Николай Морохин - Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам Страница 3

Мариец рассчитывает доказать свою правоту: ему кажется, что сделать это проще простого, стоит дойти до большого начальника и всё ему рассказать, ведь правда на чьей стороне? Но большому начальнику иной раз не бывает дела до инородца. Да и сразу видно: облапошен он по его же собственной простоте. Черемисин уходит из присутственных мест удивлённый происшедшим, но ни капли не расстроенный. Он хорошо знает: высшие силы видят всё. И они ему зачтут правду, а обидчику не избежать наказания. Черемисин даже начинает жалеть его в такую минуту: не хочет, чтобы гнев высших сил обрушился на этого лысоватого чиновника и на купца, делающего удивлённое, непонимающее лицо. «Ваша бог виде!.. Нехорошо буде! Пропадил будешь! Умрил будешь!..» Стоило им из-за такой мелочи связываться с высшими силами! Подумали бы о себе!

Гостеприимство гостеприимством, а вот однажды Толстого, который на закате зимнего дня приехал в марийскую деревню, ждали неприятности.

Его возница из лихости несколько раз хлестнул кнутом и сбил с изб длинные тонкие сосульки.

Из домов выбежали возмущённые люди и чуть не побили приезжих.

– Злуй человек, нехорошо делал! – кричали они. И сбивчиво объясняли: – Мороз будет серчал, приходит в изба и усех помрём делать…

Ну, да, конечно. Толстой понял сразу, что натворил его возница.

Мороз сделал сосульки. А тут приехал чужой человек и сбивает их направо и налево. Не накажет ли этот мороз людей за то, что они вот так обходятся с делом его рук?

И вообще – что можно трогать в природе, чего нельзя и почему?

Совершенно точно: нельзя трогать, портить то, что к человеку отношения не имеет. Не рассчитываешь на явную пользу от того, что сделаешь, – лучше не вмешивайся. Потому что есть риск повредить.

«Снег свисает с веток ели – к хорошему урожаю», «Весной сосульки с желобов длинные – на урожай», «Зимой длинные сосульки – ячмень будет высокий» – это я нашёл в сборнике «Марийские народные приметы», который в 80-х годах XX века составил известный фольклорист Александр Китиков. Судя по примечаниям, он путешествовал и записывал их именно в тех марийских деревнях нижегородского Лесного Заволжья, где мог бывать за век до него граф Толстой.

Когда состоялось наше знакомство, Александр Ефимович рассказывал мне: собранные приметы он сдал на проверку на одну из местных метеостанций. Там вначале поулыбались. Но через пару лет рассказали: в это трудно поверить, но сбывается до 95 процентов примет. Нет, в приметах, конечно, ничего не говорится о конкретных значениях температуры в градусах, а также атмосферного давления и влажности. Ход событий в природе оказывается обозначен только в самом общем виде. И ещё оговорки: это были не «приметы вообще» – Китиков подобрал для проверки только те, которые записаны именно в тех местах, где находится метеостанция.

Вдумайтесь: свисает снег с веток ели. Ветки эти наклонные, и требуется, чтобы никто их не потревожил, иначе снега этого на них просто не будет. Сбили с крыш сосульки, и к весне уже никто не узнает, каким они стали бы – длинными, наклонными (а это уже другие приметы!), толстыми? Это всё равно что прийти в чужой дом и сломать часы или барометр – так просто из озорства.

А может быть, даже ещё хуже. Потому что ясно: связь между сосульками и остальным миром есть. И не исключено, именно от того, целы ли сосульки, будет зависеть всё вокруг? Сбил сосульки – и сломал не прибор, не источник информации, а саму погоду!

Не надо думать, что мы доподлинно знаем, что или кто управляет миром. Он слишком сложен, он прошит многочисленными связями. Их во много раз больше, чем даже самих предметов, вещей, которые нас окружают.

Но если так, стихия может не только наказывать. Она должна оставить за собой право на сюрпризы, на подсказки, на игру, в конце концов.

Я запомнил раннее утро в середине августа. Шли уже девяностые. В поездку на самый север Нижегородской области мы отправились вместе с моим другом Дмитрием, тогда ещё студентом-историком. В тот год так сложилось, что в наших поисках мы прошли в жару и под дождём сотни и сотни километров Лесного Заволжья. Мы стоически перенесли безденежье, в холод грелись в палатке. Мы вместе удивлялись увиденному и переписывали в тетради рассказы стариков и статьи из альбомов сельских библиотек.

Уже стояли прозрачные и холодные дни – самый исход лета, когда пахнет прелой листвой, когда ночи безысходно черны и зябки, когда темна вода прудов и рек и уже больше не манит даже просто к ней подойти. Лето кончается. Его жалко. Но с этим уже ничего не поделаешь.

