Галина Гордиенко - Запах полыни Страница 13

А во-вторых, полтора месяца — большой срок. Мало ли что произойдет? Можно, например, заболеть…

Глава 6

ЦВЕТЫ НА ПРОДАЖУ

Сауле вышла из дома раньше обычного, не в силах сидеть в четырех стенах, почему-то сегодня все раздражало.

И квартира вдруг показалась тесной и душной, несмотря на открытую настежь форточку. И мебель — древней, жалкой, обшарпанной. И небо за окном — слишком низким, безрадостным.

Она долго стояла на крыльце, рассматривая нехитрый дворовый пейзаж — ни одного яркого пятна! Все в этом мире — цвета асфальта, только тональность разная. Даже стволы берез потеряли свою теплую белизну, даже сугробы на обочинах опали и почернели, все тускло, безжизненно, убого.

— Ни травинки, — горестно прошептала Сауле. — И это в апреле!

Самое трудное время приходилось на весенние месяцы. Южный человек, Сауле уже с середины февраля начинала тосковать по солнцу, никогда раньше не думала, что оно так много значит в ее жизни. Как и синее небо!

В этих широтах тучи могли висеть над городом неделями, месяцами. Они вбирали в себя все краски, оставляя Сауле лишь серые. Они не желали иссякать дождем или снегом, в них не было южной быстротечности, страсти. Тяжелые, рыхлые, дышащие холодом, сыростью, они почти физически давили на Сауле.

Здесь и ночи оказались другими.

Исчезли, как и не было, крупные мохнатые звезды.

И луна не дразнила взгляда, круглая, золотистая, выщербленная по краям, как твердый шарик курта, обкусанный маленькой Сауле в далеком детстве.

Проклятые тучи съедали все! Яркое, но не жаркое солнце, крошечные и далекие звезды, болезненно желтый, странно тусклый, почти прозрачный лунный диск.

Слишком короткое лето сменялось длинной, бесконечной зимой, и Сауле буквально цепенела, теряя интерес к жизни. Она существовала, не жила. О клочке синего неба мечтала как о глотке свежего воздуха. А уж солнце…

Выручала Сауле пышная зелень на подоконниках, ее маленький зимний сад среди мертвой, спящей месяцами пустыни за окнами.

Сауле могла часами смотреть на куст китайской розы. Восхищенно замирала над цветущей гарденией, жадно вдыхая неповторимый аромат крупных белоснежных цветов, и едва ли не со слезами срезала желтые, увядающие. Самозабвенно возилась с колокольчиками, бережно пересаживая их в горшки побольше. Плакала над вдруг заболевшим комнатным виноградом, его резные листья напоминали далекий дом. И скучала. Каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду своей жизни скучала по пылкому южному солнцу.

Сауле шла по улице, привычно стараясь держаться незаметно. Жалась к стенам домов, временами пугливо посматривая наверх: прямо над головой висели мутные разнокалиберные сосульки, тяжелые, страшные, остроконечные.

Конечно, крыши периодически чистили. Тогда сосульки грудами тусклого льда обваливались вниз, завалы приходилось обходить, дворники не успевали убирать тротуары.

Сауле увидела себя в витрине мебельного магазина и невольно поморщилась: «Таня права, я похожа на старуху. — Она криво улыбнулась. — Впрочем, и хорошо. Зато на меня никто не смотрит».

Она угрюмо разглядывала собственное отражение: мешковатое темно-синее стеганое пальто, дешевое, но достаточно теплое; сапоги-дутики, такие обычно носят рыночные торговки; серый пуховый платок, заправленный под воротник; детские варежки; тяжелые роговые очки с затемненными стеклами…

Сауле тоскливо вздохнула и перевела взгляд на стоящий перед носом диван цвета топленого молока. Мягкий, удобный, даже отсюда видно. Вот бы Китенышу такой купить. Днем и она бы на нем замечательно сидела, а ночью…

Заметив бирку с ценой, Сауле расстроилась и торопливо пошла прочь — семнадцать тысяч! Ей и за полгода не собрать такой суммы, даже учитывая новую зарплату.

Сауле украдкой вглядывалась в прохожих и в который раз удивлялась, насколько здесь люди другие.

Озабоченные, жесткие, хмурые лица. Не улыбнутся друг другу, все заняты собой. И пьяных много, Сауле никогда раньше не видела столько пьяных. И не слышала мата.

Сауле шла мимо городского продовольственного рынка и машинально сравнивала его с ярким восточным базаром. Шумным, радостным, нелепым, где продавалось все на свете, даже, наверное, птичье молоко и звездная пыль.

