Борис Зайцев - На Афон Страница 8

Современный исследователь А. М. Любомудров весьма суров к писателю: «Зайцев все время старается не перейти грань, сводит к минимуму описания собственно литургических аспектов, приноравливаясь к уровню „мирского“ читателя. Отсюда такие фразы, неуместные для паломника, как „мы разглядывали крещальный фиал (курсив мой – А. Л.)“; а в строке „мы проходили подлинно „по святым местам““ кавычки подчеркивают отстраненную позицию человека по отношению к святыням. Зайцев воссоздает взгляд не паломника, а вполне светского „туриста“, когда в одном ряду могут находиться и „святые“ и „ювелиры“. Конечно, после литургии у православного человека не „туман в голове“, и с молитвой перед мощами святых связаны совсем иные переживания. Но их нет в книге: Зайцев не хочет ничего говорить о сокровенном, внутреннем опыте, который чужд секулярному читателю. Очевидно, поэтому даже такие важнейшие христианские понятия, как святость и благодать, практически не встречаются на страницах „Афона“»[111].

Письмо Б. К. Зайцева И. С. Шмелеву от 4 февраля 1929 г. (Частное собрание)

В самом деле, Зайцев не предписывает своему читателю «разглядывать» или «благоговейно созерцать» (с чего бы?) крещальный фиал, и никакие кавычки здесь не подчеркивают отстраненности от святыни автора, который уже несколько лет живет в повседневном общении с русской колонией французской столицы, где будущие святые и ювелиры (как пантелеимоновский игумен Иустин Соломатин!), аскеты и бродяги, иконописцы и таксисты, регенты и собачьи парикмахеры каждый день встречают друг друга в русских лавках и русских библиотеках, в кабинетах неофициально практикующих русских докторов и в своих приходских русских храмах. В непривычно трудных, иногда почти невыносимых условиях они остаются людьми свободными, часто не потерявшими веру и сохранившими живую душу именно потому, что отказались принять отмеренные кем-то «пайки» святости, благодати и любви к Отечеству.

Ощущение же святости и благодати настолько пронизывает читающего книгу Зайцева, что даже тень сомнения в присутствии их на страницах этого повествования заставляет лишь недоумевать.

Знакомство с афонскими впечатлениями Зайцева дает удачную возможность уяснить, что Святая Гора едва ли станет ближе и понятнее для человека, подходящего к Афону с заготовленными мерками ощущений и чувств. Непонятой, возможно, останется и книга о ней Бориса Зайцева, приехавшего на Святую Гору с искренним намерением именно разглядеть и расслышать невидимое и неслышное извне, чему свидетельством – оставленные им тексты…

Ф. А. Степун присоединялся к мнению Зеньковского: «В нем две души: поклонник древней Эллады, он одновременно и исповедник византийского православия. Это творческое единодушие отнюдь не означает миросозерцательного двоедушия […] Зайцев действительно принес на Афон смиренную готовность принять, не рассуждая, открывшийся ему особый мир, но в то же время и зоркий взгляд, изощренный только что проплывшим перед ним волнующим образом Эллады и опытом давних итальянских странствий. […] До чего глубоко жило в Зайцеве это чувство свободы, доказывается тем, что свой „Афон“, с его широко открытым видом на древнюю Элладу, он писал после работы над житием Сергея Радонежского»[112]. «Это не могло быть написано в советских условиях, и, значит, это оправдывает долголетний отрыв от родной земли»[113], – писал о книгах Зайцева близко знавший его журналист Яков Цвибак.

Возможно, Борис Константинович справедливо не относил книгу о Святой Горе к числу своих литературных достижений. Однако, может быть, именно ответственное стремление автора сказать современникам об увиденном, зафиксировать для будущего правду о современном ему состоянии русского монашества на одном из немногих сохранившихся островков традиционного русского мира понуждает Зайцева, который шел по литературному пути «с упорством верующего и мудреца»[114], постоянно останавливаться, сдерживаться, не строить предположений, но лишь фиксировать, документально свидетельствовать увиденное.

Художественным самоограничением, сознательно налагаемым, автор лишь подчеркивает «достоинства сана и ответственности возложенного на себя служения, подвижнического дела православного интеллигента-писателя»[115]. «Путешественник должен уметь видеть, уметь заключать: в этом главное его достоинство., – полагал Г. В. Адамович. – Если же при этом он художник, то дарование его скажется в способности уловить и передать дух, склад, внутренний строй местности или страны. Художник – тот, кто заставляет нас быть там, где мы не были. Путевой дневник – лишь в том случае произведение искусства, если, закрыв книгу, мы знаем, чувствуем описанный в ней край, как будто только что вернулись из поездки»[116].

Описание этого путешествия останется одним из наиболее ярких и не теряющих свежести свидетельств о жизни русской части Афона в те совсем близкие к нам годы, когда связь с ним из России пресеклась совершенно. Останется живым свидетельством, и ныне погружающим в ни с чем не сравнимый мир Святой Горы всякого, кто стремится к этому миру прикоснуться.

