Николай Морохин - Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам Страница 5

Надёжней говорить о том, что знаю, что видел, что понял.

Все гуманитарные науки – это не что иное как память о тех, кто ушёл. Изучая культуру, мы пытаемся понять, чем жили сотни поколений до нас. Язык – это то, в чём отложились напластованные тысячелетия человеческого общения: людей давно нет, но это они дали мысли форму, это их древние понятия об окружающем мире мы пытаемся приспособить для своей, новой жизни. Литературоведы, музыковеды изучают то, что читали и что слушали люди ушедших поколений: без этого бы не состоялось настоящее. Этнографы, осмысляя современный быт, обнаруживают в нём невероятную древность: оказывается обыкновенный резной наличник с весьма абстрактным, на первый взгляд, орнаментом, ведёт свою историю от древних представлений о мире – мастер, сам того не понимая, вырезал контуры тех фантастических существ, которые, как считалось, оберегают дом. Про историю и говорить особо нечего: её предмет – прошлое.

И вот наталкиваешься на то, как сотни поколений финно-угров Поволжья с их бесконечно длинным прошлым припечатал мэтр исторической науки Сергей Михайлович Соловьёв: «Жили они когда-то – вот и всё, что может сказать о них история».

Всё?…

Мне трудно вспомнить более ярко выраженный учёный снобизм историка. Доходящий, пожалуй, до отрицания тех ценностей, которыми жива его наука, – эфемерных, но от этого не менее значимых.

«Финны могут ли быть почтены народом, входящим в состав гражданского нашего общества? Нимало: это волчцы и дикие травы, растущие по нивам, заселённым животворными хлебными растениями», – рассуждал историк и писатель первой половины XIX века Николай Полевой. Себя он, конечно, считал представителем «животворных растений». А библейское слово «волчцы» не просто означало сорняки – от него веяло ужасом сакрального проклятия, опустошения. Нижегородский учитель словесности и публицист конца XIX века Александр Мартынов в одной из статей желал, чтобы скорее наступило время, когда каждый из нерусских народов Поволжья «совершенно сольётся с великорусским и след его исчезнет». «Жаль следа исторических народов, оставивших памятники письменности и искусств: когда же подобные, упоминаемые нами, народцы, почти полудикие, поглощаются сильнейшим и более образованным племенем – жалеть тут не приходится».

Хорошо, положим, что так.

Но тогда получится, что «сильнейшие» и «образованные» будут ближайшими потомками «полудиких». Это возможно? Это никак не испортит «исторический народ», такое «поглощение» не приведёт к его деградации?

Полагаю, что для автора ответ был понятен. Но тогда пресловутый «исторический народ» совершенно неизбежно усвоит не только то, что учитель словесности связывал с цивилизацией. В его крови обязательно будет опыт его генетических предков, он впитает, хоть и как-то по-своему, их представления о мире, их ценности. И страшным грехом будет рассуждать о высоте культуры собственных предков. И вообще, у кого в арсенале припасены шаблоны для измерения этой высоты? Ведь наша жизнь – это материализованный итог прошлого.

Так какой же была эта встреча, происшедшая несколько веков назад в Лесном Заволжье, – двух разных миров, двух пониманий жизни, двух потоков культур?

Во всех случаях, эта встреча должна была лежать у истоков современной русской культуры и государственности. Потому что новая культура великого народа создавалась, зрела на просторах Северо-Западной Руси, на новгородских и псковских землях, в Нижегородском Поволжье и в Поморье, вбирала в себя то, чем эти края были богаты, чтобы заявить о себе миру в XVIII веке, в канун Пушкина.

Раз прошлое является нам, значит, оно что-то хочет.

А боги Лесного Заволжья никуда не могли деться. И даже если о них помнит не каждый из жителей этого края, это не означает, что они его покинули.

Силы леса

Уже не помню, почемуЯ полюбил деревья эти.Они как дырочки в кларнете:Невинны, но ведут во тьму.

Есть простой, но удивительно дельный совет. Если вы чего-то не понимаете и хотите разобраться, идите к людям. Обязательно найдутся такие, от кого вы узнаете что-то новое и важное.

Идти к людям – означает ехать в Лесное Заволжье. Ещё, конечно же, – идти в библиотеку. Потому что общение с книгами – это тоже общение с людьми.

Четыре часа езды в электричке – и вы в городе Шахунья, самом большом в Лесном Заволжье.

