Барт Эрман - Искаженные слова Иисуса: Кто, когда и зачем правил Библию Страница 32

Интригующая черта полемики вокруг этого отрывка — баланс аргументов по поводу авторства спорных стихов 43–44, либо написанных Лукой, либо вставленных переписчиком более позднего периода. Как правило, самые ранние манускрипты, которые в целом считаются наилучшими (александрийский тип текста), этих стихов не содержат. Значит, они вполне могут быть более поздним дополнением писца. Вместе с тем эти стихи найдены в нескольких других ранних источниках и в целом широко распространены в рукописной традиции. Так были ли они добавлены писцами, которые желали вставить их, или вычеркнуты писцами, которые стремились их исключить? На основании одних только манускриптов это определить трудно.

Некоторые ученые предложили рассмотреть другие характерные особенности этих стихов, чтобы принять решение. Например, один из этих специалистов утверждал, что лексикон и стиль стихов очень похож на типичные для других текстов Луки (это довод основан на «собственных вероятностях»): так, явления ангелов распространены у Луки, несколько слов и выражений из этого отрывка встречаются у Луки в других фрагментах текста, но больше в Новом Завете их нет нигде (например, глагол «укреплять»). Однако эти доводы никто не счел убедительными, так как большинство этих «типичных для Луки» идей, конструкций и выражений либо сформулировано нехарактерным для Луки образом (к примеру, ангелы, где бы они ни появлялись у Луки, больше нигде не остаются безмолвными), либо распространено в иудейских и христианских текстах, не относящихся к Новому Завету. Более того, здесь мы имеем дело с необычно высокой концентрацией нетипичных слов и фраз: так, три ключевых слова (борение, пот и капли) больше не встречаются нигде ни у Луки, ни в Деяниях (втором труде того же автора). Следовательно, трудно принять решение в отношении этих стихов, опираясь на лексикон и слог.

Еще один довод, с которым обычно приходится сталкиваться ученым, — литературная структура отрывка. Если обойтись без лишних разъяснений, отрывок выглядит так, будто его намеренно построили на так называемом хиазме. При хиастической структуре первое утверждение отрывка соответствует последнему, второе — предпоследнему, третье — третьему с конца, и так далее. Иными словами, это преднамеренное построение, цель которого — привлечь внимание к центру отрывка, его ключевому моменту. Так и здесь:

Иисус (а) повелевает ученикам «молиться, чтобы не впасть в искушение» (стих 40). Затем (б) оставляет их (стих 41а) и преклоняет колена (стих 416). Центральный момент отрывка — (в) сама молитва Иисуса в обрамлении двух просьб об исполнении воли Божьей (стих 42). Затем Иисус (г) поднимается после молитвы (стих 45а), (б) возвращается к ученикам (стих 456) и (а) застав их спящими, вновь обращается к ним с теми же словами — «молитесь, чтобы не впасть в искушение» (стихи 45в-46).

Однако суть не в наличии четкой литературной структуры, а в том, какой вклад хиазм вносит в смысл отрывка. Рассказ начинается и заканчивается обращенным к ученикам призывом молиться, чтобы избежать искушения. Молитва давно признана важной темой Евангелия от Луки, более важной, чем в других евангелиях — здесь ей отведено особое место. Центральная часть отрывка — молитва самого Иисуса, выражающего его желание в обрамлении еще более сильного желания — чтобы исполнилась воля Отца (стихи 41в-42). Будучи центром хиастической структуры, эта молитва служит фокусной точкой отрывка и, соответственно, ключом к его толкованию. Это урок о значении молитвы в случае искушения. Несмотря на повторный призыв Иисуса к молитве, ученики спят. Сразу же является толпа, чтобы схватить Иисуса. И что же происходит дальше? Ученики, которые пренебрегли молитвой, действительно «впадают в искушение», они покидают место событий, предоставив Иисусу в одиночестве встретить свою участь. А как же Иисус, который молился перед началом своего испытания? Когда является толпа, он спокойно вверяет себя воле Отца, отдается уготованному ему мученичеству.

Страсти Господни в изложении Луки давно признаны историей мученичества Иисуса, того мученичества, которое, подобно многим другим, служит примером для верующих, помогает им сохранять твердость перед лицом смерти. Мартиролог Луки показывает, что лишь молитва способна подготовить человека к смерти.

Но что происходит, если рассматривать обсуждаемые стихи (43–44) в контексте всего отрывка? На литературном уровне хиазм, в центре которого находится молитва Иисуса, полностью разрушен. Теперь центральным, а следовательно, приковывающим внимание моментом становятся муки Иисуса, настолько страшные, что понадобился Божественный утешитель, чтобы помочь вынести их. Важно, что в более длинной версии событий молитва Иисуса не приносит спокойной уверенности, которую он излучает на протяжении всего повествования; и действительно, после того, как он «прилежнее молится», его пот принимает вид капель крови, падающих на землю. С моей точки зрения, потеряна не просто красивая литературная конструкция: все внимание перенесено на Иисуса в глубокой, душераздирающей агонии, когда ему необходимо вмешательство свыше.

