Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев Страница 18

Комната, в которой очутились Холмс и Уотсон, была убрана со вкусом и роскошью. На диване, обложенная подушками, лежала бледная дама, одетая весьма изысканно. Перед камином сидел молодой человек лет двадцати шести и лениво перебирал страницы английского романа.

— Вам не кажется, Уотсон, — тихо спросил Холмс, — что эта прекрасная леди слегка похожа на Зинаиду Вольскую?

— По правде говоря, мне эта мысль тоже пришла в голову. Но я тотчас от нее отказался. Эта дама так бледна и грустна. И глаза ее не горят таким жарким пламенем, как темные очи красавицы Зинаиды. Впрочем, быть может, в этом повинно освещение… Ну а если даже она и похожа на мадам Вольскую, что из этого следует?

— Вы ведь читали этот отрывок и должны знать, что эту даму тоже зовут Зинаидой. Вот я и подумал…

— Пустяки, — возразил Уотсон. — Это просто случайное совпадение. Я полагаю…

— Тс! — прервал его Холмс. — Насколько я понимаю, сейчас между ними должно произойти какое-то важное объяснение, поэтому прошу вас, Уотсон, не давайте им повода предполагать, что их разговор могут услышать. Не вздумайте высунуть нос из-за этой ширмы. Не дай бог, если они догадаются о нашем присутствии.

Уотсон знаком дал понять, что принял к сведению указание Холмса, и притих.

— Что с тобою сделалось, Валериан? — с нежным упреком сказала дама, лежащая на диване. — Ты сегодня сердит?

— Сердит, — сухо отвечал тот.

— На кого?

— На князя Горецкого. У него сегодня бал, а я не зван.

— А тебе очень хотелось быть на его бале?

— Нимало. Черт его побери с его балом. Но если он зовет весь город, то должен звать и меня. Этот князь Григорий известная скотина…

— На ком он женат?

— На дочери того певчего… как бишь его?

— Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим обществом. Так ты очень дорожишь вниманием князя Григория, известного мерзавца, и благосклонностью жены его, дочери певчего?

— Конечно! — раздраженно ответил молодой человек, бросая книгу на стол. — Я человек светский и не хочу быть в пренебрежении у светских аристократов. Мне дела нет ни до их родословной, ни до их нравственности.

— Кого ты называешь у нас аристократами?

— Тех, которые протягивают руку графине Фуфлыгиной.

— А кто такая графиня Фуфлыгина?

— Наглая дура.

— И пренебрежение людей, которыми ты не дорожишь, которых ты презираешь, может до такой степени тебя расстраивать? — сказала дама после некоторого молчания. — Признайся, тут есть и иная причина.

— Так! — с еще большим раздражением воскликнул Валериан. — Опять подозрения! Опять ревность! Это, ей-богу, несносно.

Он встал и взял шляпу.

— Ты уже едешь? — с беспокойством сказала Зинаида. — Не хочешь здесь отобедать?

— Нет, я дал слово.

— Обедай со мною, — продолжала она ласковым и робким голосом. — Я велела взять шампанского.

— Это зачем? Разве я московский банкомет? Разве я без шампанского обойтиться не могу?

— Но в последний раз ты нашел, что вино у меня дурно, ты сердился, что женщины не знают в этом толку. На тебя не угодишь.

— Не прошу и угождать, — резко ответил Валериан. Но в ту же минуту он устыдился своей грубости. Подойдя к ней, он взял ее за руку и сказал с нежностью: — Зинаида, прости меня. Я нынче сам не свой, сержусь на всех и на все. В такие минуты надобно мне сидеть дома. Прости меня, не сердись.

— Я не сержусь, Валериан, — отвечала она, сдерживая слезы. — Но мне больно видеть, что с некоторого времени ты совсем переменился. Ты приезжаешь ко мне как по обязанности, не по сердечному внушению. Тебе скучно со мною. Ты молчишь, не знаешь, чем заняться, перевертываешь книги, придираешься ко мне, чтобы со мною побраниться и уехать… Я не упрекаю тебя: сердце не в нашей воле, но я…

Голос ее задрожал.

— Полно, дорогая, все это выдумки, — возразил Валериан. Он натягивал давно надетую перчатку и нетерпеливо поглядывал на улицу. — А сейчас мне надобно срочно ехать… Я обещался… Еще раз прости. Завтра непременно буду.

Он пожал ее руку и выбежал из комнаты, как резвый школьник выбегает из класса.

Зинаида подошла к окошку; смотрела, как ему подали карету, как он сел и уехал. Долго стояла она, опершись горячим лбом об оледенелое стекло.

— Нет, — сквозь слезы проговорила она. — Он меня не любит!

В глазах у нее помутилось.

