Николай Морохин - Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам Страница 6

Сосна стояла до наших дней. Железную дорогу строили – её пилить должны были, она в полосу отвода попадала. К инженерам пришли местные жители – уговорили сосну сохранить. Вторые пути прокладывали, тоже сосну обошли. И я её помню на 703 километре. Упала она от старости.

Так ли было, нет ли, а народное предание о смелой девушке живёт.

Шкаликов сделал паузу. И завершил рассказ: нет уже того дерева. Но осталась поляна около него, и лесом она не зарастает. Значит, люди приходят туда из соседних деревень косить траву. Конечно, есть у них покосы и поближе. Но этот – особый. Он помогает беречь место. Только не покоси пару лет – над ним сомкнётся тайга. И ещё – как полагается по обычаю – в обед люди помянут добрым словом предков.

Спустя два года предание об Ирге я нашёл в рукописи краеведа из посёлка Вахтан Павла Севастьяновича Березина. Этот человек, бухгалтер местного канифольно-экстракционного завода, записывал то, что рассказывали в Лесном Заволжье старики, с двадцатых годов.

«Давно это было. Даже наши деды не помнят, когда, а рассказ идёт из поколения в поколение. Один раз с реки Ветлуги по направлению к нынешнему Тоншаеву проходил какой-то отряд, иные говорят, разбойников, а другие – карателей каких-то. Попал он в первое от Ветлуги поселение среди глухого леса в трёх верстах от старинной дороги на Царёвосанчурск. Но ней, говорят, ещё рать Ивана Грозного на Казань шла. Теперь там уж никто не живёт, только поляна сохранилась, на которой стоит старая-старая сосна. Сохранилась поляна потому, что её косят, а иногда даже пашут и сеют здешние мужики…»

История, рассказанная Павлу Березину, была с другими деталями. Упоминался там не дед, а старик-отец девушки. И говорилось про замечательного юношу-охотника Одоша, который любил Иргу, да не оказался в деревне в тот печальный день – был в тайге на промысле.

«Проходило одно столетие за другим. Давно заросла лесом брошенная деревня, осталась только поляна, а посреди неё старая сосна. За поляной так и сохранилось название Ирга в память о девушке. Когда в 1913 году вели железную дорогу, рабочие-марийцы не тронули старую сосну, хотя она входила в полосу отчуждения. Руководитель работ инженер Фойхт настоятельно требовал её срубить, но марийцы рассказали ему старинное предание, говорили, что сосна – памятник девушке, которая погибла от рук разбойников и спасла людей. Её берегут из поколения в поколение. Инженер согласился сместить полотно дороги и оставить сосну. Так она и стояла до 1943 года, пока её не выворотила с корнем буря. Но место, где она была на перегоне Тоншаево – Янгарка, помнят. Берегут имя Ирги. Так народ хранит память о героях, её не сотрут века».

Родственники Павла Березина дали мне почитать его записки. И рассказ стал обрастать деталями.

«Предание о гибели Ирги не давало мне покоя. Я был убеждён, что в его основу было положено какое-то событие, поэтому и приступил к изучению прошлого этого края».

Впервые в 1923 году Павел Березин пришёл на ту самую поляну, когда узнал новость. Рядом был карьер – брали песок, чтобы выравнивать насыпь. И рабочие наткнулись на могильник. Вызванные из Нижнего Новгорода археологи подтвердили догадки – глиняные горшки, медные котелки, железные ножи, кинжалы, женские украшения были типичны для марийского средневековья. Здесь, и правда, находилась деревня.

А в сороковых годах Березин познакомился со старым дорожным мастером Иваном Носковым, который жил на станции Тоншаево. Оказалось, тот в 1913 году рубил в этом месте просеку под будущую железную дорогу. В основном бригада состояла из марийцев окрестных деревень.

«Они оставили несрубленной одну старую сосну, попавшую в полосу отчуждения, – писал в своём дневнике Березин. – Инженер Пётр Акимович Фойхт при осмотре работ на Иргах обратил внимание старшего рабочего Носкова на огромную сосну. Подозвав рабочих-марийцев, рубивших лес, он приказал немедленно срубить дерево. Марийцы же замешкались, о чём-то оживлённо заговорили между собой по-марийски. Затем один из них, по-видимому, старший артели, наотрез отказался выполнить приказ инженера, заявив, что под сосной давно была похоронена марийская девушка, которая сама погибла, но спасла много жителей бывшего здесь поселения. И эта сосна хранится как своего рода памятник погибшей. Фойхт попросил марийца более подробно рассказать о девушке. Тот выполнил его просьбу. Внимательно выслушав рассказ, инженер приказал сосну оставить».

