Постмодерн. Игры разума - Жан-Франсуа Лиотар Страница 43

но искусно их скрывает. При этом важно, чтобы я представлял себе, что в данном случае означает искусное притворство. То есть чтобы я попросту не сказал себе: «Так у него же болит душа, а при чем здесь его тело!» или «В конце концов это не должно сказываться на его теле!». Ну, а если я это себе представлю что я стану делать, что говорить себе самому, как смотреть на людей? Я смотрю, например, на кого-нибудь и думаю про себя: «Должно быть, тяжело смеяться, испытывая такие боли» и много другого в том же духе. Я словно бы играю некую роль, веду себя так, как если бы другим было больно. Когда так поступаешь, принято, например, говорить, что тебе представляется…

392. «Когда я представляю себе, что ему больно, со мной, собственно, происходит лишь…» При этом кто-то другой говорит: «Я полагаю, что могу это себе представить, и не думая при этом…» («Я полагаю, что могу думать без участия речи».) Это ни к чему не ведет. Анализ колеблется между естественно» научным и грамматическим.

393. «Представляя себе, что смеющемуся человеку на самом деле больно, я, однако, не представляю себе какого-то болевого поведения, ибо вижу как раз противоположное. Что же тогда я представляю себе?» Я сказал уже об этом. А представлять себе, будто я чувствую боль, не обязательно. «Но тогда как же это осуществляется: как это себе представляют?» Ну, а где (вне философии) употребляются такие слова: «Я могу себе представить, что ему больно», или «Мне представляется, что…», или же «Представь, что…!»?

Человеку, которому предстоит исполнить театральную роль, говорят, например: «Ты должен здесь себе представить, что этому человеку больно, но он это скрывает», и при этом ему не дают никаких указаний, не говорят, что реально ему нужно делать. Вот почему выполненный анализ тоже не затрагивает сути дела. Мы здесь наблюдаем за актером, представляющим себе эту ситуацию.

394. При каких обстоятельствах мы бы спросили кого-нибудь: «Что, собственно, в тебе происходило, когда ты представлял себе это?» И какого ответа ожидали бы?

395. Отсутствует ясность относительно того, какую роль играет в нашем исследовании способность представления. То есть, в какой мере она гарантирует смысл предложения.

396. То, что человеку в связи с предложением что-то представлялось бы, столь же мало существенно для понимания предложения, как и то, что в соответствии со своим представлением он бы делал к нему некий эскиз.

397. Вместо «возможности представления» здесь можно также говорить о возможности изображения тем или иным способом. А такое изображение, конечно, может указать надежный путь к дальнейшему употреблению предложения. С другой стороны, картина может стать навязчивой и оказаться совершенно бесполезной.

398. «Но ведь, что-то себе представляя или же действительно видя предметы, я обладаю чем-то, чем не располагает мой сосед». Я тебя понимаю. Тебе хочется оглядеться вокруг себя и сказать: «Во всяком случае, ЭТИМ обладаю лишь я». К чему эти слова? Они ни на что не годятся. Верно, и разве нельзя добавить: «Здесь и речи нет ни о каком «видении» а потому и ни о каком «обладании» и ни о каком субъекте, а значит, и ни о каком «я»»? Разве можно не спросить: в каком смысле ты обладаешь тем, о чем ведешь речь и утверждаешь, что только ты обладаешь им? Разве ты им владеешь? Ты его не видишь разом. Разве тебе не следовало бы сказать, что этим не владеет никто? И ясно также: если логически исключить, что кто-то другой обладает чем-то, то утверждение, что этим обладаешь ты, теряет смысл.

А о чем ты тогда говоришь? Да, я говорил, что внутренне знаю, что ты имеешь в виду. А это означало: мне известно, как мыслится восприятие, видится этот объект, как предполагается указывать на него, скажем взглядом и жестом. Я знаю, как в этом случае люди смотрят перед собой, вокруг себя и прочее. Я думаю, можно сказать: ты говоришь (например, сидя в комнате) о некой «визуальной комнате». «Визуальная комната» это то, что не имеет обладателя. Я в столь же малой мере могу обладать ею, как и пройтись по ней, осмотреть ее или указать на нее. Поскольку она не может быть чьей-то еще, она не принадлежит и мне. Иначе говоря: она не принадлежит мне если пытаться применить к ней ту же форму выражения, что и к материальной комнате, в которой я сижу. Описание последней не нуждается в упоминании ее владельца; и она не обязательно имеет владельца. Но тогда и визуальная комната может не иметь владельца. «Ведь она не имеет, можно сказать, никакого хозяина ни вне, ни внутри нее».

Представь себе, что на картине изображен вымышленный пейзаж с домом и кто-то спрашивает: «Кому принадлежит дом?» Между прочим, на это можно было бы ответить: «Крестьянину, который сидит перед ним на скамейке». Но в таком случае он не может, например, войти в свой дом.

399. Можно было бы также сказать: ведь владелец визуальной комнаты должен быть однотипен комнате; однако в ней его нет, а какого-то «вне» тоже не существует.

400. Тот, кто как бы открыл «визуальную комнату», на самом деле нашел только новый способ речи, новое сравнение и, можно сказать, новое впечатление.

401. Эту новую точку зрения ты толкуешь как видение нового объекта. Предпринятый тобой же грамматический маневр ты толкуешь как квазифизическое явление, которое ты наблюдаешь. (Подумай, например, над вопросом: «Является ли чувственно данное тем материалом, из которого строится Вселенная?»)

Но небезупречно мое выражение: ты предпринял «грамматический» маневр. Прежде всего ты открыл новый взгляд на вещи. Это подобно тому, как если бы ты изобрел новый стиль живописи; или новый стихотворный размер, или же новый вид пения.

402. «Хотя я и говорю: «Сейчас у меня вот такое представление», однако слова «у меня» это лишь знак для кого-то другого: в описании же представления изображается весь представляемый мир». Ты имеешь в виду: слова «у меня» подобны возгласу «Внимание!». Ты склонен утверждать, что, по сути, все это должно выражаться иначе. Например, человек просто сделает знак рукой, а затем даст описание. Не соглашаясь, как в данном случае, с выражениями нашего повседневного языка (тем не менее несущими свою службу), мы бываем движимы мысленной картиной, противоречащей картине нашего обычного способа выражения. В таком случае мы испытываем искушение утверждать, что наш способ выражения описывает факты не такими, каковы они в действительности. Как если бы, например, предложение «Ему больно» могло быть ложным и иным образом, не только оттого, что этому человеку не больно. Словно бы форма выражения сообщала что-то ложное, даже