Под ногами покупателей, прямо на земле, лежали пестрые ковры ручной работы. На них не обращали внимания, спокойно топтались, спеша к нужным товарам. К арбузным и дынным горам, к красочным прилавкам с фруктами и овощами, к рядам, где продавались остроухие ослики, кроткие козы, величественные верблюды или печальные овцы, пугливо сбившиеся в кудрявое облако.

А здесь все серо и тихо!

Не кричат протяжно продавцы, расхваливая товар и заманивая покупателей. Не догоняют тебя, не суетятся весело вокруг. Не надевают тебе на голову расшитые серебром и золотом тюбетейки, всплескивая руками и искренне уверяя, что «красивее кизымки в целом свете нет».

Не пахнет одуряюще шашлыком, лагманом или пловом. Не предлагают попробовать — совершенно бесплатно! — халвы или курта, не липнут к детским и женским пальцам разноцветные кубики нуги…

Сауле невольно остановилась, тротуар перегородили две тучные дамы в дорогих длинных шубах. Они с брезгливым интересом рассматривали разложенные на картонных коробках разделочные доски, вырезанные из фанеры. Круглые, овальные, прямоугольные, с отверстиями для крючка и без, выпиленные в форме сердечка, свиньи, филина, утки, петуха…

Продавщица, усталая пожилая женщина с нервным лицом и впалыми щеками, с надеждой ждала их решения. И цены назвала небольшие, в магазинах разделочные доски стоили много дороже.

Одна из дам повертела в руках аккуратную овальную доску и брюзгливо сказала:

— Скучно эдак-то!

— Хлеб, колбасу резать, что ж тут скучного? — несмело возразила хозяйка товара.

— Ну, порежу. Потом повешу на стену, и будет у меня твоя фанера весь день перед глазами, очень красиво! — Дама небрежно бросила доску на место.

— Расписала бы, что ли, одну сторону, — поддержала даму приятельница в норковой шапке. — Вон, как в магазинах продают!

— Но… я не умею, — пролепетала женщина. И почему-то виновато пояснила: — Муж выпиливает, я продаю, пенсии-то крошечные, попробуй проживи на них…

— Найди того, кто сможет, — равнодушно посоветовала первая дама, пряча кошелек в сумку. — Не так уж сложно нарисовать, скажем, ромашки и покрыть эту сторону лаком.

— И раскупят мгновенно, — снисходительно добавила вторая.

— Да не по десять рублей продашь, а за все пятьдесят-семьдесят!

— Все равно дешевле магазинных будут.

Дамы посмеялись над собственной горячностью и ушли.

Сауле взяла брошенную доску и зачем-то понюхала ее. Остро пахнуло древесными стружками, немного — клеем, и Сауле улыбнулась. Провела пальцем по гладкой светлой поверхности и неуверенно подумала: «Может, это и выход. Почему не попробовать? Не получится так не получится, я ничего не теряю…»

Продавщица старательно смотрела в сторону, уже не веря, что кто-то польстится сегодня на ее нехитрый товар. Голубые глаза лихорадочно блестели, тонкие сухие губы сурово сжаты, разбитые рабочие руки нервно подрагивали…

Сауле сочувствовала несчастной женщине всем сердцем, она прекрасно знала, каково это — сидеть без денег.

— Я возьму. — Она зачем-то прижала к груди доску, уже прикидывая в уме — ляжет ли акварель. — Я даже две — нет, три! — возьму. Овальную, прямоугольную и круглую. Вот эти, небольшие, с отверстиями, чтоб повесить на стену. Они сколько стоят, десять рублей каждая?

Сауле расплатилась. Сунула доски в пакет и робко сказала:

— Знаете, у меня к вам предложение…

К офису Сауле обычно подходила со стороны сквера. Если у крыльца стояли люди, или вдруг подъезжала машина, она неподвижно замирала у кустов сирени, выжидала. А потом молнией мчалась к двери, стараясь незаметно проскользнуть в свою комнатку.

Иногда не везло, Сауле сталкивалась с сослуживцами в тесном тамбуре. И мгновенно терялась. Краснела, прятала лицо и не всегда могла толком ответить на самое обыкновенное «здравствуйте» или «привет». Жалась к стене, не в силах зайти или хотя бы выбежать снова на улицу.

Разойтись было практически невозможно. Встреченный сослуживец или посетитель исполняли в крошечном тамбуре замысловатые па, не понимая, что происходит, и вздыхали с облегчением, вырвавшись, наконец, на свободу.

Сауле догадывалась, что над ней в фирме посмеиваются и считают дикаркой, но ей было все равно. Главное, работа оказалась несложной, понятной, и вчера она получила первую зарплату. Если вспомнить об авансе, то выходило как раз — и Таня обещала! — двенадцать тысяч. На эти деньги можно уже не существовать, а нормально жить.