Андрей Шарый - Дунай: река империй Страница 18

Современный туристический промысел принес Пассау, самый маленький из относительно больших по центральноевропейским меркам городов (пятьдесят тысяч человек), в жертву банальным сравнениям. Какой-то пошлый острослов окрестил Пассау “баварской Венецией” с намеком на то, что наводнения здесь столь же часты и так же продолжительны, как в адриатической лагуне. Наверное, именно это обстоятельство побудило историка Карла фон Вебера еще в 1834 году поэтически назвать местных добрых, милых и покладистых девушек “дунайскими наядами”. В магический символ Пассау превращена цифра “три”: его величают не только “городом трех рек”, но еще и “городом трех народов” (кельты, римляне, баварцы), а также “городом трех имен” (к немецкому добавляют кельтское Бойодорум и античное Батавис).

Историческая правда заключается в том, что удачное географическое расположение и раннее (в 738 году) учреждение здесь важной христианской епархии на несколько столетий обеспечили Пассау несопоставимое с его размерами влияние. Власть местного князя-епископа, окормлявшего паству самого большого диоцеза немецкого мира, в Средние века простиралась до дальних границ Австрии. Упорядочили Пассау, насильно присоединив к Баварии и навсегда превратив всего лишь в религиозную провинцию, в один год с Регенсбургом, в 1803-м.

Отелотворением духовной власти епископа Пассау стал возведенный в стиле барокко и в том же стиле расписанный итальянскими мастерами собор Святого Стефана, просторный, знобкий, как морозильная камера, и гулкий, словно полковой барабан. Столетие назад, когда претензии их преосвященств на политическое влияние уже давно иссякли, в собор встроили самый большой не то в мире, не то в Европе орган на 233 регистра и 17 774 трубки. Мне не довелось слышать его мощного звучания, но ни капельки не сомневаюсь, что этот инструмент составляет острую конкуренцию регенсбургским “соборным воробушкам”.

Клаудио Магрис относится к Пассау с явной симпатией, наверное, потому, что любой итальянец в этом уголке Германии – с его чуть более яркими красками и чуть более ярким солнцем – чувствует себя комфортнее, чем где-нибудь в Бремене или Брауншвейге. И мне в Пассау понравилось: здесь фактически отсутствуют прямые линии – все время идешь то вверх, то вниз, каждая площадь соединяет в себе наклонные плоскости, переулки приятно скошены, стены зданий симпатично стесаны. Профессор Магрис вообще считает, что в Пассау “преобладают круглость и кривизна, это закрытый и оконченный космос, как мяч, который хорошо сохранился под митрой епископа. Слияние его рек несет в себе свободу южных морей”. Насчет свободы южных морей я бы, может, поспорил, хотя спорить не о чем: литератор волен выбирать собственные художественные образы и вкладывать в них всю произвольную множественность значений.

Предложу поэтому свое смелое сравнение. Долгий полуостров, восточный краешек Пассау, образованный стрелкой Дуная и Инна, кажется мне похожим на разящий наконечник немецкого копья. Отсюда отправляются в неспешный круиз белоснежные лайнеры; отсюда они плывут в неизведанное, по трудному маршруту жюль-верновского лоцмана, к дельте. Эти суда, уставшие от дальней дороги, я видел потом у причалов Сулины и Измаила, они отдыхали, набираясь сил для обратного пути. А главное вот что: в Пассау священные воды Дуная сообщают всем дальним странам и народам – тем, что ниже по течению великой реки, – импульсы германской энергии и победы.

4

Dānuvius. Австрийское зеркало

В реках сегодня нет никакой поэзии. Ни для художников, ни для поэтов. В реках осталась одна грязь. Реки далеки от персонального и мистического значений. Они стали частью ежедневной механики нашей жизни.

В первой строке государственного гимна, сочиненного в 1946 году внучкой классика сербскохорватской поэзии Паулой фон Прерадович, Австрия воспета таким образом: “Край гор и вод, страна потоков”. В одном из прежних государственных гимнов под названием “Германская Австрия, чудесная земля”, написанном вскоре после крушения монархии Габсбургов первым канцлером новорожденной республики Карлом Реннером, центральная народная река упомянута прямо: “Воды с ледяных горных вершин свободно стремятся по Дунаю”. К празднику включения Австрии в состав нацистской Германии (аншлюс весной 1938 года приветствовала подавляющая часть австрийцев) поэт Ханс Хегер и автор множества популярных венских песенок [14] композитор Генрих Штрекер создали хорал “Пробудись, немецкая Вахау!”, в котором призвали историческую дунайскую долину возрадоваться пангерманскому единению “в великом отечестве” (in das große Vaterland). В этом коротком песнопении речь о Дунае заходит даже дважды. В Великогерманском рейхе Австрия, однако, перестала существовать, утратив не только государственную независимость, но и само название: бывшая страна обозначалась вначале “Восточная марка”, а потом еще проще: Альпийская имперская область и Дунайская имперская область [15].

Как и Альпы, Дунай по понятным географическим причинам вписан почетной строкой в перечень австрийских природных клише. Не случайно первым национальным ландшафтом, даже первее горнолыжных спусков Кицбюэля и аллей императорского парка в Шёнбрунне, слывет живописная петля, которую Дунай делает близ Шлёгена; этот феномен известен еще как “пролом в скалах”. Правда, особых скал тут, на полпути между Пассау и Линцем, не видно: сжатая лесистыми склонами холмов река неожиданно совершает стремительный зигзаг, поворачивая на 270 градусов, настоящий U-turn не хуже трассы “Формулы-1”. Этот участок, названный лоцманами “хвостом змеи”, – и впрямь завораживающий пейзаж. На смотровой площадке неподалеку от отеля Donauschlinge велотуристы разинув рты глазеют на величественную панораму шлёгенской петли. Ага, значит, вот отсюда, из этих пейзажей, из этих центральноевропейских влаги, мягкости и мощи, родились и художественная привлекательность Дуная, и древняя мистика его обожествления, и пафос реки как женского начала. Художник-модернист Отто Фридрих неспроста назвал свое примечательное полотно “Мать Дунай”.

