Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев Страница 14

— При чем тут совесть? — удивился Уотсон. — Я так понял, что это графиня с того света отомстила Германну. Недаром же эта злосчастная пиковая дама ему подмигнула, и он с ужасом узнал в ней старуху. Именно этот мистический мотив меня и смутил…

— Вот как? Вы усматриваете тут мистический мотив? — иронически сощурился Холмс. — Боюсь, дорогой мой Уотсон, что вы не совсем верно прочли эту пушкинскую повесть.

— Уж не хотите ли вы сказать, мой милый Холмс, что я не умею читать?

— О, нет! Так далеко я не иду. Хотя должен вам заметить, что уметь читать вовсе не такое простое дело, как думают некоторые. Например, скажите, как вы полагаете: старая графиня действительно приходила к Германну с того света? Или бедняге все это просто померещилось?

Уотсон задумался.

— Тут возможны два варианта, — наконец ответил он.

— Ну, ну? — подбодрил его Холмс. — Говорите, я вас слушаю.

— Я, разумеется, не думаю, — осторожно начал Уотсон, — что такой умный человек, как Пушкин, всерьез верил в черную и белую магию, в привидения, в злобную месть всяких потусторонних сил, в мертвецов, которые являются с того света и делают предсказания, которые потом сбываются. И тем не менее…

— Что же вы замолчали? Продолжайте, прошу вас! — снова подбодрил его Холмс.

— Ведь и Бальзак, я полагаю, тоже не верил в колдовство. Однако это не помешало ему написать «Шагреневую кожу». Да мало ли, наконец, на свете других фантастических повестей!

— Итак, вы пришли к выводу, что «Пиковая дама» — произведение фантастическое, — уточнил Холмс.

— Это один из возможных вариантов, — сказал Уотсон. — Но, как я уже имел честь вам доложить, возможен и второй.

— В чем же он заключается?

— Можно предположить, что все таинственное и загадочное в этой пушкинской повести объясняется совсем просто.

— А именно?

— Быть может, вся штука в том, что Германн сошел с ума не в конце повести, а гораздо раньше. И все эти так называемые фантастические события — просто результат его больного воображения.

Холмс удовлетворенно кивнул:

— Вы ухватили самую суть проблемы.

— Ухватил? — удивился Уотсон.

— Ну да. А вот решение этой проблемы потребует настоящего расследования.

— Так я и думал, — кивнул Уотсон. — С чего же мы начнем?

— Для начала, — ответил Холмс, — хотелось бы получить из первых рук информацию об этом таинственном появлении покойницы графини.

— От кого же, интересно знать, мы можем получить такую информацию? — удивился Уотсон.

— Как это от кого? Разумеется, от Германна…

Германн сидел, закрыв лицо руками. Он был так глубоко погружен в свои мрачные мысли, что даже не обернулся на скрип входной двери.

— Не пугайтесь, ради бога, не пугайтесь, — сказал Холмс. — Я не имею намерения вредить вам.

— Эти слова мне знакомы, — пробормотал Германн. — Я уже слышал их. И, как будто, совсем недавно.

— Не только слышали, но даже сами произнесли. При весьма своеобразных обстоятельствах. Надеюсь, вы еще не забыли, как стояли перед старой графиней с пистолетом в руке?

— Я вижу, вам все известно, — сказал Германн. — Вы из полиции?

— О, нет! — усмехнулся Холмс. — Я не имею ничего общего с полицией. Хотя при других обстоятельствах я, возможно, и заинтересовался бы вашим визитом к старой графине. Но сейчас меня интересует другое.

— Что же? — спросил Германн.

— Визит старой графини к вам, — отчеканил Холмс. — Прошу рассказать мне о нем во всех подробностях. Это случилось здесь?

— Да, — подтвердил Германн. — Она приходила сюда.

— Может быть, вам это просто приснилось? — вмешался Уотсон.

— Нет, я не спал, — покачал головой Германн. — Это случилось как раз в тот момент, когда я проснулся. Накануне я действительно уснул. Помнится, это было сразу после обеда. А когда проснулся, была уже ночь. Светила луна… И часы… Я отчетливо помню, что они пробили четыре раза.

— Вы проснулись от боя часов? — спросил Холмс.

— Сам не знаю, отчего я проснулся, — отвечал Германн. — Но я очень ясно слышал именно четыре удара. А потом я услыхал чьи-то шаги.

— Это вас напугало?

— Ничуть. Я просто подумал: «Кто это там бродит в такое позднее время? Не иначе опять мой болван-денщик воротился с ночной прогулки, пьяный по обыкновению».

