Роберт Каплан - Муссон. Индийский океан и будущее американской политики Страница 30

Стремление возродить былое национальное величие свойственно среднему слою индийской буржуазии; оно также присуще «новой» мусульманской буржуазии в Иране и Пакистане – и оттого все три державы хмелеют при мысли о том, что получат в руки ядерное оружие. Идет ли речь об индийской империи Маурьев или о персидской империи Ахеменидов – миллионы людей, недавно поднятых из бедности и вслед за тем получивших кое-какое образование, рассматривают бомбу как символ мощи, способной возродить эти славные древние царства.

В Индии подобные устремления были подогреты экономическими реформами 1990-х, когда страна и в самом деле очутилась в авангарде глобализации. Поскольку социалистическое национальное государство индусов и мусульман быстро отступает в прошлое, обоим народам требуется обрести углубленное самосознание, чтобы найти себе опору во времена бесцветной и безликой «всемирной цивилизации». Неожиданно пришедший изобильный достаток заставил многих индусов задуматься о собственном положении, сделал их восприимчивыми к идеологии, проповедующей исключительность. Это особенно заметно в среде гуджаратцев, осевших за морем. Став преуспевающими гражданами Запада, они принялись отыскивать свои «корни» – и возложили заботы о поиске на плечи родичей, оставшихся дома, в Индии. Выход в широкий мир заметно сузил поле зрения этих людей. В таком тигле и выплавилось понятие хиндутвы («индусскости»), а исламский экстремизм был ответом на нее.

Слово хиндутва впервые упоминается в брошюре «Кто есть индус?» («Who Is a Hindu?»), написанной борцом за независимость Винаяком Дамодаром Саваркаром и напечатанной в 1923 г. В широкое употребление это слово вошло только на протяжении последних десяти лет, когда преуспевшая индийская экономика начала оказывать такое общественное воздействие, что пышно расцвел Сангх (совокупность индусских националистических организаций). В их числе – РСС, БДП («Бхаратия Джаната Парти» – Индийская народная партия) и ВХП («Вишва Хинду Паришад» – Всемирный совет индусов). РСС, образованная в 1925-м, служит ведущей организацией – обширным, во многих отношениях неофициальным корпусом самопомощи. Там служат главным образом добровольцы. Виджай Чаутайвале, специалист по молекулярной биологии, пояснил: РСС говорит «истинно индусским голосом, которого лишилась партия Индийского национального конгресса, потворствующая мусульманам. В былые годы, – продолжил Чаутайвале, – сюда вторгались мусульмане. Они победили. Мы понесли поражение. Британцы тоже победили. Мы понесли поражение. Мы были обществом побежденных. Следовало сплотиться и вспомнить: мы – индусы».

Сторонники РСС полагают, что она героически спасала от гибели многих пакистанских индусов в 1947 г., после того как Пакистан отделился от Индии. Через год, когда Ганди был убит националистом-индусом Натхурамом Годзе, причастным к РСС, организацию запретили. В 1960-х РСС начала возрождаться, проникая в студенческие объединения и – особенно – примыкая к программам общественного благосостояния, подобно Мусульманскому братству на Среднем Востоке. В областях, населенных индусскими племенами, РСС занималась вопросами развития и социальной помощи, а также призывала упразднить неприкасаемость – чтобы индусы сделались «более равными» друг другу. По мере того как на протяжении 1970-х гг. престиж Индийского национального конгресса исчезал, престиж националистов рос. Чтобы проповедовать идеалы РСС на общенациональном политическом уровне, образовалась БДП. Все защитники прав человека, беседовавшие со мной в Гуджарате, – индусы и мусульмане – звали РСС фашистской организацией, которая под видом гуманитарного содействия собратьям-индусам насаждает и утверждает «культурный национализм». Сообщают, что после землетрясения, случившегося в 2001-м, РСС оказывала помощь исключительно индусским семьям.

Горячее сердце РСС – прачараки (проповедники или пропагандисты). Они распространяют призывы РСС. Обычно прачараки остаются холостыми и целиком посвящают себя организации. Живут они скромно, воодушевляя сотни рабочих, сами пребывают в тени, оставаясь безликими, сознательно стремясь уничтожить собственное «эго». Эти люди чем-то сродни жрецам – с той лишь разницей, что в среднем прачарак занимается своей деятельностью года два-три, а затем женится и возвращается к обычному существованию. Нарендра Моди – необычен. Выходец из касты среднего достоинства, он родился в Гуджарате в 1950 г. и прослужил прачараком без малого десять лет, пока под конец 2001 г. не стал верховным министром. Моди неженат и одинок. Жизнь Моди по-прежнему принадлежит лишь РСС.

