Пауль Тиллих - Любовь, сила и справедливость. Онтологический анализ и применение к этике Страница 3

Ни одно из этих трех понятий – «любовь», «сила» и «справедливость» – невозможно определить, описать и понять в их разнообразных значениях без онтологического анализа их корневых значений. Путаницу и неопределенность в употреблении этих трех понятий невозможно устранить, а связанные с ними проблемы невозможно решить, не ответив на вопрос: как любовь, сила и справедливость укоренены в природе бытия как такового?

Проблемы связи между любовью, силой и справедливостью

Неопределенность значений понятий «любовь», «сила» и «справедливость» ведет к путанице и порождает новые проблемы, когда мы ставим вопрос о связи этих понятий между собой. Любовь и сила часто противопоставляются, так что любовь отождествляется с отказом от силы, а сила – с отказом от любви. Не имеющая силы любовь противопоставляется не имеющей любви силе. Конечно, такое противопоставление неизбежно, если любовь понимается исходя из ее эмоциональной стороны, а сила – исходя из ее насильственной стороны. Однако такое понимание ошибочно и является результатом путаницы. Именно эта ошибочная интерпретация привела философа «воли-к-власти» (т. е. Ницше) к радикальному отрицанию христианской идеи любви. И эта же ошибочная интерпретация заставляет христианских богословов отвергать ницшеанскую философию «воли-к-власти» во имя христианской идеи любви. В обоих случаях онтология любви упускается из вида, а во втором случае власть отождествляется с насилием над людьми. В конце XIX в. в протестантском богословии доминировала богословская школа Альбрехта Ричля. Антиметафизический уклон этой школы послужил причиной противопоставления любви Бога и Его силы, так что сила фактически исчезла, а Бог начал отождествляться с любовью в ее этическом смысле. Результатом стал этический теизм с почти полным игнорированием божественной тайны и божественного величия. Бог как сила бытия был сброшен со счета как языческое представление. Тринитарный символизм исчез. Царство Божие было сведено к идеалу этического сообщества. Природа была исключена, потому что была исключена сила. А сила была исключена, потому что был исключен вопрос о бытии. Ибо если вопрос о бытии задается и такие понятия, как любовь и сила, рассматриваются в свете онтологического вопроса, то можно увидеть единство их корневых значений. Еще важнее те проблемы социальной этики, которые проистекают из противопоставления любви и силы. Можно сказать, что конструктивная социальная этика невозможна до тех пор, пока к силе относятся с недоверием, а любовь сводится к ее эмоциональным или этическим качествам. Такое разделение ведет к отрицанию или безразличному отношению к сфере политики со стороны религии. А это ведет к отделению политического от религиозного и этического и к политике, основанной на насилии. Конструктивная социальная этика предполагает понимание того, что в структурах власти присутствуют как элемент любви, так и элемент силы, без которого любовь превращается в беспорядочную капитуляцию. Именно онтологический анализ любви и силы должен привести к такому пониманию.

