Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1995 год Страница 6

— Нет, — смеется Евгений Николаевич, — знаменитостью я не стал. А вот сколько намаялся с этой справкой... Да, ладно, дело прошлое. Не будем это ворошить. Только вот что мне иногда думается а не спасся ли тот подлец, не выжил ли скотина, что на плоту молча людей по головам бил, топил? Выжил да работал, как ни в чем не бывало? Мелькает такая мысль, куда ж он девался?

А вообще-то я многие годы никому ничего не рассказывал. Как-то стал на праздничном, что ли, вечере делиться воспоминаниями о плаваниях в конвое. Внимательно так все слушали. А после подходят и говорят, недоверчивые, значит: «Да не придумал ли ты все это, брат? А? Знаем, любите вы, моряки, байки рассказывать. И после одного потопления люди с ума сходили, а если и выживали, так к морю и близко не подходили. Вон военные моряки — и самолеты сбивали, и лодки топили вон орденов-то сколько, во всю грудь! А у тебя ни ордена, ни медалей нет. Так не бывает!» И как им объяснить, что мы же не военные моряки были, мы только грузы возили. И в документах нам писали «В войне не участвовал». Вот только недавно участником войны стал. Что орденов-медалей нет — не беда. А вот вроде получается, что ты всю войну где-то в теплых морях проводил — это ни к чему...

— А, знаете, я чуть миллионером не стал. Самым настоящим. Как это получилось? Спас меня наш «Белгород», а обломок танкера с мазутом американцы вытащили на свой берег. А по их законам все это принадлежит спасшимся после кораблекрушения. А я же один на обломке оказался. Янки говорят: «Продашь — большим бизнесменом будешь»!» Я им, знаете, по этому поводу большой морской загиб выдал. Самых отборных... Да, вот еще интересно. Мы на «Белгороде» только к берегу подошли, пришли в Сиэтл, и меня первым делом в госпиталь уложили, доктора американские собрались, целый консилиум. Серьезные доктора. Разложили меня на кровати, раздели и тут-то им моя зебра неотмытая и явилась во всей красе. Доктора ни слова не сказали окружили, ощупывают, во все места пальцами тыкают и головой качают. И молча так, внимательно. А потом один другому и говорит так ясно: «Такое может выдержать только русский варвар!» И все это так ясно, у меня под ухом. Они же не знали, что я по-английски говорю.

Ах, русский варвар! Очень хорошо! И тут я им такую фразу закатил, да так громко, что они все и отпрянули! Полную тираду самых отборных английских ругательств произнес в их адрес. Варвар так варвар, так и получайте! Конечно, наши довоенные дамы-англичанки нас этому искусству не обучали. Все эти тонкости морского словаря я в арктических конвоях да на «Джассоне» постиг. Но уж все тонкости, ни убавить, ни прибавить. Когда торпедоносец немецкий над палубой появлялся да бомбы начинал бросать, — так ему вместе с орудийными такие залпы неслись, такие очереди выдавали! Причем, на всех языках мира. Жаль только вот, по латыни я не знал, а то бы докторам в самый раз пришлось.

Они, то есть доктора, обалдели сначала: «Как это так? Русский так бегло по-английски заговорил да с таким знанием дела?!» А потом за животы стали хвататься от хохота, извиняться начали: «О-о! Да ты хороший док-мастер! Так только наши самые лучшие мастера ругаются. А вообще-то мы считаем, что русские очень крепкий народ. А это варвар просто идиоматическое выражение получилось!»

Ну, отношения и восстановились. Мир был заключен.

Потом проходу не было от фото- и всяких других корреспондентов. Стали водить меня по фешенебельным магазинам, одевать самым модным образом, кормить в шикарных ресторанах. И сразу же во всех магазинах и ресторанах рекламы огромные: «Здесь покупал штаны и штиблеты штурман с «Донбасса»! «Здесь сидел русский моряк с погибшего танкера! Заходите, покупайте, занимайте его место!» В газетах американских вот, кое-какие еще сохранились я стал чуть ли не героем. «Робинзон на плавучем острове!» — писали.

Мы смотрим фотографии, вырезки из старых газет...

— Евгений Николаевич, сколько же, как вы говорите, «купаний» у вас получилось?

— Купаний? — смеется капитан. — «Игарка» пошла на дно, я купался — раз. «Джассон» торпедировали — когда из плена на катере удрали два. «Святой Джеймс», то есть «Донбасс», это у Кубы, когда акулы напали, — три. И в четвертый раз уже после войны, когда танкер на волне сломался. Ну а когда взрывом бомбы с мостика выбрасывало или волной смывало — это не серьезно. А так всего девять раз купался.

— Девять всего?!

— Всего девять...

— И потом, все в море, все в море?