— Ну-с, Уотсон! — быстро сказал Холмс. — Теперь самое время пустить а ход вашу нюхательную соль. Она вот-вот потеряет сознание!

Подскочив к Зинаиде, Холмс осторожно подставил ей руку, на которую она оперлась, довел до дивана и поднес к ее лицу флакон с нюхательной солью.

— Сударыня!.. Сударыня, очнитесь!.. Вот так… так… Вам уже лучше, не правда ли?

— Кто вы? — с изумлением спросила Зинаида, открыв глаза. — Как вы здесь оказались? Без доклада…

— На этот последний вопрос позвольте вам не отвечать, — сказал Холмс. — Это, если угодно, наша профессиональная тайна. Спросите лучше, зачем мы здесь оказались?

— Будь по-вашему, — согласилась Зинаида. — В самом деле, зачем?

— Нам крайняя нужда выяснить некоторые обстоятельства вашей жизни, — объяснил Холмс. — Это неделикатно, я понимаю. Но поверьте, все останется между нами. Я обещаю вам полное сохранение тайны.

— Я не делаю тайн из своих обстоятельств, господа, — надменно возразила Зинаида. — В этом тем более нет нужды, что весь Петербург достаточно хорошо об них осведомлен.

— Стало быть, ни для кого уже не секрет, что вы ушли от мужа и живете у человека, который…

— Который, как вы, вероятно, могли заметить, уже успел разлюбить меня? Вы это хотели сказать?.. Что бы ни было, я все равно ни о чем не жалею.

— Сударыня, — мягко попросил Холмс. — Расскажите нам все. Облегчите душу свою признанием. Вероятно, муж стал подозревать вас, а потом, удостоверившись, что подозрения его не беспочвенны… Я угадал, не правда ли?

Зинаида покачала головой.

— Нет, сударь. Не угадали. Мой муж не успел и помыслить об этом деле, как я сама уже все решила. Полюбив Валериана, я почувствовала к бедному своему супругу такое непобедимое отвращение… Вам, мужчинам, этого не понять. Понять и разделить это чувство могла бы только женщина… Итак, в один прекрасный день я вошла к мужу в кабинет, заперла за собою дверь и объявила ему, что люблю Володского…

— Как вы сказали? — быстро переспросил Уотсон. — Володского?

— Да, таково его имя: Валериан Володский. А разве это имеет для вас какое-то значение?

— Огромное, сударыня! — горячо воскликнул Уотсон. — Огромное значение!.. Однако продолжайте ваш рассказ.

— Я объявила мужу, что не хочу бесчестить его втайне и что твердо решила развестись с ним.

— Поразительно! — не удержался от восклицания Холмс. — И что же ваш муж?

— Таким чистосердечием моим и стремительным решением он был встревожен до крайности. Но я, не дав ему опомниться, в тот же день переехала с Английской набережной в Коломну и в коротенькой записочке уведомила о случившемся Валериана, который, увы, как и муж, вовсе не ожидал от меня подобного поступка.

— Еще бы! — хмыкнул Холмс.

— Что к этому добавить? — продолжала Зинаида. — Разве только то, что с той поры я живу здесь, на его руках. До недавнего времени мне не в чем было его упрекнуть. Он старательно притворялся благодарным и безропотно нес все хлопоты нашей беззаконной связи. Но с недавнего времени, боюсь, стал смотреть на нее как на занятие должностное или как на скучную обязанность поверять ежемесячные счета своего дворецкого.

— Ах, сударыня, — сочувственно отозвался Холмс, — у вас еще хватает сил шутить!

— А что мне еще остается в моем положении?

— Вы удивительная женщина! Позвольте выразить вам мое восхищение… Однако мы, к сожалению, не можем более злоупотреблять ни вашим гостеприимством, ни вашей откровенностью. Честь имею кланяться, сударыня!

— Не рано ли, милый Холмс, мы прервали эту беседу? — сказал Уотсон, когда они с Холмсом вернулись к себе.

— Я охотно продлил бы наше пребывание в чарующем обществе этой удивительной женщины, — сказал Холмс. — Но у нас с вами была своя цель. Не забывайте об этом, Уотсон! Мы явились к ней не ради удовольствия, а по делу. А поскольку деловая часть нашего визита была закончена…

— Вы полагаете?

— Ну разумеется! Мы с вами уже выяснили все, что нам надо было узнать. Вы безусловно правы, Уотсон. Не может быть никаких сомнений в том, что Толстой знал этот отрывок Пушкина и что эта история оказала непосредственное воздействие на замысел «Анны Карениной».

Уотсон был поражен до глубины души.

— Вот уж не думал, Холмс, — сказал он, с трудом оправившись от изумления, — что вы с такой легкостью признаете свою ошибку.

— Ошибку? — удивился Холмс. — О какой ошибке вы говорите, Уотсон?