Мы вышли из ночной электрички, как раз когда забрезжил рассвет, в таёжном посёлке.

Идти до деревни, куда мы собрались, было больше часа. И дорога знакомая. Поёжившись от холода, зевнув, мы двинулись вперёд.

Спустя минут сорок тайга расступилась и открылось одно из ополий.

Поднималось солнце. И перед нами на склоне оврага поблёскивали крыши и окна деревенских домов. До деревни оставалось с километр. Людей в деревне видно не было. Да какие собственно люди в половине пятого утра? Все ещё спало. Молчали даже петухи и собаки.

Мы шли к деревне, которая потихонечку приближалась и разворачивалась перед нами справа от дороги. Над её домами шумела желтеющая листва…

– Стоп, – сказал я, остановился и откинул капюшон штормовки. – Я здесь ходил уже несколько раз. И этой деревни не было.

– Серьёзно что ли? – посмотрел на меня Дмитрий и тоже остановился.

Но деревня была. Мы отчётливо видели её. Дома как дома – не хуже и не лучше других. Деревянные. Пристроенные к ним рубленные дворы. Баньки…

– Может быть, мы что-то путаем?

Я махнул рукой, и это означало, что надо идти вперёд, а там будет видно.

Ещё минуты три деревня продолжала маячить на склоне оврага. А потом – словно растаяла. Ветер всё также шевелил там ветви старых деревьев. Но домов, заборов под ними уже не было. Кусты, трава – всё…

– Нет, если бы я видел это один, мне бы никто не поверил. Бред какой-то, – сказал Дмитрий.

Мы подошли к оврагу совсем близко. И убедились ещё раз – никаких признаков деревенской улицы.

Оставалось философски заметить: в жизни бывает всё. А уж в этом краю, куда мы приехали, такое приходилось слышать… Мы свернули вправо. И на холме перед нами обрисовались знакомые контуры рощи.

Мы уже знали, что в эту рощу по определённым, известным для посвящённых дням слетаются, пережившие не одно тысячелетие древние боги. Что в старых корявых берёзах рощи живут души умерших и ещё не родившихся людей.

Несколько дней спустя в посёлке нам подтвердят: не мы первые и явно не мы последние, кто видел эту деревню. Ничего особенного. Она марийская и раньше как раз тут стояла. Только потом люди снялись с места и перевезли дома километра на два к востоку – в Большую Кувербу.

Потом, через пару месяцев, я увижу эту деревню на карте в одной из организаций, где мне придётся работать с документами. Это будет карта километрового масштаба с грифом «Секретно». Увижу и даже не удивлюсь: всё точно – эта деревня! И улица по краю оврага имеет чуть заметный излом к югу, и пруд внизу (он цел!). Та карта была отпечатана в самой середине XX века. Но известно: топографы иной раз запаздывают обновить информацию, так что, может быть, они отразили чуть более раннюю реальную картину.

Но зачем людям показывается несуществующая деревня? Чего она хочет?

Что хочет прошлое, возвращаясь к нам? Или оно не возвращается, а просто живёт возле нас – но в другом измерении? Как ушедшая под воду океана Атлантида: корабли проходят над её домами и храмами и кажутся единственной реальностью. Но может быть, под водой есть реальность другая?

Лесное Заволжье живёт в современном, вроде бы, хорошо для нас понятном русском мире. Оно говорит на языке, который ясен каждому. Здесь видишь привычные административные контуры: администрации пишут бумаги и принимают посетителей, потребсоюз торгует, пазики совершают предусмотренные расписанием рейсы, школы учат.

Я искал в этом краю какую-то архаику. Для этого внимательно вчитывался в строки библиотечных самодельных альбомов о прошлом деревень и сёл, шёл знакомиться со школьными музеями.

Увидел ли, прочитал ли я что-то особенное?

Нет, пожалуй. Дореволюционная история – это несколько строк скороговорки, из которой невозможно понять, сколько лет самым старым марийским деревням и что там раньше было.

А что было дальше?

Ну, вот для примера несколько деревень в Воскресенском районе и то самое Большое Поле, где нам принесли банку молока и рассказали удивительную историю вроде бы не из нашего времени.

Я записал фамилии здешних марийцев: Винокуровы, Лопатины, Лапшины, Опековы, Сергеевы, Щелкуновы, Романовы, Лазаревы, Минутины, Смирновы, Цветковы, Бутылкины… Большинство из них живёт в Большой Юронге: около восьмидесяти человек. Другие деревни меньше. А вот в Нестерине остался один житель, возвращающийся туда на лето.