Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1994 год Страница 13

Больше по-русски он не говорил. Но и этой фразы было достаточно, чтобы атмосфера в мастерской стала непринужденной, веселой.

Мендеш легко, словно танцуя, прошелся по мастерской, доставая длинными тонкими пальцами какие-то бумажки, весело крутанул глобус, стоявший в углу, перекинулся несколькими словами с друзьями и сел в кресло напротив меня, улыбаясь. Друзья переглянулись и сказали Мендешу что-то ласково-насмешливое. Саша перевел: друзья удивлены, обычно Мендеш дает интервью, сидя за мольбертом, работая, но, видимо, из почтения к известному журналу, в погоне за всемирной славой... и т.д. и т.п. Все засмеялись. Одна из женщин — ее звали Роза — поставила перед нами на журнальный столик стаканы виски со льдом и молча присела рядом.

— Я только что приехал из Кабинды, города, что на севере Анголы, на побережье, — сказал Мендеш. — Привез восемь пленок, чтобы подкрепить то, что сложилось у меня в голове... А лицо собо, 95-летнего вождя религиозной общины! Это будет сгусток Кабинды.

Очередь была за мной.

— Пейзажи... Этнографические типажи — почему именно эти темы вас занимают?

Мендеш стал серьезен.

— Я родился в городе Сумбе, жил в Луанде, много ездил по стране, когда это было возможно, и замечал, как исчезают многие неповторимые пейзажи, как цивилизация стирает этнографические особенности даже в глубинке. А мне хотелось все это сохранить. Вот я и начал писать акварели — реестр (простите это сухое слово, в юности я работал бухгалтером) замечательных мест Анголы, а маслом — портреты уходящей Африки... Так я называю свою портретную серию.

— А как вы пишете портреты? Ведь надо найти точный типаж, да и одежда — столько деталей, и каждая со смыслом...

— Сейчас на улицах Луанды можно встретить людей из многих провинций — война все перемешала... Иду по улицам, смотрю, вот человек из провинции Намиб, а вот из Бенгелы, а вот из Уамбо… Лицо пишу с натуры, а одежду «сочиняю» по разным книгам, историческим источникам.

— Расскажите, как вы стали художником...

— О, это долгая история... — Мендеш грустно улыбнулся и протянул мне одну из бумажек, которые перед нашим разговором собирал по всему кабинету.

Это был каталог его выставки, состоявшейся в октябре 1988 года в Минске. Списку работ предшествовала краткая биографическая справка.

... Мендеш родился в 1941 году, учился в Луанде, рисовать любил с детства, но записался на заочный курс рисунка и живописи при культурно-экономическом центре (КЭЦ — Португалия), когда уже был взрослым и сам зарабатывал на жизнь. Занимался по переписке, разработанной Барселонским институтом Паррамон (Испания). Только в 1981 году получил он диплом об окончании этого курса; подпольная деятельность в МПЛА, революция, война — Мендеш Рибейру не раз был вынужден прерывать свое образование.

— Честно говоря, — вспоминает Мендеш, — я боялся встречи с советскими художниками. Но оценка была высокая, я даже не ожидал. После этого почувствовал себя как художник более уверенно, свободно — и поехал в Германию. Во время поездки в Союз я долгие часы проводил в художественной галерее Минска, в музеях Москвы. И понял, что для меня художник мировой величины — это Репин... Мне так хотелось побывать тогда в Эрмитаже, в Русском музее, я готов был ехать в Ленинград за свои деньги, но почему-то не пустили... Но я поеду, — заверил Мендеш. — В спортлото играю, деньги будут... Вы покажете мне Питер?

Любопытно: русские классики реализма — и Мендеш Рибейру. А его творчество — находит ли оно отклик в душе его учеников? И есть ли они? Улыбка сошла с лица художника, видно, я ненароком коснулась чего-то болезненного. Он рассказал, что, конечно, к нему приходит много молодых художников и тан фактически читает им лекции в мастерской, у мольберта. Но в художественном училище, созданном недавно, не преподает: когда приглашали, болел, потом был очень занят. Да и в Союзе художников нет тесного общения. Когда создавали Союз, планы были большие, но нет денег — и все угасло...

— Так что мое одиночество вынужденное, не добровольное, — сказал Мендеш. — Но грустить некогда, работы много...

— А вы не боитесь, что любимые ваши типажи и пейзажи исчезнут раньше, чем вы отметите 25-летие работы художника-документалиста? — спросила я. — Если ваш первый календарь вышел в 1985 году, то юбилей придется на год 2010-й...

Мендеш засмеялся весело и непринужденно .

— И на 50 лет работы хватит, были б силы. Вот при всех беру с вас обещание, что в 2035 году вы снова меня проинтервьюируете!

Мне оставалось только улыбнуться.

Мендеш вскочил с кресла — видимо, сидеть так долго на одном месте было для него непривычно — и снял со стены гитару. К нашему столику подошел Друг, подсела и вторая гостья. Мендеш провел по струнам длинными пальцами, взглянул на Друга и прошептал:

— Мушима...

И они запели в два голоса. То была народная песня, плач женщины, у которой погиб сын. Люди обвинили мать в колдовстве, а она говорит: людская молва — это еще не все, пусть меня отведут к Мушиме, я отдам ей свое сердце, пусть она рассудит...

