Ольга Чигиринская - Христианство Страница 24

Но если первородный грех есть нарушение воли Бога – то до его совершения люди были как раз неавтономными личностями, эффекторами Бога, несвободными и не осознающими себя.

Это не так. Первым людям разрешено было делать ВСЕ, а запрещено – только ОДНО: вкушать от дерева познания. Они во всем были свободны, кроме одного – и пожелали преступить именно через это единственное. Если они смогли пожелать и преступить – значит, и во всем остальном они были свободны и автономны. Они просто не знали этого. Вот почему древо в легенде называется «древом познания добра и зла»: познав зло на себе, опытным путем, люди познали и добро – то, что они утратили; проблема в том, что у следующих поколений уже не было опыта познания этого всеобъемлющего добра, а чего нет – то нельзя и передать по наследству.

Первородный грех – это не «битая» хромосома, которая переходит от Адама ко всем его потомкам. Это отсутствие опыта блаженства, который Адам не смог передать потомкам, поскольку сам его утратил.

Искупление

Ситуация на первый взгляд кажется патовой: Бог не может насильно вернуть человека в состояние первозданного блаженства, потому что не может нарушить свободу воли человека, а человек не хочет в это состояние возвращаться, потому что не знает и не помнит его. Но поскольку это состояние качественное, Бог не может дать его человеку «попробовать», а потом отнять, чтобы человек сам решил, хочет он возвращаться в него или хочет продолжать и дальше грешить. Более того, когда человек уже согрешил, Бог не может вернуть его в прежнее безгрешное состояние, даже когда человек раскается и захочет в него вернуться. Если украденную вещь вернут, укравший все равно вор. Если убитый человек воскреснет, убивший все равно убийца. Более того, если бы Господь постоянно творил чудеса, воскрешая убитых, возвращая украденное или разрушенное имущество – люди погрязали бы в грехах еще больше: к чему сдерживать себя, если в конце концов все будет хорошо?

Беда не в том, что Бог – чистоплюй, неспособный терпеть рядом с Собой Свое творение, если оно хоть в чем-то несовершенно. Беда в том, что пока мы пребываем во грехе, мы неспособны терпеть рядом с собой Бога. Но тот, кто не может терпеть рядом с собой источник воды, рано или поздно умрет от жажды. Тот, кто не способен терпеть в себе источник Бытия, стремится к небытию, и неуклонно угасает, умирая сначала телом, а потом и душой. Грех уничтожает существо человека без остатка – вот почему его сравнивали с огнем, который без остатка уничтожает вещи.

Тогда почему бы Богу не освобождать от первородного греха всех младенцев с момента зачатия? Это не будет нарушением свободы воли: ведь пока человека нет, у него нет и воли, а с момента появления эта воля будет свободной от греха. Достаточно вырастить чистым одно поколение – и остальные будут рождаться блаженными.

Но это поколение людей должен будет кто-то вырастить. А все взрослые в мире – уже поражены грехом и иного существования себе не мыслят. Блаженные дети, рождающиеся у испорченных взрослых, будут возбуждать зависть и ненависть – ведь плохим людям свойственно ненавидеть хороших. Даже тем, кто их будет любить, их доброта, правдивость и доверчивость будет казаться безумием – недаром же у нас слово «блаженный» почти синоним слова «сумасшедший». Родители будут стремиться испортить их (конечно же, «ради их собственного блага»), а те, кто сумеет избегнуть этой порчи, вряд ли сумеют оставить потомство – их, «неприспособленных к жизни», ждет всеобщее отвержение и ранняя смерть.

Нет, нельзя обрекать целое поколение на такие муки. Падший человек лучше приспособлен к падшему миру, он чувствует себя в нем, как рыба в воде.

Остается единственный путь, который примиряет между собой сохранение свободной воли человека и возможность восстановления человечества из греховного состояния: Бог должен сам стать человеком, прожить жизнь человека – в полном согласии с Божьей волей – и умереть, как человек.

Почему умереть? Потому что один вечноживущий блаженный среди людей, может быть, сумел бы восстановить тех, кому повезло жить с ним в одно время, а как быть с остальными? Ведь люди обязательно умирают, и умерших с каждый поколением больше, чем живых. Неужели они обречены? Нет, Бог, разделив с людьми жизнь, неизбежно должен будет ради решения задачи разделить и смерть, чтобы спасти умерших.

Но непадший, безгрешный человек, а уж тем более воплощенный Бог, имеет источник бытия в себе самом. Значит, он не может умереть, как мы, от старости или болезни – ведь его тело совершенно подчинено его воле, оно не подвержено всеобщему распаду.

