Николай Морохин - Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам Страница 4

А что было дальше?

Ну, вот для примера несколько деревень в Воскресенском районе и то самое Большое Поле, где нам принесли банку молока и рассказали удивительную историю вроде бы не из нашего времени.

Я записал фамилии здешних марийцев: Винокуровы, Лопатины, Лапшины, Опековы, Сергеевы, Щелкуновы, Романовы, Лазаревы, Минутины, Смирновы, Цветковы, Бутылкины… Большинство из них живёт в Большой Юронге: около восьмидесяти человек. Другие деревни меньше. А вот в Нестерине остался один житель, возвращающийся туда на лето.

Советские семьдесят лет, вроде бы, недальние – рукой дотянешься – стали историей.

В 1929 году Большую Юронгу передали из Вятской губернии в Нижегородскую область. В деревне действовало крестьянское общество взаимопомощи, вскоре организовали колхоз «Победа», куда вошло поначалу 19 хозяйств. В Ошараше колхоз «Революционер» был образован раньше – в 1928 году. В Кузнеце (по-марийски деревня называется Апшатнер, что означает «кузнечная речка») название колхозу придумали, можно сказать, в тему: имени Молотова. В Нестерине – «Свобода», в Большой Юронге – имени Будённого.

В начале тридцатых в тайге орудовали бандиты. Ужас наводила своей жестокостью банда Ивана Романова: в тёмное время люди в избах не зажигали свет, запирались. Злодеи поджигали лес, расправлялись с активистами Советской власти, на глазах всей деревни могли запалить их дома и, угрожая оружием, не давали тушить. Преступники врывались в избы, забирали хлеб, продукты. Потребовалась операция по ликвидации банды. В Кузнеце мне рассказали то, что передают из поколения в поколение: как устраивали в деревне засаду чекисты, как ждали бандитов на лесных тропах и прочёсывали тайгу. Когда Романов был убит, чтобы успокоить население и убедить, что с бандой покончено, его труп привозили в деревни на телеге.

Вообще, рассказы про разбойников – это то, что можно услышать очень во многих деревнях. Многое забывается, а такое – нет: это местный вестерн, самые яркие события прошлого. Но жутковато становится, когда слышишь о бандитах от живых свидетелей событий. Обычный вариант: разбойники – добрые, бедных не грабили, и всё это было давным-давно.

Марийские колхозы успешно развивались, но война их привела в упадок: урожайность зерновых и льна резко снизилась. Районная газета в 1942 году накануне сева напечатала о колхозе «Революционер» статью «Вывести на пашню сильного коня». В хозяйстве осталось восемь лошадей, из которых одна «ниже средней упитанности, остальные семь – истощённые», они болели. Но ситуацию удалось улучшить. Вскоре газета писала: «Лошади у наших пахарей Самотехина Ф.В., Смирнова Д.Т., 14-летнего Пупырёва А. и некоторых других чистые, без царапин. Во время полевых работ подкармливаются в борозде. В обеденный перерыв и после работы обмываются холодной водой и чистятся щётками. Хороший уход пахарей за конями обеспечивает высокую выработку на полевых работах». Девушки строили по берегам Волги оборонительные линии. А тётя Зина Бутылкина из Кузнеца рассказывала мне, как много месяцев провела на добыче торфа: «Холодно-то как было, да по пояс в болоте в этом стоишь. Вот я и болела с того». Колхозники собирали деньги из своих скудных заработков на постройку самолётов эскадрильи, названной в честь земляка Валерия Чкалова.

В 1955 году все хозяйства объединились в колхоз имени Хрущёва, потом он стал носить имя Будённого. Только в конце пятидесятых в этих деревнях появилось электричество – стала работать колхозная электростанция.

Колхоза больше нет. За дворами – недалеко от завалившейся деревянной церкви завалившаяся ферма и машинный двор со ржавыми остовами техники.

В Большом Поле есть школа, хоть и говорят, что скоро её закроют: учеников около пятидесяти. За детьми по утрам будет приходить автобус и увозить их за 25 километров в село Воздвиженское. Там школа большая. Областные власти объясняют: так дешевле, чем держать маленькую.

Но пока школа ещё есть. В её двух деревянных зданиях уютный запах тёплых брёвен: такой бывает только в больших, чистых деревенских домах. Один из классов отдан под музей. Его создавала вместе с учениками приезжая учительница математики Лидия Ревотас. Ей передали домотканую вышитую одежду, утварь, старые фотографии. И она сделала альбомы о каждой из деревень.

– Если школу закроют, я договорилась с районным краеведческим музеем, – говорит Лидия Ревотас. – Там всё сохранят.

