Владимир Чугунов - Матушки. Очерки о подвижницах благочестия наших дней Страница 4

От Меня это было…»

Великим постом порядок жизни в этом тайном монастыре был следующим.

Начиная с Чистого Понедельника, ежедневно ходили утром и вечером на Антиохийское подворье. Молитва Ефрема Сирина – «Господи и Владыка живота моего…», которая умиляла Пушкина, и которую он переложил на стихи, – произносилась служащим священником перед закрытыми Царскими вратами за время продолжительной службы множество раз, с земными и поясными поклонами. Великий канон преподобного Андрея Критского, читаемый первые четыре дня Великого поста, во время которого всегда стояли с зажжёнными свечами, и по прочтении каждого тропаря, а их было много, и все они призывали к плачу о грехах, с припевом «Помилуй, мя, Боже, помилуй, мя», – матушки слушали уже много лет подряд. И всякий раз покаянное настроение касалось грешных, как они искренне считали, душ. Таких грешных, что и глаза порой было стыдно поднять на образ Распятого на кресте Спасителя, предстоящую Ему скорбную Матерь и любимого ученика. На исповедь, если только не проводили первую неделю поста под Мало-Ярославцем, шли с тем же сознанием своего ничтожества, своей крайней степени окаянства на Антиохийское подворье. И, казалось бы, странным было видеть в этих одетых во всё черное старушках с необыкновенно добрыми, светлыми лицами русских бабушек и милых нянь такое глубочайшее самоуничижение и уж тем более покаянные слёзы, которые текли из их по-своему прекрасных глаз. И ещё более непонятным могло показаться всё это самоумаление? Но сколько на эти темы не было говорено, все верующие спокон века, не обращая внимания на это «умное говорение», смиренно, тихо и незаметно делали своё дело. Иначе, жили своей, им одним понятной жизнью. И «валяясь и ползая в ногах», были «чему-то» рады и необыкновенно счастливы.

В обеих кельях, как и во всех храмах во время «покаяния и молитв», всё так же одевалось в чёрный покаянный цвет. Были накидочки в келье матушки Варвары и на этажерке, и на иконах – и афонские огоньки лампад, ма-аленькие такие светящиеся точечки над поплавками, выделялись на этом покаянном фоне в эти дни как-то особенно скорбно.

Последние годы жизни ходили в храм Рождества Пресвятой Богородицы, что стоял во дворе вновь открытого монастыря. И это не по лености не ездили они к духовнику под Мало-Ярославец, а ввиду искушения. Искушение весьма и весьма распространённое в монашеской среде. Духовника взяла в оборот ретивая келейница, пытаясь восстановить его против обеих матушек исключительно по неразумной ревности. И оговаривала, и оговаривала… Пришлось отойти от греха, не дать тлеющим головешкам разгореться… И головешки, так и не разгораясь, тлели до самой смерти духовника. Об этом сообщали приезжавшие от отца Парфения духовные сёстры. Сам отец Парфений в данном случае ни в чём не погрешал. По примеру Христа он готов был оставить всех не заблудших ради оной заблудшей овцы. И матушки это прекрасно понимали. Не было ни обиды, ни зависти – была только сердечная молитва за болящую сестру…

После причастия, не спеша, шли вдоль бульвара или по монастырскому двору домой. Ласковое грело солнышко, носились стаями воробьи. И голуби, давно уже облюбовав крышу их кельи, спускались в небольшой палисадничек с чахлым клёном на углу, и важно выхаживали по свежей, недавно оттаявшей земле, во что-то тычась голодными клювами. На ветвях клёна висели кормушки, на кормушки то и дело садились пугливые воробушки и тотчас вспархивали, раскачивая их. Голубям корм сыпали прямо на землю – благо, она уже обнажилась, как всегда, очень рано в Москве.

И вид кирпичного пятиэтажного здания, воздвигнутого между стеной келий и зданием собора, казалось, ничуть не удручал. И матушки, когда выходили посидеть в палисадничек, частенько замечали любопытные лица преподавателей, уважительно-удивлённо посматривающих на них из окон. О том, что они тайные монахини, в этом учебном заведении знали, вернее, догадывались все. И догадаться-то было не сложно. Во всём тёмном, с четками на левой руке, – и такие тихие, такие русские, как со старинных картин… Так рассказывал Игорь Иванович, впоследствии часто матушку посещавший, а тогда преподаватель-атеист.

За трапезой в такие дни по уставу полагалось вино, но матушки по обычаю варили компот из кураги – и вкусно и для больного сердца полезно. А сердечко у матушки Варвары побаливало давненько. Как установили врачи, не один раз она перенесла микроинфаркты. Поэтому о здоровье своём матушка заботилась. Готовила компот из кураги, употребляя и мёд, и грецкие орехи. Ну, а больше и ничего, так только, когда совсем прижмёт, корвалольчику, валидольчику, валокординчику, на худой конец примет глицерин. И об этом, кроме матушки Елены, поначалу мало кто знал. Для всех других матушка была здоровее некуда. Всегда весёлая, бодрая, приветливая, всегда рада услужить, накормить, обогреть, помочь… Вот и тянулся к ней страждущий, задавленный скорбями народ или, как любила выражаться матушка Варвара, «маленький человечек». Такой ма-аленький, такой не-эмощный, погладь его по головке, пожалей – и он уже Божий… Вот она и гладила, и жалела, и молилась. Молилась за всех, кто нуждался, просил, о ком болезновало её материнское сердце.

