Молитвы человеческие - Елена Черкашина Страница 23

– Ладно, что уж, входи.

Марфа вошла, сразу ощутив пьяный дух от хозяина, юркнула было к хлеву, да тот велел идти в дом. А в доме – дым столбом, угарно, мусорно. Сжалось сердце от недоброго предчувствия, да только уже пришла.

Мужик долго смотрел на моложавую гостью, велел сесть за стол и похлёбки налил. Показал на старую печь:

– Там спать будешь.

– Спаси Господи, добрый человек! – прошептала, а сама подумала: ох, не к добру она с дороги свернула! Как бы ни пришлось ей пожалеть!

Похлебку съела, залезла на печь, а хозяин всё глаз не сводит да вроде шепчет что-то в усы. А как огонь погасил, так Марфа и поняла: горе ей. «Доченька, дочка! – взмолилась. – На что ты оставила меня одну? Кабы не ты, так и беды бы не было».

А мужик тем временем с лавки поднялся и идёт прямо к Марфе. Сопит, грудь раскрывает, и гостья уж не сомневается, что он задумал. Вскрикнула, бросилась с печи, да только дверь на прочный засов закрыта, сразу и не снять.

В доме раздался страшный хохот.

– Попалась! – закричал мерзко хозяин. – Попалась, не уйдёшь!

Замерла Марфа, обомлела. Но видит вдруг – свет в избе загорелся, да странный свет, ниоткуда. Стоит столб посреди, хозяина к ней не пускает. А в столбе – девичья фигура в чёрном облачении. Руки фигура подняла – и не может хозяин к Марфе добраться. Молчит монахиня, а потом вдруг как крикнет голосом дочери:

– Мама, беги!

Чуть в обморок не упала мать: да откуда же здесь дочери взяться?

– Беги, мамуня, беги!

И тут, услыхав это детское «мамуня», поняла Марфа, что не призрак, а дочь перед ней, и пока дочь стоит, хозяину к ней не прикоснуться. Схватила мешок свой, ударила по засову. Тот открылся, и дверь подалась.

Выскочила на воздух – и бегом из хаты, в лес. Бежала, сколько было сил, а потом упала в придорожные кусты и притихла до самого утра.

Бог миловал Марфу: дождь той ночью не пошёл. Тёплый ветер согрел её тело, да и онучи высушил. Лапти Марфа в доме оставила, ну да ничего, у неё в мешке запасные были. Какая ж крестьянка, пускаясь в путь, обувку с собой не возьмёт?

С ужасом вспоминала она то, что случилось, и не могла понять. Может, почудилось ей, что Мария в доме стояла? Но тогда кто же крикнул, как в детстве, называя её мамуней? Нет, чудо случилось, а как – не уразуметь.

Днём долго шла и с удивлением заметила, что больше не сердится на дочь. Конечно, найдёт – не похвалит, и всё же за косы домой приволочёт, но бить, как раньше хотела, не станет.

Ближе к обеду вдалеке показался монастырь.

Завидев гостью, с ворот закричали:

– Открывайте! Странница идёт!

Марфа облегчённо вздохнула: здесь никто её не обидит, а, напротив, в монастырях принимали и даже давали пожить бесплатно до трёх дней. Она и помолится, и поговеет, и душой отдохнёт. А когда подошла близко, вдруг подумала: не здесь ли дочка моя? С надеждой подняла голову. Молоденькие девушки сверху смотрели да улыбались чему-то. А женщина и говорит:

– Благословите, сёстры. Я вот дочь ищу. Нет ли среди вас Марии Кондратьевой?

И к несказанному своему удивлению услышала:

– Мария! К тебе мать пришла!

А затем весело пояснили:

– Это наша новая насельница, в послушницах ходит.

Больше Марфа не могла стоять. Опустилась на пенёк у ворот, да так и осталась.

Ей открыли, завели внутрь, а потом она ощутила руки на своём лице и мягкие губы:

– Мамуня, родная, прости ты меня, грешную, прости. Я тебе написать хотела, да только ты грамоте не знаешь, как прочтёшь?

Марфа едва не плакала:

– Я ж тебя повсюду искала, соседи сказали, что с хахалем ты убежала. Вот и думала…

– Что думала? Неужели поверила им?

– Нет. И да…

Дочь отвела её в келью, всё рассказала: и как задумала уйти в монастырь, и как уверена была, что мать не отпустит. А потому ушла молчком и тайком.

– Прости меня, мама.

– Марьюшка, – вспомнила вдруг Марфа, – а ты не знаешь, где это я была нынешней ночью?

Марфа спрашивала осторожно, боясь показаться странной. Но дочь вдруг сказала:

– Да знаю, конечно. Мужик тебя чуть не взял.

– Ах! Да как же ты узнала? И почему светом стояла?

– А кто б тебя защитил? Я услыхала, как ты кричишь, на помощь зовешь, и стала молиться. Потом вижу – в избе ты, не можешь выйти. Вот я и прикрыла тебя от того мужика.

– Доченька ты моя…

Осмотрела Марфа келью, да поела, да вдосталь наплакалась. А как вечер настал, вдруг поняла, что должна сделать. Стала перед дочерью и прощения попросила.

– Мама, ты меня здесь оставь, не забирай. Знаешь ведь из Евангелия, что есть Марфино служение, а есть – Мариино. А я истину хочу знать, что в Боге заложена. Дерзость, ты скажешь? Нет, просто любовь…

Три дня погостила Марфа, ходила по монастырю, – он маленьким оказался, – помогала на кухне. А потом обняла дочь и говорит:

– Радость ты моя светлая, ты себя нашла, так здесь и оставайся. Не стану перечить. Богу служи, других береги. А как я в дорогу пущусь – смотри на меня своими глазами да в беду не давай.

Низко раскланялись друг перед другом – и попрощались.

Шла Марфа домой другою дорогой, с другим сердцем. Шла и думала: «Вот оно как. Дочку свою и не знала, осудила раньше времени, а она у меня – монахиней будет, молиться станет за весь род. Пусть так. И соседи слова дурного не скажут».

Сладко было матери, сладко возвращаться.

Улыбка Ангела

– Мама, кто это? – спросила девочка и оглянулась.

Мать остановилась.

– Где, Верочка?

– Вот…

Мать не понимала, куда смотрит дочь. На дьякона, который убирал купель после крещения? Или на священника, уходившего в эту минуту в алтарь? Но нет, взгляд дочери был обращён куда-то в пространство, чуть выше, словно она видела нечто такое, чего не видят другие.

Мать растерянно оглядела церковь. Ох, уж эта Верочка! Фантазёрка!.. И потянула ручку дочери. А Верочка вдруг улыбнулась, и её нежное личико приняло выражение мурлыкающего котёнка, которого погладили по шёрстке. Вслед за тем она согласно кивнула головой. Когда же, наконец, девочка перевела взгляд на мать, в глубине её зрачков таилась тайна.

Но разве родители могут понять все тайны детей? Мать ещё раз обвела взглядом иконы и повела дочь из храма.

Ангел