Андрей Шарый - Балканы: окраины империй Страница 15

Город вовсе не производит впечатления труженика, местные безработные не выглядят отчаявшимися людьми: если они не обсуждают футбол или политические проблемы за рюмкой кофе, то играют в нарды или карты, а то и просто поют и танцуют на улицах. Вскоре выяснилось, что удивляюсь этому не я один. В рекламном журнале наткнулся на интервью с мэром Салоник, который здесь родился и вырос, а теперь вот превращает город в одну из столиц международного туризма. На вопрос, есть ли что-то, удивляющее на малой родине его самого, мэр как раз и ответил: “Энергетика, позволяющая людям, у которых полно неприятностей, выходить на набережную и танцевать без видимой причины”. Выходит, правы были хиппи и битники: чтобы стать – или почувствовать себя – счастливым, нужно “просто играть рок-н-ролл”?

ООН присудила Салоникам звание самого стильного европейского города средней величины, не знаю, кто выдумывает такие номинации. Кое у каких районов и впрямь обнаруживается стиль – приморский, ленивый и по-балкански панибратский. Тут есть элегантная, вывернутая горлышком винной бутылки к набережной площадь Аристотеля с причитающимся античному мудрецу памятником и нарядным, уходящим от моря прочь бульваром в пальмах. По этому бульвару прохаживаются, здесь завязывают знакомства и играют “на шляпу” на аккордеоне, в том числе “Калинку”. Есть превращенный в тинейджерский хаб морской причал, который наверняка захотел бы стать московской “АРТСтрелкой”, если бы знал, что такое городское пространство существовало. Есть симпатичный, уцелевший от исторических передряг квартал Лададика, когда-то сплошь состоявший из складов и лабазов, а теперь сплошь состоящий из разнообразных декадентских кабаков.

Как раз тут находит подтверждение подмеченное городским головой правило: удовольствие – если не самоё счастье – достижимо в нарочитом не-соревновании с Парижем и Миланом, без попыток следовать чужой культурной моде. На Балканах такое умение называют искусством ничегонеделания. Нам некуда спешить, нам не нужно ничего немедленно и радикально реформировать, прогресс должен быть умеренным и совершаться согласно закону неторопливости. Время нужно проводить так, чтобы суметь почувствовать, как медленно оно проходит. Будущее бессмысленно строить, потому что оно все равно рано или поздно наступит само. Этот закон гедонизма – известный на Балканах всем и каждому – я в очередной раз сформулировал за столиком бара Alma Viva, в котором, кроме меня и флегматичной официантки, вопреки названию, не было ни одной живой души. Все души клубились по соседству, в дансинге Ghetto, обещавшем жаркий танцпол в любое время года.

Античная и византийская история в Салониках спущена на несколько метров под асфальт: темно-краснокаменные храмы с шеломообразными головами стоят в окружении ребрастых семиэтажек. Фундаменты храмов расположены там, где 800 или 1000 лет назад размещались улицы, то есть 10–15 культурными слоями ниже. К Богу поэтому часто идешь как в яму. Свечи во здравие, например, я ставил в храме Святой Софии постройки VIII века – аналоге константинопольской Айя-Софии – и выбирался оттуда в современность по лестнице с дюжиной ступеней.

Этот город правильно, фронтально развернут к заливу Термаикос. Салоники насквозь продувает эгейский ветерок, за что местные жители должны быть благодарны османским оккупантам, полтора столетия назад свалившим приморскую часть периметра византийских крепостных стен. А иначе парились бы в древнем каменном поясе, как изнывают от вечного зноя, скажем, так и не избавившиеся от средневековых укреплений Родос, Дубровник или Котор. Северный и отчасти западный фортификационные контуры в Салониках уцелели, и, чтобы поглазеть на десятиметровой толщины стены, нужно отправляться в район Ано-Поли, в крутую горку.

Я и отправился. Главная фортификационная достопримечательность Салоник – крепость Гептапигрион, она же Едикуле, она же Семибашенная (как в Константинополе/Стамбуле), хотя башен у нее на самом деле десять. В этих башнях при разных режимах последних столетий размещалась тюрьма, и традиция прервалась лишь четверть века назад. С той поры Гептапигрион бесконечно реставрируют, но проволочные заборы тюремного вида так никуда и не делись. Сквозь бойницы крепостных стен открывается романтическая vista на неторопливо спускающийся к морю город. Мои греческие друзья рассказывают, что темница Едикуле, хоть она уже и не существует, жива в качестве элемента городского фольклора, поскольку упоминается в блатных песнях жанра ребетика, настоянных на воровском арго. Гептапигрион, выходит, своего рода местный Владимирский централ.