Компот из кураги был такой вкусный, что матушка Варвара порою, выпивала целых два бокала! и, виновато улыбаясь, говорила Иисусову образу: «Господи! Какой вкусный компотик!» И всё. Хотя для «победы» нужно было один бокал. Замечание об одном бокале не риторическое. Вопрос несколько веков на практике испытываемый во всех египетских пустынях. Бывало, отцы для «победы» этой, мучили себя жаждой. Подвесят в келье кувшин с водой – и нарочно не пьют, плоть свою изнуряют-мучают… Удивлению такое поведение достойно! И уважения, конечно, но… «Господи, какой вкусный компотик!» – и сердце само таяло…

Это ведь тогда, когда они со старшей сестрой насчёт подвигов были абсолютно единомысленны, матушка Варвара хотела спать в гробу. Теперь же только поглядывала на маленький красивый гробик, как на забаву детства – бывают же и упрямые, и строптивые дети – а ещё – как на напоминание о часе смертном, ибо не раз читала у святых угодничков, как она их называла: «Помни час смертный и ввек не согрешишь». Ох, если бы так!.. Ведь целых два бокала компотика выпила!.. Но «Господи, какой же он вкусненький-то!» И сердечко тотчас наполнялось тихой радостью, таким неизреченным покоем, таким светом!.. Если бы даже тотчас и умереть – не страшно. Господь, любящий Отец, Душе Правый – здесь, тут, в самом сердце. Как же матушка понимала в эти минуты с ног до головы покрывшегося проказой Многострадального Иова, его слова: «Как же я похулю Бога, когда дыхание Его я чую в ноздрях моих»! И ей было легко после причастия Духом Святым дышать. Ибо, как Иов, чувствовала и она его в ноздрях своих…

Прибрав со стола и помыв посуду, молились по кельям – «Леночка в своей», матушка в своей – и матушка Варвара никогда не интересовалась, как молится её послушница. Никогда ни её, никого вообще грубо не поучала, не наставляла, не совала под нос книжки святых угодничков: «На-ка, прочти-ка вот». Только молилась, только печалилась о «деточках». Не задавалась матушка и вопросом, кто хуже, кто лучше, у кого правильный подвиг, у кого нет – просто делала то, что велело сердце, просвещённое Духом Святым. И Дух Святый живил и просвещал буквально всё. И даже солнечный луч, падавший через неплотно закрытые занавески на пол, казалось, был от Него же и в Нём, как певали на Троицу, «везде Сый и вся исполняяй». Иными словами, везде присутствующий и всё Собою восполняющий…

Матушка знала, так бывает всегда, когда нисходит в сердце Дух Святый и Божья благодать. Всё обычное, всё привычное, всё знаемое тотчас становятся необыкновенной новизной, большей даже, чем долгожданное дыхание весны.

Немножко спали. Обыкновенно матушка засыпала во время самодвижной молитвы. И пока спала, молитва, как солнце в жаркий полдень, грело её сердце. И просыпалась легко, и будто бы и не спала вовсе. Но всякий раз замечала с лёгкой такой печалью, что Дух Святый отошёл. Нет, не от греха и не из-за греховности… Так надо, об этом и в «Песне Песней» сказано, где описана вовсе не плотская страсть Соломона к молоденькой Суламифи, как склонны толковать это место из Библии все сладострастники, а любовь Христа к Церкви, Духа Божия к храму человеческой души… И её, матушкиной, тоже… «Возлюбленный ушёл…» Надо ждать: возлюбленного ни силой, ни зазываниями, ни воплями не вернёшь. Возлюбленный приходит, когда захочет, сам – и тотчас радуется ему, очищенная покаянием или дошедшая до отчаяния душа. И никто Им не отринут, всех Он любит, всех живит. На то Он и «Душе Истинный».

Затем матушка снимала с этажерки свою «амбарную книгу» и читала:

«От Адама в начале ничего не требовалось для его пребывания в раю, потому что он получил всё. От нас же, действительно, требуется участие в Божьем деле нашего спасения. Христос заплатил за (тебя, деточка) весь наш долг, но Он желает, чтобы единую драхму и от себя мы внесли по любви к Нему в уплату нашего долга, ради которого Он отдал Свою жизнь за нас. Бог предлагает нам быть сотрудниками Его в деле нашего спасения. Без Божьей помощи мы, конечно, не можем спастись, но и Бог без нашей помощи не может спасти нас. В этом заключается и уважение к нашей свободе воли, и икономия спасения человека, вмещающая в себе и милость и правду Божию: милость – потому что в деле спасения нашего почти всё проистекает от Бога; правду – потому что это малое „почти“ должно быть и делом нашего собственного произволения, старания и посильного труда».