Такие же проблемы и такая же путаница возникают при рассмотрении любви в ее отношении к справедливости. Любовь обычно не противопоставляется справедливости, как это делается в отношении силы, но считается, что любовь добавляет к справедливости нечто такое, на что справедливость сама по себе не способна. Говорят, что справедливость требует, чтобы наследуемое богатство распределялось поровну среди тех, кто имеет на него равные права. Но любовь может побудить одного из наследников уступить свое право кому-то из остальных. Справедливость не требует, чтобы он действовал таким образом, но этого может потребовать любовь. Любовь выше справедливости. Это кажется очевидным, но на самом деле это не так! Если справедливость не ограничивается соразмерным распределением, акт отказа может быть актом несоразмерной справедливости, или актом несправедливости по отношению к самому себе, как в первом действии шекспировского «Короля Лира», когда Лир уступает всю свою власть дочерям. Отношение любви к справедливости нельзя понять в терминах такого прибавления к справедливости, которое не меняет ее характера. Только онтология справедливости может описать истинную связь этих корневых понятий. Вот еще один пример в пользу этой точки зрения. Один человек говорит другому: «Мне известны твои преступные дела, и справедливость требует сдать тебя полиции; но из христианской любви я тебя отпускаю». Из-за этой снисходительности, ошибочно отождествляемой с любовью, человек может окончательно стать на преступный путь. Это означает, что ему не оказали ни справедливости, ни любви; на самом деле это была несправедливость, прикрытая сентиментальностью. Его можно было спасти, передав в руки полиции после того, как он пал в первый раз. В классическом богословии напряжение между любовью и справедливостью символически выражено в учении Ансельма Кентерберийского об искуплении. Согласно Ансельму, Бог сам должен найти способ избежать последствий своей справедливости возмездия, которая находится в конфликте с его милосердной любовью. Он сам подвержен данному им закону справедливости. А этот закон неизменно влечет смерть всех людей, несмотря на желание Бога спасти человека, обусловленное Его любовью. Решением проблемы является незаслуженная, заместительная смерть Богочеловека, Иисуса Христа. Несмотря на свою богословскую слабость, это учение по-прежнему господствует в западном христианстве благодаря своей психологической силе. В нем неявно выражена онтологическая интуиция, которой оно по видимости противоречит, – что в конечном счете любовь, чтобы быть настоящей любовью, должна удовлетворять требованиям справедливости, и что справедливость должна быть возвышена до единства с любовью, чтобы избежать несправедливости вечной смерти. Однако в той юридической форме, в которой выражено учение Ансельма, этого не видно.

Другой аспект, в котором неудовлетворительность «теории дополнения» в отношении любви и справедливости становится очевидной – это связь любви и справедливости в конкретной ситуации. Справедливость выражается посредством принципов и законов, ни один из которых не может быть однозначно применимым в любой конкретной ситуации. Любое решение, основанное на абстрактной формулировке одной только справедливости, в сущности неизбежно оказывается несправедливым. Справедливость может быть достигнута только тогда, когда и требование универсального закона, и требование конкретной ситуации принимаются и их можно выполнить в конкретной ситуации. Но соучастие в конкретной ситуации порождается только любовью. Совершенно неверно говорить, что если мы должны принимать решение в уникальной ситуации, справедливость должна быть дополнена любовью. Потому что это означало бы, что справедливость как таковая невозможна. Фактически этот пример показывает, что справедливость справедлива благодаря неявно присутствующей в ней любви. Но полностью это можно понять только в контексте онтологического анализа корневых значений как любви, так и справедливости.

Весомость проблем и опасный характер путаницы становятся очевидными и тогда, когда мы сопоставляем силу и справедливость. Когда рассматривается отношение закона и порядка к справедливости и отношение всех этих реалий к власти (power), то эти отношения чаще запутываются, чем проясняются. Первый вопрос: кто дает закон, который, как предполагается, есть выражение справедливости? Установление закона – это основное, в чем проявляет себя власть. Но если группа, имеющая власть, издает законы, то как эти законы соотносятся со справедливостью? Разве они не являются простым выражением воли к власти этой группы? Марксистская теория государства утверждает, что законы государства суть средства, посредством которых правящая группа осуществляет контроль над обществом. Она получает свою власть либо путем военного захвата, либо благодаря социально-экономической стратификации. В обоих случаях справедливость возможна только тогда, когда государство уничтожается и заменяется администрацией, не обладающей политической властью. Справедливость правящего класса – это несправедливость и, если ее защищают, идеология. Законы обеспечивают сохранение социального порядка и, пока не возникнет другой социальный порядок, законы правящих классов лучше, чем хаос. Наиболее циничные представители этой теории интерпретируют справедливость исключительно как функцию власти и никоим образом – как судью этой власти. Они принимают марксистский анализ без марксистских чаяний и целиком сводят справедливость к функции власти. Реакцией на это устранение справедливости как первичного принципа является теория, которая стремится полностью отделить справедливость от власти и утвердить ее как самодостаточную систему обоснованных суждений. Справедливость абсолютна и не имеет никакого отношения к структурам власти. Абсолютный закон, выведенный из принципов естественного или рационального права, не является выражением того, что есть, но требует того, что должно быть. Будучи независим от власти, он властвует и ожидает послушания благодаря своей аргументированности. Он не выражает власть, а судит ее. Противоположность этих двух теорий отношения между властью и справедливостью свидетельствует о трудности проблемы и о необходимости онтологического исследования корневых значений силы и справедливости.