Сама по себе проблема не выглядит непреодолимой, если не знать, что больше нигде в Евангелии от Луки Иисус не изображен таким. Напротив, Лука старательно борется именно с тем образом Иисуса, который создают эти стихи. Вместо того чтобы встретить испытания со страхом и трепетом, мучиться с приближением неизбежного, Иисус у Луки идет на смерть спокойно, с полным самообладанием, до самого конца вверяя себя воле Отца. Поразителен, особенно в связи с нашей текстовой проблемой, тот факт, что Луке удается создать этот образ Иисуса только лишь путем устранения традиций, противоречащих ему в других источниках (например, в Евангелии от Марка). Необычно выглядит только длинная версия событий, Лк 22:43–44.

Простое сравнение с версией Марка показательно в этом отношении (особенно потому, что Евангелие от Марка служило Луке источником, который он изменил, чтобы расставить характерные акценты). Лука полностью опустил слова Марка, что Иисус «начал ужасаться и тосковать» (Мк 14:33), а также слова Иисуса, обращенные к ученикам: «Душа Моя скорбит смертельно» (Мк 14:34). Вместо того чтобы в терзаниях падать на землю (Мк 14:35), Иисус у Луки преклоняет колена (Лк 22:41). У Луки Иисус не просит, чтобы сей час миновал его, если возможно (ср. Мк 14:35), и вместо того, чтобы трижды молить пронести чашу сию мимо (Мк 14:36, 39, 41), он просит об этом всего один раз (Лк 22:42), только у Луки предваряя свою молитву важным условием — «если бы Ты благоволил». Итак, хотя в источнике, которым пользовался Лука, в Евангелии от Марка, Иисус изображен в терзаниях и молитвах в саду, Лука полностью переписывает эту сцену и показывает спокойствие Иисуса на краю гибели. Единственное исключение — упоминание о кровавом поте Иисуса, отсутствующее в наших самых ранних и качественных источниках. Зачем Луке понадобилось переписывать найденную у Марка сцену мучений Иисуса, если эти муки занимали центральное место в повествовании?

Ясно, что Лука не разделял представления Марка о том, что Иисус был на грани отчаяния. Нигде это не очевидно так, как в последующем описании сцен распятия Иисуса. У Марка Иисус проделал путь на Голгофу молча. Его ученики сбежали, даже преданные женщины «смотрели издали». Все, кто находился рядом, высмеивали его — прохожие, первосвященники, даже оба разбойника. Иисус у Марка избит, осмеян, брошен и забыт не только своими последователями, но в конце концов и самим Богом. Его единственные слова звучат в самом финале сцены, когда он «возопил громким голосом»: «Элои, Элои! ламма савахфани?» («Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»), после чего громко вскрикнул и умер.

Это описание опять‑таки резко контрастирует с найденным у Луки. В повествовании Луки Иисус не безмолвствует, а когда говорит, то дает понять, что не теряет самообладания, верит Богу, своему Отцу, знает свою участь и тревожится о судьбах людей. Согласно Луке, по пути к месту распятия, заметив женщин, оплакивающих его, он велит, чтобы они плакали не о нем, а о себе и своих детях, потому что скоро несчастье обрушится на них (23:27–31). Пока его распинали, вместо того чтобы молчать, Иисус молится Богу: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (23:34). Страдая на кресте, Иисус вступает в философскую беседу с одним из злодеев, повешенных рядом, и уверяет его: «Ныне же будешь со Мною в раю» (23:43). И самый яркий момент: вместо того чтобы нарушить молчание и перед смертью испустить жалобный крик, Иисус у Луки с полной уверенностью в том, что предстанет перед Богом, вверяет душу любящему Отцу: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» (24:46).

Было бы трудно переоценить значение изменений, внесенных Лукой в источник (Евангелие от Марка), для понимания текстологической проблемы, стоящей перед нами. В повествовании Луки о Страстях Господних Иисус ни на минуту не теряет власти над собой, собственная судьба не вызывает у него изнурительных и глубоких терзаний. Он распоряжается своей судьбой, знает, что ему положено совершить и что случится с ним впоследствии. Этот человек пребывает в мире с собой, он безмятежен перед лицом смерти. В таком случае что же можно сказать о спорных стихах? Во всем Евангелии от Луки это единственные стихи, нарушающие целостность образа. Только в них Иисуса мучает приближение неизбежного, только здесь он, по — видимому, теряет власть над собой, не в силах принять бремя собственной судьбы. Зачем Луке понадобилось полностью избавляться от всех упоминаний о муках Иисуса, если в этих стихах он собирался обратить на них внимание подчеркнуто сильными выражениями? Зачем вычеркивать сравнимый материал из источника, содержащийся до и после этих стихов? По всей вероятности, рассказ о «кровавом поте» Иисуса, не содержащийся в самых ранних и качественных манускриптах, не принадлежит перу Луки, а представляет собой вставку, сделанную переписчиком Евангелия[106].