Идеолог индуизма, генеральный исполнительный директор Гуджаратской компании, приверженец нововведений, Моди – нынешняя воплощенная кульминация местной истории и географии, олицетворенное свидетельство твердокаменного пристрастия Гуджарата к народной обособленности. Новаторский деловой дух Моди как нельзя лучше соответствует космополитическим стандартам современного Запада. Моди столь честен, что предназначенные ему подарки неизменно отправляются в казначейство штата. Как непохоже на коррупцию и непотизм, царящие в индийской политике! Когда Моди посещает гуджаратские деревни, беременные женщины при любой возможности касаются его ступней – чтобы новорожденные младенцы оказались похожи на верховного министра.

Кабинет Моди находится на верхнем этаже массивного министерского здания, построенного из дешевого камня 40 лет назад. Фасад шелушится. Вокруг высятся не менее массивные и уродливые министерские строения. Это – Гандинагар, строго распланированный город правительственных чиновников, расположенный к северу от Ахмадабада, – обширный памятник некоторым порочным архитектурным течениям, существовавшим в прежней, социалистической Индии. Население Гуджарата составляет лишь 5 % от общей численности индийских граждан, однако равняется 50 млн – столько жителей не насчитается во всей Южной Корее. Чтобы управлять ими, требуется немало бюрократов.

У входа в офис Моди стоял гомон: западные инвесторы и бизнесмены, одетые с иголочки, теснились поближе друг к другу после бесед с верховным министром. Ровно в пять часов вечера меня препроводили в его кабинет. Моди сидел во главе Т-образно составленных письменных столов. Остальные кресла пустовали. Верховный министр был облачен в традиционные пижамные брюки и длинную, элегантную корту коричневого цвета – старинное одеяние индийцев, принесенное на полуостров мусульманами Моголами. Из нагрудного кармана торчали шариковые ручки, на приятном, красивом лице поблескивали очки в тонкой проволочной оправе. Тронутая проседью бородка была коротко и опрятно подстрижена. Перед Моди лежала небольшая стопка бумаг, которую он подвинул ко мне, даже не дожидаясь, пока посетитель заговорит. Человеку явно было некогда заниматься праздной болтовней. «Слышал, что вы интересуетесь развитием Гуджарата. Здесь ответы на возможные вопросы». Бумаги оказались не обычными рекламными брошюрами, а длинными статистическими перечнями, ссылавшимися на источники сведений и собранными воедино кем-то из помощников. С 2002-го ежегодный прирост валового внутреннего продукта в Гуджарате равнялся 10,2 %. В штате появилось восемь новых университетов. Свыше половины рабочих мест, недавно созданных по всей Индии, приходилось на долю Гуджарата, занимающего первые места в борьбе с нищетой и производстве электрической энергии. Я и сам уже заметил: в последнем пункте Гуджарат был не чета сопредельному Синду (Пакистан), где электроснабжение функционирует ежедневно лишь несколько часов. Имелся проект строительства новой плотины и микросистем орошения – опять же Синду, где чувствуется острая нехватка воды, а плотины остаются теми же, что и в эру британского владычества, давали сто очков вперед.

Припомнились Китай и Чили. В первые месяцы своей диктатуры (1973–1974) Аугусто Пиночет замучил и уничтожил несколько тысяч людей, а потом создал своего рода экономическую динамо-машину, ставшую благодеянием для всей страны. В 1989-м Дэн Сяопин перестрелял несколько сотен студентов на площади Тяньаньмэнь, а потом за кратчайший срок улучшил условия жизни стольким китайцам, что побил все известные рекорды экономической истории. В обоих случаях сознательное зверство правителей породило атмосферу ошеломленного страха – и правители воспользовались ею, чтобы провести множество реформ безо всякого постороннего сопротивления переменам. Отвратительно – и вместе с тем действенно. Как ни тяжко это признавать, с 2002-го в Гуджарате не было ни единого столкновения на религиозной либо этнической почве.

Я спросил у Моди: старался ли он сделать Гуджарат новым Сингапуром или Дубаем, который отличался бы от остальной матери-Индии в лучшую сторону?