Значит, он умрет насильственной смертью. С учетом того, что мир действительно ненавидит хороших людей, желающих убить его будет предостаточно (что и подтвердилось в истории Христа).

И это еще не все. Помните, выше говорилось о том, что события нельзя обратить назад во времени, и вора нельзя сделать не-вором, а убийцу – не-убийцей? Даже раскаяние не поможет избавить от наказания: ведь искренне раскаивающийся человек хочет быть наказанным. Раскаяние, продиктованное страхом возмездия – неискреннее, фальшивое: человек боится не мук совести, не утраты своей чистоты, а того, что при наказании пострадает его тело.

Если человек совершил серьезное преступление, наказанием должна быть смерть. Но он ведь и так обречен смерти – ни один грешник не имеет в себе источника вечной жизни! Смерть, даже насильственная, всего лишь уравняет его с его жертвами и судьями: все они рано или поздно умрут. Наказание смертью имело бы смысл только в том случае, если бы он не был обречен умереть, а ему бы пришлось.

С другой стороны, как-то глупо наказывать человека, который раскаивается искренне, то есть просит для себя наказания. Получается, что, наказывая его, мы даем ему то, чего он хочет. Но ведь смысл наказания – именно в том, чтобы сделать с человеком то, чего он не хочет! Значит, искренне раскаивающегося преступника нельзя ни простить – справедливость требует, чтобы возмездие совершилось, его собственная совесть этого требует – ни казнить: этак ни в наказании, ни в раскаянии и смысла не будет.

Бог справедлив, это Его неотъемлемое свойство, Он по самой своей природе не может оставить преступление безнаказанным. Бог милосерден, Он любит людей, это тоже Его неотъемлемое свойство, он не может не помиловать кающегося.

Где же выход из этой двойной петли?

Есть одна старинная притча. Неважно, действительно ли такой факт имел место, но притча очень поучительна и хорошо иллюстрирует выход из описанной нами дилеммы. Когда русские осаждали горную крепость имама Шамиля, запасы были уже на исходе, и Шамиль отдал строгий приказ наказывать плетьми каждого, кто посмеет брать из зернохранилища больше установленной нормы. Приказ неукоснительно исполнялся. Однажды ночью в зернохранилище схватили человека, который попытался украсть немного зерна. Принесли огня – увидели, что вор – старая мать Шамиля. Имам оказался в том же положении, что и Бог: он не мог своей властью помиловать преступницу, это было несправедливо по отношению к другим голодающим осажденным. Но он не мог и подвергнуть ее наказанию: для кавказского мужчины это просто немыслимо. И тогда Шамиль объявил: как военачальник, он не может делать исключений – преступницу должны публично высечь. Но как любящий сын, он имеет право во время наказания прикрыть мать собой. И он действительно снял рубаху и встал позади матери, отдав своим солдатам приказ не щадить его и бить так, как били бы любого другого.

Шамиль в этом случае повторил искупительный подвиг Бога – невиновный, более того – наделенный властью законодателя и исполнителя законов, он ради сохранения справедливости принял на себя наказание, которое сам же установил. Поэтому вопрос «почему бы Богу не отменить наказание, раз уж он законодатель?» является глупым и праздным: взять и отменить наказание означало бы просто плюнуть в лицо всем жертвам преступлений и сделать раскаяние преступников совершенно бессмысленным актом.

Итак, воплощение Бога и искупление Им наших грехов – два неразрывно связанных действия. Чтобы восстановить нашу падшую природу, Бог сделался человеком, чтобы искупить наши грехи – умер, причем не просто умер, а принял самую жестокую и позорную казнь, какую только могли измыслить в Древнем Риме. В Средние века во время мистерий Страстей Господних, делался упор на мучительности наказания, принятого Иисусом. В древней церкви эту тему просто не надо было лишний раз подчеркивать, потому что казнь через распятие и наказание бичами были повседневной реальностью империи. Главным фактором устрашения для римлянина была не мучительность, а позорность: этим наказаниям не подвергали граждан Рима, только рабов и «варваров», это было предельное унижение, а не только предельная мука. Римляне поначалу считали христиан ненормальными именно потому, что те подчеркивали эту предельную постыдность, которую любой нормальный римлянин попытался бы скрыть. Для христиан же именно этот предельный позор как раз и был знаком полноты искупления человеческих грехов: ведь грехи-то бывают не только тяжелыми, но и позорными.