Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов Страница 12

facultas signatrix – в свою «Антропологию»[84]), с индивидуальным сознанием. Впервые ясно и отчетливо Гумбольдт сформулировал ряд вопросов о природе языка, имеющих непосредственное отношение к обсуждению природы сознания. Так, широко известно его противопоставление языка как деятельности духа (Energeia) языку как законченному произведению (Ergon). Гумбольдт настаивает на том, что язык – это процесс, деятельность. Думается, что это не следует понимать только так, что язык осуществляется в деятельности. Гумбольдтовская трактовка шире – она включает и момент реального осуществления языка в речевой активности или деятельности, но также и то, что само возникновение и развитие языка есть деятельность или обусловлено деятельностью духа. Здесь мы должны быть максимально интеллектуально честными и признать, что и современная наука о языке, тем более позитивистски ориентированная философия языка, почти ничего не может сказать о природе языкотворческой способности человека. С одной стороны, ясно единство мышления человечества, с другой – не менее, а пожалуй более ясно то, что языки человечества отличаются глубоким формальным и смысловым своеобразием. Гумбольдт решал этот вопрос в самом общем виде: различия в языках действительно существуют, «совокупное воздействие языка складывается из постоянно возобновляющегося действия»[85] тех составных частей, которыми языки отличаются друг от друга. Воздействие языка на работу сознания, по Гумбольдту, состоит прежде всего в том, что он способен в силу своего устройства (членораздельность, знаковость, репрезентация) опосредовать и объективировать мысль. Мы уверены, что именно этот аспект наиболее важен, хотя обычно в литературе о Гумбольдте обращают внимание на его мысли о том, что каждый национальный язык являет собой способ видения мира и тем самым направляет сознание языкового коллектива и каждого отдельного человека по определенному руслу. Между тем вторая часть единого представления Гумбольдта об активной роли языка в сознании органически вытекает из первой, но нигде он ее не абсолютизирует.

Более того, есть здесь несколько моментов, странным образом обойденных почти всеми интерпретаторами Гумбольдта. Одним из первых Гумбольдт обращает внимание на диалогический, интерактивный характер языкового сознания. В самой сущности языка, пишет он,

«заключен неизменный дуализм, и сама возможность говорения обусловлена обращением и ответом. Даже мышление существенным образом сопровождается тягой к общественному бытию, и человек стремится, даже за пределами телесной сферы и сферы восприятия, в области чистой мысли, к „ты“, соответствующему его „я“»[86];

ему кажется, что понятие обретает определенность и точность, только отразившись от чужой мыслительной способности. Именно в рамках диалогических отношений, опосредованных языком, происходит взаимодействие «двух мыслительных способностей». В трактовке диалогизма сознания Гумбольдт, как нам представляется, сталкивается с концептуальными трудностями. Его основная идея о роли языка в работе сознания, к которой он возвращается вновь и вновь, состоит в том, что язык, «слово» не есть само по себе объект,

«скорее это нечто субъективное, противопоставленное объектам; однако в сознании мыслящего оно неизбежно превращается в объект, будучи им порожденным и оказывая на него обратное влияние»[87].

Но идея объективации представления в слове вряд ли может объяснить, каким образом из сочетания «другого» и «я», опосредованного языком,

«рождаются все глубокие и благородные чувства... и всякая духовная общность, возвышающие и углубляющие связь между двумя индивидуумами»[88].

Фактически тема диалогизма сознания только намечена Гумбольдтом, так же как и проблема диалогичности речевой деятельности. Ее решение видится нам на путях исследования персоналистического начала в речи, в изучении того, что позже М.М. Бахтин называл «смысловой позицией личности».

Более подробно разработана Гумбольдтом идея языкового сознания. К этому понятию он обращается неоднократно. Оно рассматривается им в нескольких отношениях. Прежде всего как способность сознания в определенной степени рефлектировать при речеобразовании над адекватностью претворения мысли в слово. В этом случае акцент делается на индивидуальном в языковом сознании. Поскольку, рассуждает Гумбольдт, ко всякому объективному восприятию

«неизбежно примешивается субъективное, каждую человеческую индивидуальность, даже независимо от языка, можно считать особой позицией в видении мира».

Тем более, продолжает он, индивидуальность становится такой позицией благодаря языку главным образом в силу того, что каждый данный язык содержит в себе «всю структуру понятий и весь способ представлений определенной части человечества»[89]. Соответственно каждый акт речепорождения может быть истолкован как соединение индивидуальной силы воображения и языкового сознания личности с теми способами (Methoden), которые содержатся в языке, дают возможность продолжить работу духа и предначертывают для этого «пути и формы»[90]. Таким образом, языковое сознание в этом смысле – это осознание возможностей языка в их устойчивости и соотнесение их с собственным творческим мышлением. В этой связи мы находим у Гумбольдта очень интересное наблюдение: говоря об известных ограничениях, которые язык может накладывать на работу сознания, Гумбольдт весьма проницательно отмечает, что все возможные недостатки и ограничения языка пришли к нему «...от человеческой, интимно близкой» ему природы, и поэтому «чужеродное в языке чуждо» только его «преходящей, индивидуальной, но не... изначальной природе»[91]. И хотя, отмечает он, именно в языке «каждый индивид всего яснее ощущает себя простым придатком целого человеческого рода», все же каждый из нас со своей стороны воздействует на язык и каждое поколение вызывает в нем определенный сдвиг, часто ускользающий от наблюдения, но тем не менее реальный. Поэтому то ограничивающее влияние, которое язык может оказывать на мышление и сознание, подчеркивает мыслитель, следует понимать сугубо динамически:

«За влиянием языка на человека стоит закономерность языковых форм, за исходящим от человека обратным влиянием на язык начало свободы»[92].

Вот эту диалектику совершенно не учитывали и не учитывают те критики, которые приписывают Гумбольдту взгляд, что язык полностью определяет наше видение мира, и конструируют такой научный миф, как пресловутую гипотезу «Гумбольдта – Сепира – Уорфа»[93].

Языковое сознание понимается Гумбольдтом также и в ином смысле: как способность рефлексии языкового коллектива над путями оформления неязыкового материала в языке. Размышляя над реальными различиями между языками, Гумбольдт снова и снова обращается к языковому сознанию, акцентируя внимание на степени его «ясности и остроты» у различных народов. Общее решение, предлагаемое Гумбольдтом, таково: языковое сознание проходит в своем развитии определенные стадии, сущностью которых является та или иная степень выраженности способности к созданию новых форм. На первой ступени наблюдается стремление к изобретению новых способов выражения мысли, «народы увлечены больше языком, чем его задачей, то есть тем, что им надлежит обозначить»[94]. Затем наступает стадия зрелости:

«Инструмент изготовлен, и дело духа теперь – освоить и применить его. Это и происходит»[95].