— Да вот три года, как на пенсию отправили, а так все в море... И не верится, что плавать уж не придется больше. Вот выходим по утрам да вечерам гулять с Джолли, проходим через парк к каналам, а все кажется, что бродим по пустынным причалам Рейкьявика еще с тем Джолли, с первым... Вот-вот выходить нам в море... Или — это Джолли провожает меня в рейс. Вот в таких мечтах и бродим. Что говорить, тянет оно, море...

И вспоминались его слова: «Сам. Все сам. Так и бегаешь целый день — тут ты и матрос, и штурман, и кок, и рулевой...»

Все делать своими руками, как научила его старенькая бригантина «Вега». Теперь и сам капитан был похож на судно, которое смастерил своими руками.

— Я вам самое интересное-то не рассказал! Знаете, что больше всего врезалось в мою память из военного времени? Самое удивительное, самое невероятное приключение, о котором я чаще всего и с удовольствием вспоминаю? Это встреча с Джеком Лондоном!

Была ночь. Погасли фонари в парке. Прошел дождь, и пахло мокрой листвой и холодными спелыми яблоками. В разрывах облаков плыла луна — качался вечный «адмиральский фонарь» на невидимой в ночи, непостижимо высокой мачте, на фоке корабля, затерянного во Вселенной.

Капитан и черный сеттер Джолои шли по дорожке, теряясь в тени деревьев, и деревья качались и шумели, словно морские волны, то накатывались на берег, то уходили в глубину...

Мы устроились на скамейке.

— Кто бы мог подумать, что такое приключится, — сказал капитан. Стояли мы в Окленде, на берегу залива Сан-Пабло, как раз напротив порта Сан-Франциско. «Святой Джеймс» — будущий «Донбасс» — еще в доке, время свободное было, и пошли мы бродить по городу. Стемнело. Зажглись неоновые огни. И набрели мы на кабачок. Вошли, и у меня даже сердце дрогнуло... Да-а. Кабачок был построен из обломков фрегата, который разбился во время урагана в заливе Сан-Пабло, недалеко от этого места, и содержал его мистер Джеймс Хейнольд. Заманчиво назвал он свой кабачок — «Первый и последний шанс». Бросилось мне в глаза и то, отчего дрогнуло сердце, — надпись во всю стену: «Рандеву с Джеком Лондоном»! И только тогда я понял — ведь это же родные места Джека! И, представляете, «Свидание с Джеком Лондоном», когда идет такая война...

В маленьком зале стояло пять круглых столиков, и мы сели за один. На всех стенах, даже на деревянном сводчатом потолке, были приколоты визитные карточки посетителей кабачка.

— О-о. Русские моряки! — обрадовался Джеймс Хейнольд, узнав, кто мы такие. Он подсел к нам.

— Это большая честь для меня! Русские — храбрый и благородный народ!

А когда он узнал, что я и моряком-то стал благодаря Джеку Лондону, разговорам не было конца.

Оказалось, что Джеймс дружил с писателем, и каких только историй не рассказал он — как ходил с ним по заливу на шхуне, как помогал строить Дом Волка, как люди подожгли этот дом и Джек потерял тогда веру в людей, стал крепко пить, а потом отравился люминалом. Джеймс хоронил его.

— Камень на могиле Джека, говорил Джеймс, красный камень дома, в котором Джеку не пришлось жить. Вы должны побывать на его могиле. Я поговорю с его вдовой, Чармиан. Она, я уверен, будет рада русским морякам. Я отвезу вас на своей машине. Это недалеко в Сономской долине. Вы слышали о Сономской долине?

Сономская Долина! Лунная Долина! О-о, слышал ли я о ней! Не приснилось ли мне все это!?! Побывать в Доме Джека, когда идет эта страшная война!.. Вот уж, воистину, первый и последний шанс!

Джеймс привез нас на своей машине. Элиза Чармиан Лондон встретила нас очень приветливо, показала дом, провела по комнатам. «Как бы был рад Джек, говорила она, как всегда он ждал встречи с русскими. Русских людей он представлял простыми, благородными и отзычивыми...»

Разговор затянулся до позднего вечера, и нам пора было возвращаться на судно. Перед расставанием мы пошли на могилу Джека. Темнело. В долине было прохладно. Холмы окутала синева. А красный камень на могиле словно светился. Не гас в темноте. Чармиан осталась у могилы Джека, а мы все оглядывались назад, все прощались с ними... Так и осталось в памяти маленькая, темная фигурка среди синих, почти черных холмов Сономской долины. Лунной долины. И красный камень, светящийся в темноте...

Была ночь. И был старый парк, насквозь пронизанный ветрами. Светила луна на фоке невидимой мачты. И казалось, что корабль плывет по Лунной Долине, а капитан и черной сеттер Джолли несут ночную вахту...