Туда же она передаст самую дорогую реликвию, которую просто так никому не показывают. Это письмо, его в 1967 году прислал сюда детям Гагарин: «С большим удовольствием прочитал ваше письмо, в котором вы рассказываете о своей учёбе. Большое вам спасибо за внимание и честь, которую вы оказываете мне, называя свой отряд моим именем. Ваше доверие постараюсь оправдать хорошими делами».

Наверное, о многих деревнях в Центральной России можно написать почти подобную историю XX века. С укрупнениями и разукрупнениями, с переименованиями. И с чем-то непременно удивительным и редкостным.

Но это будет словно бы история плавания на корабле по поверхности моря.

А что внизу?

Предыдущий мир был финно-угорским. Те, кто когда-то населяли Лесное Заволжье и безраздельно им владели, – с их культурой, с их языком, с их верой – исчезли, растворились несколько веков назад. Остались, кажется, осколки – несколько десятков деревень, где живут марийцы. Впрочем, чужие люди, которые не знают, что живут там именно марийцы, об этом сейчас даже не догадаются. С ними, при них там будут говорить только по-русски. Не для того, чтобы ввести их в заблуждение, – скорее, чтобы люди понимали: тайн от них нет. Хотя получиться в итоге может совсем обратное: от них что-то невольно скроют. И оставят для себя.

Предыдущий мир был не таким, как наш: с другими ценностями, с другой душой.

Если и остаются его следы, то они обречены на то, чтобы служить только для музея, для памяти. А вот осколки ещё сверкают своими гранями, и, наверное, их можно собрать, соединить, радоваться им, жить около них.

Учебник по истории Нижегородской области для школьников, изданный в девяностых годах, авторы, открыли разделом под названием «Изначалие». Как следует из такого заголовка, начинается здешняя история с того, что в этот край, на Волгу, пришли славяне и основали Городец: 1152 год.

А что – тут никто до них не жил?

Да нет, друзья, объяснит учебник. Жил.

Обратите внимание, самая первая глава – археологическая: да, в самом деле, были разные племена, разные первобытные люди, кое-где оставили нам черепки своей посуды и пресловутые орудия труда. На настоящее «изначалие» эти люди, конечно, не тянули. Видимо, были ещё дикие?

Замечено, в большинстве провинциальных музеев археологические отделы – самые скучные и бессвязные. «Орудия труда» очень сложно представить себе в деле, и, наверное, сотрудники музеев это тоже не объяснят и не покажут. И лежат вперемежку на витрине каменные топоры, медные украшения, какие-то похожие на чешуйки монеты рядом с написанной крупными буквами галиматьёй про первобытнообщинный строй. Мы захотим знать, не наши ли прямые предки делали это своими руками? Как они жили? В кого верили? Был ли их язык похож на наш? Нам в ответ начнут сыпать названиями археологических культур и, путая тысячелетия, перечислять «стоянки древнего человека».

Хорошо, про культуры мы услышали. А вот ещё вопрос. Итак, приходят славяне… Так древние люди к тому моменту уже куда-то ушли? Или их прогнали? Если новые и старое население встретилось и решило жить вместе, то возможно ли такое и как это произошло?

Между прочим, это совершенно непраздные вопросы.

И пока мы не ответим на них, понять, кто такой Керемет и можно ли чужому человеку ходить в рощу, просто невозможно.

Сколько раз я пытался представить себе жизнь этих людей.

Заманчиво придумать героев, принадлежащих другому времени, дать им звучные имена, поселить их в древнем укреплённом городище. Например, городецкой культуры. Они очень хорошо описаны археологами. Ну, и пусть охотятся себе на медведя, на рысь. Пусть любят женщин. Пусть обороняются от коварных соседей, которые, похоже, сами не поймут, что им нужно, а вот лезут и лезут. Заманчиво привести героев в святилище, куда явятся к ним их боги выслушать просьбы, принять подарки. Заманчиво придумать для них песни – похожие на руны «Калевалы». Пусть вспомнят они один из главных дней своей жизни – день инициации, когда род впервые принял их как мужчин, прошедших страхи и испытания, посвящённых в тайны. Представить себе – и дать волю фантазии, придумать сюжет, рассказать его.

Но нет, я не смогу восстановить жизнь людей по черепкам глиняной посуды, не знавшей ещё гончарного круга, по проржавевшим наконечникам стрел, по звонким женским подвескам. Она не откроется мне – ясно и определённо – в древних сказаниях, которые темны, монументальны, полны архаической многозначности во всём. Не смогу… Тогда – зачем?