Андрей Звонков - Пока едет «Скорая». Рассказы, которые могут спасти вашу жизнь Страница 3

– Все держитесь за мной.

И держа поднос с едой высоко над головой, полез без очереди, время от времени вскрикивая: «Скорая! Пропустите, пожалуйста! Не дай бог и к вам приедем! Голодный врач опасен для больного!»

И, что удивительно, пропускали! Смеялись, но никто не ворчал, не оговаривал. Ведь скорая – это что-то сверх правил. Им можно без очереди.

Уселись за стол, Ерофеев загреб ложкой суп с фрикадельками и, предвкушая, поглядывал на пару золотистых чебуреков. Таня хлебнула ложечку из тарелки и отставила ее.

– Саша, мне кажется, он не свежий.

Ерофеев, подгребая со дна тарелки последние капли, ответил:

– Поздно. Теперь, если меня прихватит, заедем в аптеку за имодиумом.

Он принялся за чебуреки, оторвался на секунду, сказал:

– Ешь. Времени в обрез.

Потом обратился к водителю:

– Сегодня прокатило, люди добрые попались.

Водитель, сидевший над горкой чебуреков, молча кивнул, приканчивая четвертый: он поступил наиболее мудро – суп решил не брать совсем. Ему-то оставалось доработать до десяти, как и Тане, а фельдшеру кататься до утра.

Ерофеев промокнул салфеткой губы и пальцы и, пока Таня доедала чебурек, позвонил в диспетчерскую, будто они все еще были в больнице. Выйдя из кафе, объявил радостно:

– На подстанцию. «Обедать»!

Таня делилась с подругами событиями первого рабочего дня. Они все уже успели покататься, поработать на вызовах и наперебой рассказывали, кто что видел и чему сумел научиться.

Ровно через двадцать минут диспетчер объявила их бригаде вызов. Ерофеев разглядывал карточку: «Мужчина, восемьдесят восемь лет, плохо с сердцем». Свободных врачебных бригад не было, поэтому диспетчеры дали ему «врачебный повод» с непременной присказкой: «Если что – вызовешь на себя». В машине Ерофеев пощупал живот. Там начиналась революция. Проклятый супчик и вечный русский «авось» наложились на его беспечность – «революция, о которой предупреждали большевики, – свершилась!»[11]. Он отравился! Саша обернулся через окошко в салон. По кишечнику пролетали «электрические разряды», вызывая весьма болезненные ощущения. Поздно было корить себя. Нужно принимать меры.

– Похоже, ты была права. Супчик был прокисшим.

Водитель, усмехаясь, спросил:

– Так куда сейчас: на вызов или все-таки в аптеку?

Довольно болезненный спазм скрутил Ерофеева, он кисло улыбнулся и ответил:

– Нет уж. Давай на вызов… Я сейчас ношпочки выпью, достань мне одну ампулу.

Таня на ходу раскрыла ящик и принялась копаться среди темных стеклянных головок. Наконец выудила одну и протянула вместе с пилкой. Саша вытряхнул в рот лекарство, скривился:

– Ух, горькая! Может, покрутит и пронесет… – Не хотелось признаваться в собственной глупости.

Водитель расхохотался.

– Это точно! Пронесет! Ты готовься. А то давай хотя бы в хозяйственный магазин заскочим за туалетной бумагой? Нам по пути.

– Не надо. Двигай по адресу. Времени нет. Я потерплю.

Боль в животе в очередной раз прихватила Ерофеева уже на лестнице. Он скорчился и присел у перил. Таня, видя его муки, тревожно спросила:

– Так больно? Что же делать?!

– Ни-че-го, – простонал Саша. – Идем на вызов.

Дверь им открыла пожилая женщина. Ерофеев поставил ящик в прихожей и рванулся к туалету, на ходу только и успев сказать Тане:

– Больного осмотри, давление померь – в общем, занимайся! Я сейчас приду и помогу.

Таня уже через минуту скреблась под дверью туалета и докладывала громким шепотом:

– Саша, там давление двести пятьдесят на сто тридцать. Он хрипит и весь синий-синий… Одышка у него!

Ответом сначала был стон, затем слабое:

– В легких что?

– Хрипы, кажется, влажные, – голосок у Тани дрожал. – Это отек легких, да?

– Похоже, да.

Пауза. Потом:

– Значит, так. Посади его. Открой окно, дай граммов пятьдесят водки. Но не больше. Есть у них водка? И сделай внутривенно три ампулы лазикса, можешь не разводить.

– Я же не умею еще внутривенно.

Слезы у Тани готовы были вырваться наружу, так стало страшно.

– Ладно, я сейчас выйду, сам сделаю. Ноги его в таз с горячей водой опусти, и жгуты на бедра. Только не очень туго.

Судя по голосу, Ерофееву было нелегко все это проговорить. Он надеялся, что практикантка выполнит все, как он сказал, не задумываясь.