Исторический процесс протяженностью в 2500 лет в греческой Македонии предстает как естественная цепь перетекающих одно в другое старо- и новогреческих событий. В сувенирных лавках среди прочего туристического хлама продают медные, размером с ведро, шлемы античных воинов и деревянные мечи для самых маленьких ратников. Рядом на полках – православные иконы и ладанки, бело-голубая государственная символика, глянцевые пособия по местной гастрономии, игральные карты с городскими пейзажами и сражающимися пехотинцами на рубашках. Александр Македонский выглядит на поясных портретах златокудрым красавцем с бычьей шеей и капризным лицом. Придворные летописцы утверждали, что боги Олимпа подарили этому властелину мира разного цвета глаза – левый зеленый и правый карий, но современный массовый художник благоразумно выбрал для обоих цвет неба. Вообще лучшее, на мой вкус, из доступных нам изображений этого македонского царя – вовсе не всем известный фрагмент мозаики битвы при Иссе, на котором Александр предстает победительным всадником с копьем наперевес, а работа современного карикатуриста Ментиса Бостанцоглу. На этом лубочном рисунке Александр держит на руках свою сестру-русалку, а у нее над плечом развевается греческий флажок. Можно предположить, что эта девушка с рыбьим хвостом и есть та самая принцесса Фессалоники, именем которой назван город на берегу залива Термаикос.

XX век прошелся по эгейской Македонии этнической щеткой: здесь не может быть ничего славянского, здесь не сохранили почти ничего турецкого. Салоники – образцовый современный полис, разве что с микроскопическими, не угрожающими целостности республики примесями. Солунских славян после кампаний по так называемой реэллинизации греческой Македонии остались считаные тысячи, местные мусульмане перемещены в Турцию. Но опасения никуда не исчезли, отсюда и нервная реакция местного политического класса на возникновение независимой Македонии.

Через несколько десятилетий после изгнания из города иноверцев в родном доме Мустафы Кемаля Ататюрка, главного стратега победы над Грецией в Малоазийской кампании [7], открыли музей, расположенный на территории консульства Турции. Этот хорошо охраняемый уголок турецкой земли посещают в основном взволнованные туристы из Стамбула и Измира, и они не упускают шанса сфотографироваться рядом с восковой фигурой отца нации в белых перчатках. Экспозиция небогата, в основном семейные вилки-ложки; комната, в которой родился ата тюрков, практически пуста. Здесь можно посидеть на скамье и поразмышлять о судьбе этого незаурядного человека, благодаря воле, храбрости и организационным усилиям которого столетие назад греки, отвоевавшие часть своих северных территорий, не получили все-таки Константинополь.

Панорама Селаника в 1917 году. Французская открытка

Центр Салоник после уничтожившего треть жилого фонда города большого пожара 1917 года отстроен по проектам французского архитектора Эрнеста Эбранда в нововизантийском стиле. Огненная беда упростила решение сразу двух задач: урбанистического планирования и национальной идентификации. Внушительную, похожую на гигантскую шахматную ладью Кровавую башню, в которой размещалась еще одна османская тюрьма, новые хозяева символически перекрасили и назвали Белой. Теперь башня вся в пегих пятнах, и ей снова требуется известь. Над верхней площадкой реет эллинское знамя, укрепленное на флагштоке, который снят с потопленного в 1912 году на рейде Селаника османского корвета “Великий завоеватель”.

История трех частей того, что уже без малого три тысячи лет считается географически и концептуально целым, – эпирской, вардарской и пиринской Македонии – поучительна. Каждая из этих областей, да не в какие-нибудь стародавние века, а уже в XX столетии, испытала на себе более или менее значительное переселение народов и масштабные этнические чистки, от которых и в этих краях не удержался ни один военный победитель. В каждой области в угоду сиюминутной политике утверждались искусственные, иногда вовсе не соотносившиеся с реальностью идеологические конструкции. У албанцев, болгар, греков, македонцев, сербов, турок – свои, часто полярные представления о том, что на этой по идее общей для них земле было хорошо и что на ней было плохо. Иногда разные народы не могут поделить общих героев, иногда намекают, что давно уже чужое или никогда своим не бывшее считают-таки своим. В начале 1990-х годов на улицах Скопье, например, продавали сувенирную банкноту с изображением Белой башни в Салониках – в качестве национального символа только-только провозгласившей независимость республики. “Одну македонку”, конечно, не пустили в обращение, но греки, отрицавшие право соседей иметь то название страны и тот флаг, которые им нравятся, отреагировали на появление шуточных денег с ажитацией.