прощении.

Первородный грех

Всем известна библейская легенда о запретном плоде, съеденном Адамом и Евой по наущению дьявола-змея. Оставив в стороне ее литературную форму, сосредоточимся на ее смысле: люди пребывали в блаженном состоянии и были бессмертны, но нарушили волю Бога и тем разрушили свое блаженство.

Вульгарное, народное богословие отождествляло грехопадение с сексуальным актом. Это неверно: человеческая сексуальность была создана Богом вместе со всей человеческой природой и ничего греховного сама по себе не несет. А вот страх перед сексуальностью, как и невоздержанность – уже плод грехопадения.

После того, как люди нарушили волю Бога, ни они, ни их потомки уже не могли вернуться в первоначальное блаженное состояние. Поэтому тот самый грех назван «первородным» грехом.

Получается, люди наказаны смертью, трудами и подверженностью болезням за то, что совершили когда-то их предки? Но ведь это несправедливо!

Это несправедливо, но нас и не наказывают за то, что совершили наши предки – беда в том, что в первородном грехе соучаствуем все мы. Каким образом? Очень просто: мы сами с раннего детства начинаем грешить, хотя бы по мелочам – и серьезность наших грехов с возрастом только увеличивается. Большинство людей на протяжении жизни удерживается от грехов, которых не согласно терпеть и человеческое общество: убийства и воровства; но в мире нет человека, который прожил хотя бы до десяти лет, ничем не запятнав своей совести. Если же человек во всеуслышание говорит, что ему не в чем себя упрекнуть, то люди вокруг него, как правило, очень даже находят, за что его упрекнуть и упрекнуть по справедливости. Потому что человек по-настоящему совестливый чем больше работает над собой, тем больше обнаруживает в себе недостатков, а человек самодовольный позволяет им распускаться пышным цветом.

Хорошо, пусть так, но справедливо ли за такие мелочи как зависть, гордость, даже злость, если они не проявляются в поступках, наказывать смертью?

Нет, несправедливо, но ведь за них и не наказывают смертью: они такие же симптомы утраты изначального блаженства, как и сама смерть. А изначальное блаженство состояние качественное, а не количественное: невозможно быть «почти блаженным», «немножко беременным», «слегка мертвым» – если это качественно иное состояние утрачено, оно утрачено полностью, как, например, жизнь полностью утрачена умершим. Именно чтобы подчеркнуть качественность и бесповоротность утраты блаженства, апостолы сравнивали эту утрату со смертью: «и вас, которые были мертвы во грехах и в необрезании плоти вашей, оживил вместе с Ним, простив нам все грехи» (Кол 2:13). Человек, утративший блаженство, так же не может вернуть его себе, как мертвец не может вернуть себе жизнь, более того, подобно мертвецу, он не способен даже захотеть этого.

Почему же Бог не дал людям вернуться в состояние первоначального блаженства? Это очень тонкий богословский вопрос. С одной стороны, Бог этого хочет. С другой стороны, Бог не может это сделать «явочным порядком». Странно слышать, что Всемогущий чего-то не может, но на самом деле Бог не может многого, и в частности, того, что невозможно или бессмысленно логически либо противоречит Его природе: не может исчезнуть, стать конечным существом, нарушить Свой замысел о человеке. Замысел же Бога о человеке включает в себя человеческую свободу, в частности свободу воли. Почему человек грешит? Потому что человек этого хочет; грехи, совершенные невольно, не являются грехами. Итак, человек хочет грешить; вернуть человека в состояние первоначального блаженства означает сделать так, чтобы он грешить больше не хотел, но это значит – нарушить его свободу.

Но ведь Бог и так нарушает нашу свободу. Мы вовсе не можем делать все, что хотим – мы не летаем, не способны убивать взглядом или воскрешать словом, не в силах преодолеть пределы своей телесности. Если Бог не стесняется нарушать нашу свободу в таких важных вещах, почему Он стесняется нарушить ее в такой мелочи? Тем более, когда от этого зависит наше спасение?

Значит, это вовсе не мелочь. Если задуматься, автономная воля – единственное, что делает нас отдельными личностями. Задумайтесь – если Вася полностью подчиняется Пете во всем, и даже в своих мыслях, то Вася уже как бы и не совсем человек, он всего лишь инструмент, эффектор Пети.

Но если первородный грех есть нарушение воли Бога – то до его совершения люди были как раз неавтономными личностями, эффекторами Бога, несвободными и не осознающими себя.