Источники публикации

В настоящую книгу вошли почти все известные нам тексты Б. К. Зайцева, посвященные его поездке на Святую гору Афон, а также фотографические материалы, происходящие из различных источников:

1. На Афон. Записи. [29 апреля – 13 мая 1927 г.]. Публикуется впервые по автографу. Записная книжка в твердом тканевом переплете светло-серого цвета. Постраничная пагинация: II+73+III с. (39 л.). Частное собрание.

Состав рукописи: Л. 1. Титул; л. 2–3. Дневниковая запись от 29 апреля; л. 3–8. Дневниковая запись от 30 апреля; л. 9. Рисунок; л. 10–12. Дневниковая запись от 1 мая; л. 13. Рисунок; л. 14–18. Дневниковая запись от 2 мая; л. 18–19. Дневниковая запись от 3 мая; л. 19–23. Дневниковая запись от 5 мая; л. 24, 26–27. Дневниковая запись от 10 мая; л. 25. Рисунок; л. 27, 29–41. Дневниковая запись от 11 мая; л. 26. Рисунок; л. 41–53. Дневниковая запись от 12 мая; л. 52. Рисунок; л. 53–67. Продолжение записи от 12 мая; л. 67–73. Дневниковая запись от 13 мая; л. 74–76. Записи адресов, греческих слов и выражений.

2. Афон. [Записи 19 мая – 5 июня 1927 г.]. Публикуется впервые по автографу. Записная книжка в картонном переплете темно-зеленого цвета. РГАЛИ. Ф. 1623 Б. К. Зайцева. Оп. 1. Ед. хр. № 8. 53 л.

Состав рукописи: Л. 1–2об. Заметки о русских на Афоне; л. 3об. – 5об. Об особенностях погребения на Афоне; л. 6. День монаха монастыря св. Пантелеимона; л. 6об. Рисунок; л. 7. Рисунок; л. 7об. Чистый; л. 8. Рисунок; л. 8об–9. Рисунок; л. 9об. Дневниковая запись от 19 мая; л. 10. Рисунок; л. 10об. Запись «Милопотом – дача Лаврская»; л. 11–11об. Рисунок и подпись к нему; 12–13об. Заметки о богах, о происхождении греческих топонимов; л. 13 об. – 15об. О святых Евфимии и Афанасии Афонским, о монахах Ватопеда и Хиландара; л. 15об. – 16. Отрывки из Акафиста Богородице; л. 18об. – 23. Дневниковые записи от 23–24 мая; л. 23–24. Об Иоанне Кукузеле; л. 24об. – 27. О мучениках; л. 27–32об. Выписки из жития и деяний св. Афанасия Афонского; л. 32об. – 33. Дневниковая запись от 25 мая; л. 33об. – 35. Порядок дня, молитвенные правила, праздники; л. 35–37об. Дневниковая запись от 26 мая; л. 38об. – 39. Предание о свв. Афанасии и Павле; л. 39–39об. Сравнительные выписки об истории русского и греческого землевладения на Афоне; л. 39об. – 40. Выписки из сочинений К. Леонтьева; л. 40–41об. Об особенностях пасхальной службы и служб Страстной и Светлой седмицы; л. 42–43. Выписки из книги монаха Селевкия о монахах Тимофее и Синесии; л. 43–43об. О пожаре в августе 1887 г.; л. 44–52. Дневниковые записи от 27 мая–5 июня; л. 53об. Запись Б. К. Зайцева от 15 апреля 1966 г., заверяющая его авторство текста дневника.

Прочие листы тетради остались чистыми.

3. Письма Б. К. Зайцева жене Вере Алексеевне и дочери Наталии из Греции в Париж. Автографы в архиве Б. К. Зайцева (Париж). Все четырнадцать сохранившихся писем первоначально предоставлены Н. Б. Зайцевой и опубликованы нами: Письма к родным с Афона // ВРХД, № 164 (I–1992), с. 188–216: Там же опубликованы две фотографии: 1. И. Г. Бутникова и Б. К. Зайцев. С автографом: «3/VI 1927. Симпатичнейшему Борису Константиновичу Зайцеву в память прекрасно проведенных, в его милом обществе, дней в Афинах. Ирина Григ. Бутникова» (С. 188. Подлинник в архиве Б. К. Зайцева. Париж). 2. Иеромонах Пинуфрий Ерофеев и Б. К. Зайцев на Святой горе. Подпись под фотографией «Б. К. Зайцев. По дороге на Афон» дана Н. А. Струве без ведома публикаторов и не соответствует действительности. Письмо Б. К. Зайцева к жене от 22 мая 1927 г. дает основания допустить, что снимок сделан 22 или 23 мая 1927 г. в окрестностях Пантелеимонова монастыря монастырским фотографом иеромонахом Наумом (С. 199. Подлинник в архиве Б. К. Зайцева. Париж). Письма печатаются по автографам из архива Б. К. Зайцева с исправлением неточностей первой публикации.