Сколько лет может отделять нас от события, которое случилось где-то в самой глубине тайги? Ботаники пишут о том, что старые сосны в нашей тайге живут до 400 лет, но известны и такие деревья, возраст которых достиг 580 лет. Значит, это, например, вторая половина XVI века? Это время, когда в Лесном Заволжье шли Черемисские войны. Их было четыре. И историки до самых последних лет обходили их вниманием. Ведь происходили события как бы на периферии России небольшими локальными очагами. Без масштабных битв тянулись войны около 30 лет, а документов о них сохранилось очень немного. Солдаты, разбойники – они могли появиться в этих местах именно тогда. И если это были московские ратники, могли ли они разобраться, кто перед ними – мирные охотники или «повстанцы»? Ведь если люди организованно с оружием ушли из деревни в лес, не замышляют ли они что-то недоброе?

Чужие люди никогда не узнали бы об этой сосне, не увидели бы её, если бы тайгу здесь не прорезала, не раскрыла в начале XX века просека строящейся железной дороги. И это была величайшая случайность, особенно, если учесть, что проектов дороги предлагалось несколько.

Итак, марийцы берегли дерево, берегли место, когда дерева уже не стало. И они не просто приходили сюда косить траву – они поминали предков. Значит, это место правильно считать священным?

Так, может быть, тот самый «куст» – это такое же священное место?

А что может таить тайга, глубины которой не раскрыла дорога?

В Тоншаевском районе я познакомился в начале девяностых годов с Вячеславом Тёркиным. Это хорошо известный в тех местах человек. Сейчас он построил себе дом в самом Тоншаеве, а тогда жил в деревне Письменер.

Фамилия его может показаться кому-то русской. И очень знакомой. Какие ассоциации она у всех вызывает, объяснять не надо. Один раз, когда спустя несколько лет мой тоншаевский знакомый приехал в Нижний Новгород вместе с двумя племянницами и должен был петь на концерте, я заманил снимать его фотографа из газеты. Повод объяснил просто: в город приехал сын Василия Тёркина.

– Как? – не поверил фотограф. – Разве Тёркин был на самом деле?

Первым делом он аккуратно спросил у нашего гостя отчество.

– Васильевич!..

Фотографу не стали объяснять, что Василий Тёркин – отец Вячеслава – в войне, в самом деле, не участвовал: он был тогда ещё слишком молод.

Окончательно убедила фотографа гармонь в руках Тёркина. Это был, конечно, он.

Но фамилия у моего гостя была именно марийская и в Тоншаевском районе все её носители – марийцы.

В Йошкар-Оле вышла в 1995 году толстая книга профессора Семёна Черных «Словарь марийских личных имён». Взяты они были не откуда-нибудь – из письменных документов прошлых веков, где перечислялись владельцы имён с указанием их деревень. Имён Черных насобирал больше 23 тысяч. В их числе Терек, от которого и происходит «Тёркин». Означает имя – «опора», «живой» и, судя по всему, взято марийцами из тюркского обихода. Человек с таким именем известен, например, по документам 1722 года, где точно указано, что он «черемисин». А что имя позаимствовано у соседей, так это привычное для любого народа дело. У русских, например, тоже очень немного имён собственно славянских – чаще греческие, еврейские, латинские.

Начинал Вячеслав Тёркин как часовщик. Однако его рукам привычна не только маленькая отвёрточка, но и плотницкий топор. Работу с деревом надо очень любить, иначе так, как у Тёркина, не получится никогда. Украсил он резьбой свой дом, украсил навес на автобусной остановке, украсил сельский клуб. Стал в этом клубе работать – учит молодёжь старому ремеслу плотника, поёт и с детьми, и с ровесниками, и со стариками знакомые ему с ранних лет марийские песни – это чтобы не забылось. У Тёркина дома – целый шкаф книжек и вырезок о марийской культуре. И целый шкаф старинных костюмов. Она изумительно бела, эта одежда из толстого домотканого холста. По ней – чёткий и яркий орнамент вышивок, поблёскивают монеты.

Первые костюмы, которые получил когда-то Тёркин от родственников как ненужные, он восстанавливал неделями. Отстирывал, зашивал дырки, укреплял швы. Вместо пропавших монет на несколько женских костюмов он пришил тогда маленькие блестящие часовые циферблаты – никто и не замечал такой подмены.

А про вышивку он может рассказывать долго и увлечённо. Вышивка – как письмо старательной девушки потомку, только надо уметь его прочитать. В каждом орнаменте обязательно есть значки тамги – родового символа, которым метили и всё в доме, и орудия для работы в поле, и межевые знаки, и даже вырезали их на бревне-памятнике над могилой. Так мы узнаём, какой семье вышивка принадлежит. А дальше особенности узора расскажут, что думала девушка о своей жизни, о женихе. Только внимательней, внимательней…