— Быть может, успокоенный этой мыслью, вы снова задремали? — продолжал гнуть свою линию Уотсон.

— Да нет же! — возразил Германн уже с некоторым раздражением. — Напротив, весь сон у меня как рукой сняло. Прислушавшись, я убедился, что шаги были совсем не похожи на топот сапог моего денщика. Они были мягкие, шаркающие… Тут скрипнула и отворилась дверь, и я увидел, что в комнату ко мне вошла женщина… В белом платье…

— Воображаю, как вы перепугались! — сказал Уотсон.

— Нет, страха не было вовсе, — задумчиво покачал головой Германн. — Я только подумал: «Интересно, кто бы это мог быть? Неужто моя старая кормилица? Но что могло привести ее сюда об эту пору?»

— Стало быть, вы не сразу узнали графиню? — спросил Холмс.

— Я тотчас узнал ее, как только она заговорила.

— А как она заговорила? — снова вмешался Уотсон.

— Медленно, ровным, спокойным, неживым голосом, словно она была в гипнотическом трансе.

— Вы можете по возможности точно припомнить ее слова? — спросил Холмс.

— О, еще бы! Они и сейчас звучат в моих ушах. Она сказала: «Я пришла к тебе против своей воли, но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду. Но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтобы ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне».

— И это все?

— Все. Вымолвив сии слова, она медленно удалилась. Я тотчас вскочил и выглянул в сени. Денщик мой спал непробудным сном.

Холмс оживился.

— Надеюсь, вы позволите мне осмотреть помещение, которое вы обозначали этим не совсем мне знакомым словом «сени»? — обратился он к Германну.

— Сколько вам будет угодно, — пожал плечами тот.

Они вышли в переднюю. Холмс внимательно оглядел лежанку, на которой обычно спал денщик Германна. Затем так же внимательно он осмотрел входную дверь.

— Вы не обратили внимания, дверь была заперта? — спросил он.

— Разумеется, обратил. Это было первое, что я сделал после того, как графиня меня покинула. Я отлично помню, что несколько раз довольно сильно подергал дверь. Она была на засове. Но для обитателей царства теней разве значат что-нибудь наши замки и запоры?

— Вы, стало быть, уверены, что старая графиня и впрямь нанесла вам визит с того света? — спросил Холмс.

— У меня нет в том ни малейших сомнений, — твердо ответил Германн.

— Ну? Что скажете, друг мой? — обратился Холмс к Уотсону, когда они остались одни.

— Что тут говорить? Все ясно! — пылко воскликнул Уотсон. — Германн явно не спал, в этом мы с вами убедились. Стало быть, предположение, что все это привиделось ему во сне, совершенно исключается.

— Это верно, — кивнул Холмс.

— Человек такого сухого рационалистического склада, как вы, Холмс, вероятно, склонился бы к предположению, что бедняга пал жертвой чьей-то шутки. Эдакого не слишком остроумного розыгрыша…

— Не скрою, такая мысль приходила мне в голову, — подтвердил Холмс.

— Но ведь вы сами только что убедились: входная дверь была заперта, и во всем доме не было ни души, кроме Германна и мертвецки пьяного, спящего непробудным сном его денщика.

— И это верно, — невозмутимо согласился Холмс.

— Значит?

— Значит, нам надо продолжить наше расследование, только и всего! Я надеюсь, Уотсон, вы хорошо помните события, которые предшествовали этому таинственному эпизоду?

— Разумеется, помню, — пожал плечами Уотсон. — Впрочем, принимая во внимание вашу дотошность, я не исключаю, что мог и позабыть какую-нибудь частность, какую-нибудь незначащую подробность.

— В нашем деле, — назидательно сказал Холмс, — как правило, все зависит именно от частностей, от этих самых, как вы изволили выразиться, незначащих подробностей. Поэтому в интересах нашего расследования мы с вами сейчас допросим еще одного свидетеля.

— Кого же это?

— Лизавету Ивановну. Да, да не удивляйтесь, Уотсон. Ту самую, на которой Германн по условию, предложенному ему покойной графиней, должен был жениться. Ее показания могут оказаться для нас весьма важными.

Услышав скрип отворяемой двери, Лизавета Ивановна затрепетала.

Желая поскорее ее успокоить, Уотсон не нашел ничего лучшего, как снова повторить ту сакраментальную фразу, с которой Германн обратился к старой графине:

— Не пугайтесь! Ради бога, не пугайтесь!

— После всего, что случилось, — отвечала Лизавета Ивановна, — мне нечего бояться. Самое страшное уже произошло, и я тому виною.