Мендеш опустился в кресло, и полились португальские мелодии «фадо», испанские, итальянские...

— О бош-ше, как я люблю тебя, — пропел Мендеш снова по-русски и продолжил на итальянском: — Я везде писал твое имя — на развалинах, на мостовой, в своей душе, только на Луне не писал, руки не достают, — Мендеш отбросил гитару, воздел к потолку свои длинные худые руки и захохотал.

И все засмеялисьтоже.

Мы попрощались с Мендешем Рибейру, коснувшись щеками друг друга, как принято в Анголе.

Возвращались поздно. Саша вез меня по ночной Луанде, почти темной (во многих домах был отключен свет), но, как всегда ночью, — прекрасной. Горела цепочка фонарей на набережной, освещая пальмы и темную воду бухты, горел под пальмами и знакомый костерок. Какой-то бездомный, оперев о колени худые руки, сидел возле него в позе Мыслителя...

Лидия Пешкова, наш спец.корр. Фото автора

В Беломорье за белухой

Из записок студента

Бортовой крытый грузовик, мчащийся по оледеневшей дороге, а в нем — десять скрючившихся от холода людей. Это наша экспедиция. Ее задача — поимка морских млекопитающих, белух и тюленей, для океанариумов страны. Назначение — Белое море, побережье Кольского полуострова, устье реки Варзуги. Там нас ожидает встреча с Поморьем, краем безбрежной лесотундры, краем оленей и морских птиц. Там студеное море, пахнущее рыбой и чистым снегом. Там земли людей, чья жизнь издревле была сплетена с природой. Воображение рисует смолящиеся свежей сосной баркасы, полыхающие краски неба, крики чаек и крачек, протяжные, словно песни людей Севера. «За Полярным кругом снег, белый, белый, белый» — приходит на память, но разум подсказывает, что на самом деле я обманываю себя, ибо все в мире меняется и зачастую разочаровывает мечтателя будничной серостью. В том числе и Север — каким он встретит нас?

Но мои спутники ни о чем подобном не думают — они спят. Для них этот край давно уже стал привычным рабочим местом, романтика уступила место практике и здравому смыслу нужного дела. Вот кто-то проснулся и пытается прикурить. Но замерзшие пальцы с трудом слушаются его. На помощь приходят спирт и проклятия в адрес холодрыги. Ага! Вот теперь получилось.

Погода тем временем меняется. Снег кончился. Выглянула луна, и с моря потянуло туманом. Поколебавшись, встала как призрак бледная лунная радуга. В ее свете силуэты низкорослых сосен, мелькающих по сторонам, выглядят нереально.

Наконец сон побеждает холод, и я засыпаю. Слышу только, как колеса машины вгрызаются в мерзлоту грунтовки, в такт им бьется о борт плохо привязанная бочка с бензином. Завтра будет новый день, и утро обязательно принесет что-нибудь новое. Мне снится теплое, не по-северному теплое море...

Светлое морозное утро наполнило пространство. Я распахиваю дверь, и оно вместе со свежим ветром и собачьим лаем врывается в барак. Наверху слышны шутки и смех, шумит печь, фырчит на огне каша, грохочет снаряжение, но меня привлекает блестящий мир снаружи. Иней поздней осени разлит повсюду. Я решаю осмотреть окрестности, и собаки сопровождают меня.

Удивительное впечатление производит поселок Кузомень. С одной стороны — бескрайняя тундра, с другой — море, с третьей — река. Живи и радуйся, казалось бы. Но радостной и кипучей жизни нет. Обычная беда Севера — поселок умирает. Взгляд падает на четвертую сторону и утыкается в заброшенные дома, в пустые глазницы школы-интерната. Когда-то там шумели голоса детворы, а сейчас играет ветер. Чуть в стороне взлетная полоса на песке, рядом поморское кладбище. Огромные трехметровые кресты, высятся на песчаных дюнах. Каждый холм — своего рода мавзолей отдельной семьи. Действительно, как оказалось, все коренные жители поселка принадлежат к трем древним родам, его основавшим. Всего три холма. Высота же крестов как нельзя более кстати — иначе песок давно бы засыпал и скрыл их. Песок... Целое пространство шелестящего на ветру песка. Он то спокоен, то змеится по ветру, то крутится в черном урагане настоящей песчаной бури. Песок в тундре известно откуда — неумеренный выпас оленей. Тысячи копыт быстро сделали свое дело — тундры не стало, вместо нее раскинулась бесплодная пустыня. Старики еще помнят, как вырубали мелкую северную березу. Вырубали, чтобы в ней не путались оленята. Что поделать, раньше на Севере колхозов не было, оленей не пасли — их гоняли. Эх-эх-эх... Ну кто бы мог подумать? Позже песок пытались остановить — длиннющая деревянная загородь тянется на несколько километров «Великой Китайской стеной» человеческой глупости. Песок прошел и не остановился. Об этом печальном опыте давно уже было известно на примере Сахары и других пустынь. Но тот, кто это строил, — книжек не читал. И вот песчаный пятиметровый вал медленно катится в тундру, год за годом пожирая ее на своем пути. Теперь пытаются закрепить песок лесопосадками, начиная с края. Медленно растет лес, не верится в удачу.