Таня убежала. Через пять минут она прибежала опять. Ерофеев все еще сидел, скорчившись, в туалете, и его сильно тошнило.

– Водки у них нет. Все остальное я сделала. А жгуты из чего? У нас только один.

– Черт!

В это короткое слово Ерофеев вложил и отношение к словам стажерки, и то, что туалетная бумага рвалась не по дырочкам, а тонкой ленточкой по краю. Он сложил оторванную полоску бумаги в пачку и в отчаянии крепко приложился лбом о дверь.

– Значит, так! Слушай внимательно. Спирту плесни в рот, немного – пару кубиков, только разведи водой, чтобы слизистую не обжечь. Жгут сделай из колготок или чулок. Если у них нет, сними свои, разрежь пополам и перетяни бедра, только не слишком сильно, просто крепко.

Чуть помолчал.

– И все-таки набери мочегонное – лазикс, три ампулы. Я уже иду.

Новый спазм, взрыв и бурчание сообщили, что он поторопился с этим заявлением.

Таня покраснела. Вот еще, свои! Колготки она, конечно, покупала не суперкрутые, но и не дешевенькие!

Бабушка – жена больного – нашла старые капроновые чулки. Спирт Таня налила прямо в рот из ложки, после чего, как их учили на терапии, выслушала легкие: булькающих хрипов стало меньше. Сине-фиолетовый дед начал розоветь. От тазика с горячей водой поднимался пар. Больной, дыша ртом, исторгал спиртовой перегар. Таня подумала и решила снова посоветоваться с Сашей, но идти никуда не понадобилось. В дверном проеме, прижавшись к косяку, стоял бледно-зеленый Ерофеев.

– Ну как он? – спросил фельдшер, увидев, что Таня мерит давление.

– Уже сто восемьдесят на сто. Хрипов поменьше. Я ему дала таблетку клофелина.

– А мочегонное ввела?

Ерофеев, зеленея лицом, снова повернулся в сторону туалета.

– Нет еще. Ты ж сказал, что сам сделаешь.

– Набери в шприц, я сейчас.

– Я уже давно набрала.

– Ну и сделай, куда хочешь: в мышцу или хоть в рот вылей. Под языком всасывается быстро. А я сейчас приду и сделаю в вену.

Дедушка, глядя в спину Ерофеева, прошамкал:

– Доктор, а вы что же? Что с вами?

У Саши кружилась голова и не проходила тошнота. Он проклинал свою торопливость. Промыть желудок – он уже промыл. Но отравление продолжалось. Особенно стыдно было, что абсолютно неподготовленную и трусливую стажерку пришлось «бросить в бой».

– Крепись, дед! На студентах вся медицина держится. Кому еще работать, как не им? – снова хлопнула дверь туалета.

Выйдя наконец, Ерофеев тщательно вымыл руки, позвонил диспетчеру, вызвал спецбригаду на отек легких. Реаниматологи приехали через полчаса. Больной дедушка уже нормально дышал, губы его порозовели, в трехлитровой банке было до половины мочи, а Ерофеев уже в пятый раз заседал в туалете. В лекарственном арсенале пенсионеров он обнаружил таблетки левомицетина и, даже не посмотрев на срок годности, проглотил пару.

Таня героически справилась с критической ситуацией под его руководством. Они вернулись в машину, и уже там Ерофеев отвечал на вопросы: «Зачем спирт? Почему жгуты на бедра? И зачем ноги в горячую воду?»

Он методично и терпеливо объяснял:

– Спирт уменьшает поверхностное натяжение и гасит пену в легких, улучшая газообмен. Ноги в горячей воде отбирают на себя много крови, потому что сосуды расширяются, а венозные жгуты на бедрах позволяют ее удержать в ногах и затруднить приток к сердцу и легким. Мочегонные, естественно, сгоняют мочу, а клофелин, который ты «догадалась» сунуть дедушке под язык, снизил давление. Доступно?

– Вполне, – ответила Таня.

Ей понравилась легкость ерофеевских объяснений.

После вызова их отправили на подстанцию. Пищевое отравление у фельдшера не проходило. Боли, спазмы, озноб – все развивалось как по учебнику, но уходить с дежурства Саша не хотел. Было стыдно и обидно – так проколоться с этой лапшой! Корил себя. Может быть, не пытайся он обмануть, схитрить, так и не было бы ничего. Он вздохнул с кислой миной и негромко сказал себе под нос: «Сам себя перехитрил, а стажерку бог послал… Повезло». Не хотелось даже думать, что было бы, если б с ним не было Тани.

Они заехали в аптеку и в магазин за минералкой и туалетной бумагой. Уже к ночи Ерофеев, изрядно похудевший, почти выздоровел. Когда Таня собиралась домой, он сидел на кухне, пил крепкий несладкий чай и грыз пресные сухарики.

– Я знаю, в чем согрешил, – сказал Саша больше себе, чем ей. – Поделом вору и мука, – процитировал он непонятно откуда пришедшую на ум фразу.