Конечно, на первый взгляд, искать здесь нечего. Город был построен на совершенно пустом, необжитом месте в 20-х годах XX века. Между Нижним Новгородом и Вяткой требовалась серьёзная опорная станция с депо. Отсчитали нужное число километров и принялись прокладывать пути и строить бараки, засыпая болота. Город этот кажется приезжему человеку не особенно уютным, весной в нём долго бывает сыро, зимой его засыпает снегами, никакой интересной старинной застройки, даже рубленых изб с красивыми наличниками. И если вы занимаетесь этнографией, то в Шахунье должны ценить разве что вокзал: вы приехали сюда, и можете сесть в автобус, который отвезёт вас куда-то дальше, в деревни, вглубь тайги.

Но город – это люди. И они могут принести с собой сюда откуда-то необычные воспоминания.

Мне посоветовали в Шахунье сходить к очень пожилому человеку – почётному железнодорожнику Ивану Васильевичу Шкаликову. Он бывший машинист, а машинисты – это традиционно самая-самая элита на транспорте, интеллектуалы, люди, которые интересуются очень многим.

Шкаликов писал очерки об истории железнодорожного узла – он, так уже получилось, приехал из Нижнего Новгорода с родителями в Шахунью, когда станция ещё только строилась, и всё прошло у него на глазах. В войну Шкаликов водил здесь поезда с военными грузами – и об этом он тоже мне рассказал. На линии от Кирова до Нижнего Новгорода помнит каждую мелочь, каждый пикет.

Это, конечно, очень хорошо. Но железная дорога вряд ли проходит по таким местам, которые сейчас меня интересуют. Они, скорее всего, скрыты от глаза где-то в глубинах тайги. Может быть, Иван Васильевич о них что-то слышал? Вот о чём я его спрашивал.

Шкаликов, как оказывается, прекрасно понял мой вопрос и просто подводит дело к ответу.

– Я знаю такое место и видел его много раз. И вы его видели, если ехали на поезде в сторону Кирова и смотрели в окно справа.

Около перегона Тоншаево – Пижма была такая деревушка Ирга. По-другому в народе её ещё называли Раздеря. Сейчас уже всё… А вот лет сорок назад дома стояли, марийцы в них жили. Тогда и услышал легенду о том, что происходило недалеко от этой деревни.

Давно-давно жила в тех местах девушка – статная, скромная, красивая. Звали её Ирга. Жила она вдвоём со старым дедом, сама на охоту ходила. Глухарь, рябчик, барсук – для неё ерунда. На самого хозяина леса хаживала с рогатиной. Метко из лука стреляла, острогой, топором орудовала не хуже всяких мужчин. Лес знала как свои пять пальцев. Лесом и кормилась, деда своего кормила.

Однажды разгорелась в деревне гулянка. Ирга и тут себя показать смогла: плясала, песни пела как никто. В разгар гулянья из лесу прибежал мужик.

– Братцы, солдаты идут близко! К речке подходят! Всем ведомо, зачем идут солдаты – хватать мужиков, кто царского указа ослушался.

«Что будем делать?» – закручинилась деревня.

– Вот что, мужики! – вступила в разговор Ирга, – милости от царёвых солдатов не жди – подите-ка в лес. Да скорее, а мы вас не выдадим.

Послушались мужчины и только успели скрыться в лесу, как показались солдаты, усталые, злые. Потребовали яиц, молока, мяса, а старший к допросу приступил. Выступила вперёд Ирга:

– Не знаем мы, куда мужчины ушли. Лес велик, ищите.

– Вы не знаете – мы знаем. Завтра ваши мужики будут здесь, а мы вас плетьми запорем.

Смекнула Ирга, что видели солдаты, куда мужчины могли уйти.

Стемнело – выбралась в лес. Разыскала своих, велела им подальше уходить. Возвращалась уже под утро. Тут её и схватили часовые. Крепко сопротивлялась Ирга, да силой её одолели. Капрал посадил Иргу под замок, стал голодом морить. Сам – в лес с солдатами своими. Конечно, никого не нашёл. Понял, что Ирга предупредила всех своих, крепко обозлился. Уж и пытал он Иргу, и бил плетьми. Ничего не сказала девушка, тверже железа стояла. Горько плакал, стоя в сторонке, старый дед.

И тогда подвели Иргу к сосне и повесили на ней.

Пошёл дед в лес, долго плутал, да всё же обнаружил земляков, рассказал им об издевательствах над Иргой. Гневом воспылали мужики.

– Это она за нас смертушку лютую приняла – отомстим солдатам!

Схватились мужики за луки, за топоры, устроили засаду. Крепко бились с солдатами – у тех оружие, у них – ярость и гнев. Не ушёл и капрал-издеватель от возмездия. Немногие солдаты сумели спастись. А Иргу бережно сняли с сосны, похоронили всем селением. И сосну, на которой повесили Иргу, поклялись хранить.