Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов Страница 5

ясно выделяются две основные линии: гуссерлевская, с её Я-центрированным подходом и Хайдеггера и Ясперса с ориентацией на Бытие. Однако, как мы уже отметили, такого рода чистые линии выдерживаются редко. Возникают своего рода концептуальные воронки, в которые устремляются усилия мыслителей, которых в «школьной философии» принято разводить по разным «классам»[30]. Такими «воронками» в XX веке стали, по нашему мнению, проблемы понимания и диалогической природы сознания.

В соответствии со всем вышесказанным основную цель нашего исследования можно сформулировать как системный анализ роли языка в функционировании и становлении сознания. Тогда основной целью первой части будет выявление основных исследовательских стратегий данной проблемы в философии XIX – XX вв., изучение их особенностей и эвристических моментов, а также анализ их концептуальных просчетов. Соответственно этому формулируются задачи исследования: выявление особенностей трактовки взаимосвязи языка и сознания в обозначенных выше стратегиях-парадигмах.

Для более ясного понимания проблематики нашего исследования необходимо сказать несколько слов о парадигматическом подходе в философии языка. В последнее время получил достаточное распространение подход, предложенный Ю.С. Степановым[31]. В основу его классификации основных парадигм философии языка положено деление семиотики и лингвистики на семантику, синтактику и прагматику. Соответственно он и его последователи[32] рассматривают все основные направления философского исследования языка (и многих других семиотических феноменов) через призму трех парадигм: «философии имени», «философии предиката» и «философии эгоцентрических слов» – как выражения семантического, синтаксического и прагматического подходов к языку. Такое деление, несомненно, продуктивно и эвристично, позволяет в ряде случаев выделить и описать такие интенции отдельных авторов, которые они, быть может, и сами не вполне осознавали. Тем самым, удаётся в одних случаях вскрыть своего рода «семиотическое бессознательное», в других – дать эксплицитное описание того, как определённого рода семиотические установки сказываются на трактовке не только самого языка, но и в конечном счёте общения, сознания, мышления. С другой же стороны, этот подход прекрасно поддаётся культурологической интерпретации, позволяя выявить достаточно чёткие корреляции между изменениями в культуре и философии языка.

Вместе с тем иногда данный подход оказывается недостаточным. Особенно ясно это проявляется как раз в «межпарадигматических случаях»[33]. Наши собственные изыскания убедили нас, что имеет смысл обращать внимание на то, как указанные выше парадигмы реализуются в каждом отдельном случае, поскольку выделение семиотических механизмов, стоящих за этими парадигмами, позволяет обнаружить новое и существенное при анализе интересующей нас проблемы. В то же время ориентация только на эти моменты существенно сузила бы поле исследования, внесла бы момент искусственности, принуждённости, да и просто исказила бы в ряде случаев реальную картину.

ГЛАВА I.

ЯЗЫК КАК «ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ» – ГИПОТЕЗА, ДОГМА ИЛИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА?

§ 1. Истоки идеи и контекст её формирования

Положение К. Маркса и Ф. Энгельса о языке как действительном сознании было в советской философской и специально-научной литературе в течение достаточно долгого времени парадигматическим, можно сказать центральным во всей системе рассуждений о природе сознания. Поскольку, с одной стороны, ссылка на соответствующее место текста К. Маркса и Ф. Энгельса была обязательна, но, с другой – разные авторы вкладывали в понятия «язык», «сознание», «действительное» самое разнообразное содержание, то имеет прямой смысл обратиться к исходным текстам Маркса и Энгельса, а также к некоторым источникам их идей.

Формулируя основу материалистического понимания истории, К. Маркс и Ф. Энгельс выделили «четыре стороны первичных, исторических отношений». Таковы суть: производство средств, необходимых для удовлетворения первичных жизненных потребностей; расширение круга потребностей под влиянием удовлетворения первичных потребностей («...это порождение новых потребностей является первым историческим актом»); производство и воспроизводство человека («...люди, ежедневно заново производящие свою собственную жизнь, начинают производить других людей, размножаться...»); определённый способ производства («...всегда связан воедино с определенным способом совместной деятельности, с определенной общественной ступенью» и «сам этот способ производства есть „производительная сила“, „совокупность доступных людям производительных сил обусловливает общественное состояние“, и следовательно, „историю человечества“ всегда необходимо изучать и разрабатывать в связи с историей промышленности и обмена»)[34].

«Таким образом, – подводят итог К. Маркс и Ф. Энгельс, – уже с самого начала обнаруживается материалистическая связь людей между собой, связь, которая обусловлена потребностями и способами производства и так же стара, как и сами люди, – связь, которая принимает все новые формы и, следовательно, представляет собой „историю“, вовсе не нуждаясь в существовании какой-либо политической или религиозной нелепости, которая ещё сверх того соединяла бы людей»[35].

Проанализировав эти моменты, Маркс и Энгельс подчеркивают и другую сторону этой материальной обусловленности: материальное бытие порождает сознание. Это ещё очень неразвитое, недифференцированное сознание:

«...сознание необходимости вступить в сношение с окружающими индивидами является началом осознания того, что человек вообще живет в обществе. Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это – чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или его инстинкт осознан»[36].

Однако, характеризуя самую начальную стадию становления сознания, Маркс и Энгельс полагают, что и на этой ступени существует определенное противопоставление «материи» и «духа»:

«Но и это сознание не с самого начала является „чистым“ сознанием. На „духе“ с самого начала лежит проклятие – быть „отягощенным“ материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков – словом, в виде языка»[37].

Далее следует знаменитое высказывание, превращенное в нашей литературе почти в ритуальную формулу:

«Язык так же древен, как и сознание, язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми»[38].

К сожалению, эти слова сплошь и рядом рассматриваются:

а) вне контекста (в узком и широком смысле) и

б) недифференцированно.

К широкому контексту данной мысли, по нашему мнению, относится прежде всего та умственная работа, которую совершали в тот период Маркс и Энгельс по творческому освоению гегелевского понимания природы человека и его истории. Отсюда и высказывание насчет того, что сознание не с самого начала – «чистое» сознание, отсюда и «дух» (взятый, естественно, в кавычки), «отягощенный» материей. Несколькими годами раньше в «Рукописях 1844 г.», полемизируя с Гегелем, для которого

«овладевший своей сущностью человек есть только самосознание, овладевающее предметной сущностью»,

Маркс противопоставляет чистому самосознанию немецкого классического идеализма «живое, действительное, предметное существо», имеющее «предметом