Молитвы человеческие - Елена Черкашина Страница 26

рядом и усиленно молится. Глаза прикрыла: «Ни о чём плохом думать не хочу!» Уснула крепко-крепко, а когда проснулась, видит, лица у людей испуганные, всем пристегнуться велят. А в иллюминаторе – дым полосой тянется вслед за крылом. Верочка замерла: «Не послушалась!» Смотрит в отчаянии на Ангела, а тот говорит: «Я не мог предупредить тебя, Вера: об этом говорить было нельзя». И по-отечески шепчет: «Не бойся ничего, и по сторонам не смотри. Молись, я помогу».

Близко-близко стал, обнял, защитил от ужаса и мрака. «Как же Андрей, дети? – спрашивает Вера. – Как они без меня?» Ангел тихо отвечает: «Не бойся, сын из армии вернётся, женится, всё у него хорошо будет, а муж твой тебя любит, а потому скоро за тобой пойдёт. Ты же не думаешь, что на этом – конец?» – «Нет, не думаю, только страшно очень!» Обнял Ангел ещё крепче, прикрыл крыльями, заслонил от страха. И когда самолёт полетел в бездну, уже не боялась Верочка, а только крепко держалась за сильную руку…

В пустыне было светло и торжественно. Она огляделась. Ангел стоял тут же, как всегда – тихий, с бесконечно доброй улыбкой. Верочка вздохнула свободно: если он рядом, значит, всё хорошо. «Где мы?» – спросила. «Дома!» – «В этой пустыне?!» – «Нет. Это свет, посмотри: везде – свет, поэтому он кажется тебе песком». Она присмотрелась: действительно, свет, яркий, чистый, красивый. «Ну, теперь веди меня. Ты же знаешь, куда нам идти?» – «Конечно». Ангел взял Веру за руку и, что-то рассказывая, повёл по дороге, всё дальше и дальше: вверх, в сияющие небеса.

Обращение

Я – Ахмет, сын Измаила. В нашем роду все были красильщиками, и к тридцати годам я овладел этим искусством так, что могу добиться любого оттенка: от пурпурно-красного до нежнейшего розового. И когда женщины приходят в нашу лавку выбрать ткань, они теряются от изобилия цветов. А потом покупают то, что советую им я, потому что знают: мой вкус лучше, чем у моего отца, и лучше, чем у братьев. Когда я смотрю на женщину, то вижу красоту её будущего наряда так, как если бы она уже сшила его. А потому, заходя в мою лавку, многие на миг сбрасывают чадру, хотя за это шариат карает строго. «Взгляни, Ахмет, – просят они, – я хочу нравиться мужу».

По утрам я встаю раньше всех в этом городе, чтобы разогреть котлы. Краска растворяется долго, и порою я до усталости в руках размешиваю синий, бурый и изумрудный порошки, добиваясь ровного цвета.

Но мой рассказ не о том, как меняется цвет ткани в моих котлах, а о том, как однажды изменился полностью и навсегда цвет моей жизни, цвет души.

В то лето я собрался навестить моего дядю и купить у него особых красящих средств. Тайны рода охраняются, а потому старинные рецепты передаются не на бумаге, а из уст в уста. Я должен был ехать сам, а для этого – пересечь пустыню. «Пять дней пути, – думал я, – это немного, через две недели вернусь и продолжу работу». Мог ли я знать, что мой путь протянется намного дольше?

Снарядив коней, я шёл по пустыне: один – в поводу, на другом – я сам. В эти весенние дни пустыня цвела особым цветом, и я ехал, наслаждаясь красками. После зимних дождей все пестрело, земля покрылась травой, мне то и дело попадались озерца, где я мог напиться и напоить коней. Увлечённый дорогой, я не заметил, как ветер сменился, и плотный горячий хамсин принёс целые тучи песка и пыли.

Вначале я все ещё шёл, и это было ошибкой: мои лошади, изнурённые, пали одна за другой. А сам я, задыхаясь, укрылся в ложбине, где меня заносило песком. Я читал молитвы, умоляя пророка позаботиться о моей душе, и постепенно впал в странное состояние, близкое к смерти: руки и ноги потеряли чувствительность, дыхание едва ощущалось. Я начал впадать в забытьё.

А потом неведомая сила потянула мою душу из тела, и я увидел себя стоящим на площади незнакомого города. Вокруг сновали люди, кто-то угостил меня водой. Я хотел заплатить, но мои карманы оказались пусты. Человек ушёл, улыбаясь, не понимая, почему я извиняюсь.

– За воду не надо платить, брат, – сказал он напоследок.

Не надо платить за воду?! Что это за место, где не надо платить за воду? Я долго стоял, озираясь, а потом увидел, что все люди устремляются вверх по улице, и лица их радостны, словно они предвкушают что-то очень приятное. Вслед за ними устремился и я.

Толпа постепенно вливалась в огромный храм. «Мне нельзя сюда, – подумал я, потому что на верхушке заметил кресты. – Эти люди – христиане, я не должен входить в это место!» Но уже стоял внутри и с изумлением оглядывался. Чистый, возвышенный, храм поразил меня силой, что царила здесь. Он был светлым, он весь был Свет! Что-то тронуло моё сердце, я заворожено замер, а потом вздрогнул, потому что раздалось пение невероятной красоты. Пели люди, пели стены, даже воздух пел. А в самой вышине храма пели Ангелы! Целый сонм Ангелов, белокрылых существ того мира, о котором я лишь предполагал, что он существует! «Я умер, – догадался я, но эта мысль не огорчила, а обрадовала меня. – Но почему оказался в христианском храме? Ведь я – мусульманин!»

Пение перекатывалось волнами, наполняя мою душу ни с чем не сравнимым блаженством. «Они восхваляют христианского Бога», – думал я. И вдруг понял, что мои уста, моя душа, моё сердце подпевают! Я удивился, но лишь на мгновение: радость переполняла меня. Такого высокого ощущения счастья я не испытывал никогда. «Слава! Слава! Слава! – пел я, замирая в неописуемом блаженстве. – Слава! – восторгалась душа». И вот тогда, в тот миг, я чётко осознал, что до сих пор жил в темноте. Вся моя вера была верою лжи, потому истинный Свет находился здесь. Он переливался где-то вверху, и Ему мы пели славу.

Когда молитва закончилась и храм опустел, я остался стоять: не хотел уходить, боясь, что стоит мне выйти, как прежняя ложь вселится в душу. Раньше мне было холодно, сейчас – стало тепло.

– Ты познал Христа, – раздался голос за спиной.

Я обернулся. Человек, сказавший это, был очень просто одет: так одеваются дервиши, странствующие по улицам города, где я жил.

– Кого я познал? – переспросил я.

– Нашего Бога, Иисуса Христа. Ведь ты слышал о Нем?

– Слышал, – ответил я, – но Его ругали.

Старик улыбнулся:

– Его не только ругали. Его распяли. Но