Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 8 Страница 2

Одним словом, так как мы первоначально допустили, что ни одно тело не может быть объектом возможного восприятия, если оно не способно воздействовать на нашу душевную жизнь и если мы хотим не только изгнать психофизическую причинность, но и чем- нибудь заменить ее, то мы должны решиться на допущение замкнутого причинно-психического целого и мыслить каждое доступное восприятию тело одушевленным. Иначе его восприятие было бы чудом, разрывающим всеобщую причинную связь. Поэтому, как ни справедливо разграничение между параллелизмом, как эмпирическим постулатом, и панпсихизмом, как метафизической теорией, но столь же несомненно и то, что заместителем причинности параллелизм может явиться только в виде учения о всеобщей одушевленности.

Но может ли он в этом виде действительно заменить собою причинность и не приводит ли он именно по отношению к этой задаче, продуманной последовательно и до конца, к невозможным допущениям?

Многих отпугнет уже одно требование признать одушевленность всех тел, доступных восприятию или же связанных причинно с воспринимаемым телом. Однако, здесь нельзя усмотреть вывода, который логически приводит параллелизм к абсурду. Можно называть фантастическим учение о всеобщей одушевленности, но нельзя считать ее немыслимой, как немыслима при старых наших предпосылках психофизическая причинность. Ее нельзя и опровергнуть на основании отдельных фактов. Всякое допущение чужой душевной жизни основано на заключениях по аналогии, и никогда нельзя утверждать, что воспринимаемое тело обладает качествами, которые делают абсолютно немыслимой его одушевленность.

Говорят, что исключение психических воздействий на тело и допущение замкнутой физической причинности в такой степени механизирует всякую, особенно человеческую жизнь, что могли бы отпасть волевые решения и чувства, в которых мы видим причины поступков, и, несмотря на то, телесный процесс не изменился бы5. Но это мнение столь же неверно, как и другое, утверждающее, что непосредственное воздействие духа на дух обнаружилось бы и в том случае, если бы мы случайно не имели ни восприятия, ни сознания внешних воздействий6. Напротив, параллелизм как раз и запрещает подобные выводы. Ведь если все физические процессы имеют свою психическую сторону, то с теми или иными частными телесными процессами столь же необходимо связаны совершенно определенные душевные процессы, как они необходимо порождались бы ими с причинной точки зрения; и обратно, в нашем духе может проявиться лишь то, что имеет свою причину в психической стороне тел, которые мы, оставаясь верными психофизической причинности, считали бы за непосредственную причину внешнего восприятия. Следовательно, при отрицании психического воздействия на тело ни малейшей подробности в душевной жизни нельзя мыслить иначе, чем она есть, не допуская неизбежно при этом соответствующего изменения в физическом мире; и с другой стороны, построение замкнутого причинно-психического целого никогда не позволит допустить такую передачу мыслей, результаты которой не сопровождаются внешними восприятиями тел, считающихся их причиной. С признанием параллелизма люди, конечно, обращаются, с одной стороны, в автоматы, т. е. в части чистого механизма (motus et quies), а с другой, – в члены всеобщего, непосредственного суггестивного целого (intellectus infinitus), но это лишь изменяет интерпретацию бывания, а все факты сохраняют при этом в деталях совершенно ту же необходимость, как и в причинном истолковании.

Опаснее представляются выражения, указывающие на то, как мало, по-видимому, параллелизм подтверждается опытом, если ничтожные изменения во внешних телесных раздражениях связаны с большими различиями эффектов в человеческом организме:

мы не можем представить себе, каким образом незначительное возрастание физического раздражения могло бы вызвать несоразмерно большой плюс в физическом эффекте, если бы с ним не соединялось психическое воздействие. Так, оптическое впечатление телеграммы может один раз оставить человека совершенно спокойным, а измененное лишь в одном слове оптическое впечатление другой телеграммы способно убить его. Будет ли здесь одно это слово причиной таких больших изменений, и не должны ли мы допустить, что причиной смерти является испуг, рожденный значением слова?7Мне думается, что и факты подобного рода еще не уничтожают параллелизма; его приверженцы могут всегда сослаться на то, что мы слишком мало знаем механизм телесных процессов и структуру душевной жизни, чтобы сказать с уверенностью: здесь то или иное телесное раздражение не может само по себе произвести данного действия на человеческий организм, и при этом должно участвовать в качестве причины что- то психическое. Правда, в подобных случаях параллелизм ничего не объясняет в деталях, но эту судьбу он разделяет со многими метафизическими теориями; наше незнание – придется сознаться в этом – является здесь именно тем убежищем, где всегда могут укрыться его приверженцы, чтобы спасти его, по крайней мере, в принципе8. Много серьезнее возражения Зигварта, который указывает на то, что всем отличающимся друг от друга психическим актам должны соответствовать вполне определенные физические или химические процессы; тут мы, действительно, подходим к пункту принципиальной важности, который один может решить судьбу параллелизма. Указанием на отдельные факты здесь ничего не поделаешь. Если же Зигварт развивает далее свою мысль в том смысле, что логические законы, по которым мы мыслим, должны были бы совпадать с законами, по которым происходят перемещения атомов в мозговой субстанции, и что такое совпадение логических и физических законов является нелепостью9, то мне кажется, что перед такой формулировкой параллелизм не совсем беззащитен. Разумеется, совпадение логических и физических законов невозможно, но действительно ли оно вытекает из параллелизма? Его приверженцы могли бы указать на то, что позволительно говорить только о параллелизме естественных законов – психических и физических, и что именно логика требует разделения психологической, естественной закономерности и закономерности логической, как нормативной. Но раз это разделение сделано, то параллелизм между физическими и чисто психологическими законами вполне мыслим, и, во всяком случае, логическое значение душевной жизни, протекающей с естественной необходимостью, так же несравнимо с физическими законами, как и с теми естественными законами, которые управляют самой психикой. Как объединить нормы и естественные законы, – это другой вопрос, несравненно более глубокий, который возникает при всяком понимании душевной жизни, как закономерного бывания, и на который мы не обязаны давать ответа, если ограничиваем проблему чисто естественным процессом явлений. Логические законы параллелизм может совершенно игнорировать.

Так же невозможно – и это тесно связано одно с другим – привлекать единство сознания для доказательства того, что ему ничего не соответствует в физическом мире. Ибо возможна теоретико- познавательная точка зрения, которая строго отделяет от психологического субъекта всеобнимающее сознание, как это сделал, например, Кант, с трансцендентальной апперцепцией, имеющей значение условия всякого бытия, как психического, так и физического. Психологический субъект, который в гносеологическом отношении является объектом, и к которому единство «сознания вообще» относится логически и принципиально совершенно так же, как и ко всякому иному объекту, он составляет эмпирически данный предмет психологии, и только с ним связано требование последовательного параллелизма. Нужно, правда, сознаться, что эти затруднения недостаточно приняты во внимание сторонниками параллелизма, и что они вообще неустранимы на почве эмпирической психологии, но они не являются непреодолимыми для гносеологического идеализма, который изъемлет из компетенции психологии как единство сознания, так и нормативную закономерность10.

И все-таки остается несомненным, что не всем различимым составным частям на одной стороне бытия могут соответствовать различимые составные части на другой его стороне, и это делает параллелизм неосуществимым. Но для обнаружения этого придется исходить не столько от психического, сколько от физического бытия – и при том не от тел, как они даны нам в опыте, – и, являясь известными частями нашего организма, интересуют исследователя частных вопросов, связанных с эмпирическим параллелизмом, но от чисто количественно определенного комплекса атомов, заключающегося в понятии телесного мира, так как оно одно сделало невозможным допущение психофизической причинности. Если в телах всякое изменение сводится к движению атомов, и параллельно со всяким из этих изменений должно протекать некоторое изменение в душевной жизни, то, вопервых, с каждым отдельным атомом нужно связывать душевный элемент, и, во-вторых, вследствие этой атомизации душевной жизни, все изменения в психике должны свестись к перемене отношений не изменяющихся психических элементов. Если же это не так, если мы предположим психическое бытие, не поддающееся объяснению при помощи атомистических теорий, тогда не может быть и косвенной необходимой связи между физическими и психическими изменениями в мире, тогда процесс изменения и действования в физической сфере протекает, на самом деле, не параллельно с психическим.