Песнь о Нибелунгах. Зигфрид и Кримхильда. Рисунок. 1914 год.

Тут уместны две цитаты, возвращающие нас к дискурсу об отношениях немецких рек. “Со времен “Песни о Нибелунгах” Дунай и Рейн не испытывали друг к другу приязни, – указывает Клаудио Магрис. – Рейн – это Зигфрид, германская душа и чистота, верность до гроба, героическая рыцарственность, неустрашимое движение навстречу судьбе. Дунай – это Паннония, владения Аттилы, восточный поток, в котором в конце эпической поэмы тонут германские добродетели. Символически Дунай часто предстает как то, что чуждо и враждебно германскому. Он – река, на берегах которой встречаются и смешиваются народы. Не таков Рейн, мифический страж чистоты германской расы”. Действие “Песни о Нибелунгах”, средневекового памятника литературы, возведенного в XIX столетии в статус национального германского эпоса, происходит и в верхней части австрийского отрезка русла Дуная, значит, неподалеку от шлёгенской излучины. В городке Тульн, выше Вены по течению, об этом напоминает фонтан Нибелунгов – эпическая композиция из десятка горделивых скульптур, снабженных копьями, бронзовыми плащами и водяными струями. А вот как охарактеризовал столетие назад две немецкие территории, два немецких характера, две модели немецкой государственности философ Петер Штахель: “Германия – страна педантичного, рационального порядка, систематичности военных, прагматизма; Австрия – многодетная мать, жизнерадостная страна музыки и барочного католицизма. Их воплощают два исторических антагонизма: одинокий солдат и философ на троне Фридрих II и австрийская мать семейства и отечества Мария Терезия”. Король Пруссии и императрица Австрии, современники, оба расширили пределы своих владений, оба укрепили престиж своих стран, оба были великими государями. Мария Терезия родила шестнадцать детей, двое из которых стали императорами. Фридрих не любил женщин, был неласков с женой и, по словам придворного острослова, “познавал наслаждение лишь в объятиях полковых барабанщиков”; после него царствовал племянник.

ЛЮДИ ДУНАЯ

ФРАНЦ ИОСИФ I

император и король

Виктор Тилгнер. Бюст Франца Иосифа. 1900 год.

Император Австрийской империи и апостолический король Венгрии, Франц Иосиф (1830–1916) называл себя “последним монархом старой школы”. Вступив на престол в бурном для Европы 1848 году и начав государственную деятельность с жестокого подавления венгерского восстания, он продержался на троне невероятных 68 лет. Унаследованная Францем Иосифом от дяди Фердинанда I и реформированная в дуалистическую австро-венгерскую монархию империя пережила своего государя всего на два года. Воспитанный в абсолютистской традиции, Франц Иосиф относился к венцу как к данному Богом праву повелевать народами и почетному символу семейной ответственности. Человек долга и редкой самодисциплины, трудолюбивый бюрократ, император и король Франц Иосиф (сокращение k. und k. – от Kaiser und König – стало одним из обозначений Дунайской монархии; Роберт Музиль в романе “Человек без свойств” уничижительно называл габсбургское государство Каканией) без устали работал во благо подданных, но его управленческого потенциала не хватило для выживания страны. В любых обстоятельствах император вставал в пять часов утра, усаживался за письменный стол и аккуратно, хронологически последовательно, невзирая на степень важности или срочности документа, знакомился с делами и выносил решения. Однако время сильнее королей: монарх из носителя абсолютной власти постепенно превратился в один из инструментов государства, а к концу XIX столетия стал мифом дряхлеющей империи. В романтизированном представлении современников Франц Иосиф – олицетворение старосветских ценностей Центральной Европы, по которым подчас с ностальгией вздыхают в Будапеште и Праге, в Братиславе и Триесте, в Загребе и Любляне, во Львове и Сараеве. Франц Иосиф был аскетом военной закалки, с недоверием относившимся к техническим новшествам: он не пользовался телефоном, пишущей машинкой и лифтом, спал на походной железной кровати. Тем не менее этот император воспринимал общественные новации своей эпохи: парламентаризм и архитектурный модерн, профсоюзы, депутатов-социалистов и гражданские браки. Чопорный двор Габсбургов, одной из самых богатых королевских династий Европы, не отличался роскошью, демонстративная умеренность считалась нормой. В личной жизни Kaiser und König не был счастлив: заключенный в 1853 году по любви брачный союз с принцессой Елизаветой из династии Виттельсбахов через десятилетие исчерпал себя; в 1898 году императрица стала жертвой покушения анархиста. Тридцать лет подругой Франца Иосифа оставалась венская актриса Катарина Шратт. Его младший брат, эрцгерцог Максимилиан, возведенный на мексиканский престол, в 1867 году был расстрелян революционерами. Наследник короны, сын Франца Иосифа и Елизаветы кронпринц Рудольф, в 1889 году совершил самоубийство. Император избрал в преемники племянника Франца Фердинанда, к которому относился без симпатии, но и того убили в 1914 году в Сараеве. Вена, кажется, считает Франца Иосифа повинным в своей драме: этому императору, в отличие от других Габсбургов, установлен скромный памятник на лужайке Замкового сада. На низком постаменте.