Сергей Шавель - Перспективы развития социума Страница 15

Стоит, однако, задуматься, почему именно в послевоенной Германии утвердилась такая терминология и соответствующий тип экономики. Причина этого в том, что во всех слоях общества в то время было резкое неприятие прежнего режима и стремление дистанцироваться от его проявлений. Экономика Третьего Рейха была милитаризованной, этатистской, жестко контролируемой, в том числе и тайной полицией, ориентированной с конца 30-х годов на колониальные ресурсы, сырье и дешевую рабочую силу невольников. Нужна была альтернатива, но, по-видимому, в тех условиях не подходили известные модели – либеральная, социалистическая и др. Новое название должно было не только отрицать милитаризм, этатизм и шовинизм времен гитлеризма, но и создавать перспективу Чтобы возродиться, страна нуждалась в гражданском мире, в объединении нации, в принципиально иных трудовых отношениях, в ясной и справедливой оплате труда, в поддержке малоимущих, тех, кто не по своей воле оказался в затруднительном материальном положении. Все это и вобрало в себя понятие «социальная экономика», как новый тип экономических отношений и форм хозяйствования.

Интересно, что Ф. Хайек, посвятивший специальную главу научной лексике, названную «Наш отравленный язык», не обратил внимания на давно известный факт, когда язык буквально сопротивляется неправильному сочетанию слов, фальши. Попробуйте соединить прилагательное «социальное» с экономикой рабовладельческого общества, или азиатским способом производства, или «производством ради производства», или первоначальным накоплением капитала, – ничего не получится. Лексически правильная форма превращается в содержательную бессмыслицу типа «жареный лед». Можно сказать, что «язык не поворачивается» назвать рабство, крепостничество, обман, эксплуатацию социальными явлениями, хотя все это, конечно, существовало или существует в обществе. То же относится и к понятию «государство». Язык противится употребить слово «социальное» при характеристике государств, в которых подавляются права человека, угнетается большинство народа (тирания, деспотия), как и те, где подвергаются дискриминации, сегрегации, репрессиям и т. и. те или иные категории населения. Для предварительной классификации полезно хотя бы отказаться от нелепого тезиса «Всякое государство социально», – он противен здравому смыслу и моральному чувству человека, – и не зачислять в категорию социальных государств те, которые отягощены отмеченными аномалиями.

В истории социогуманитарных наук центральным является вопрос о генезисе (происхождении) человека и общества. С точки зрения методологического индивидуализма вначале должны были появиться люди современного типа Homo Sapiens, которые тем или иным способом – сознательно или стихийно – создали или организовались в общество. Данная номиналистическая парадигма вводит ряд допущений, таких, например, как: а) общество – это совокупность индивидов; б) нет людей – нет общества; в) надындивидуальные образования – только абстракции, не имеющие системных свойств целого; г) социальные изменения есть сумма изменений индивидуальных[112]. Не вдаваясь в обсуждение этих аргументов, заметим, что при этом даже не поставлен вопрос о возможности происхождения и существования человека вне общества. О популярной в свое время робинзонаде сегодня никто не вспоминает.

Ответ на этот вопрос предложил известный российский философ и этнограф Ю. И. Семенов. В интервью Ю. М. Резнику он отметил: «Я, вероятно, впервые в науке, показал, что становление человека (антропогенез) нельзя понять, не рассмотрев становление общества (социогенез), что они представляют не два самостоятельных, хоть и тесно связанных процесса, а две стороны одного единого процесса – антропосоциогенеза… Как мне удалось установить, суть социогенеза состояла в становлении социальных (прежде всего коммуналистических экономических) отношений, ранее на Земле никогда не существовавших, и обуздании ими зоологических инстинктов: пищевого и полового. Вначале был подавлен и введен в социальные рамки первый, а значительно позднее и второй. Половой инстинкт был окончательно поставлен под социальный контроль с появлением экзогамии, рода и группового дуально-родового брака… Вместе с родом возник и Homo Sapiens»[113].

Таким образом, в этом процессе – антропосоциогенеза – социальные факторы, такие как альтруизм, общение, партиципация (соучастие) и другие, сыграли большое значение. Можно согласиться с В. А. Шкуратовым, который пишет: «Главной социальной инновацией нижнего палеолита была экзогамия – исключение из брачных отношений ближайших родственников… Родство по определенной линии становится ведущим конституирующим принципом социальности в позднем палеолите. Запрет инцеста (кровосмешения) требовал общественной регуляции брака, появились род и семья»[114]. Вопрос о первичности этих социальных образований (рода или семьи) является дискуссионным. Многие, в том числе классики марксизма, первичным считали род, полагая, что для образования семьи необходима частная собственность на землю, скот, орудия труда. Позже появились некоторые этнологические данные, усилилось давление сторонников методологического индивидуализма с обоснованием «вечности» частной собственности и т. и., и на первое место по происхождению стали ставить семью. Понятно, что дилемма – семьи объединились в род или род распался на семьи с появлением частной собственности – не имеет принципиального значения, возможно в разных местах эти процессы шли по-разному.

Из истории известно, что термин «социальное» впервые использовался в качестве политического, революционного лозунга «Да здравствует социальная республика!» в период февральской революции 1848 г. во Франции. Это был далеко не пустой клич, – предполагалось, что социальная республика осуществит следующие требования: всеобщее избирательное право, суд присяжных, гражданский мир, право на труд и организацию союзов, создание Министерства труда и организацию национальных мастерских, т. е. рабочие места для незанятых рабочих и др. Понятно, что необходимо было новое слово, чтобы не просто противопоставить республику империи, но и выразить ожидания трудящихся относительно нового типа республики, принципиально отличающейся от рабовладельческих республик Древней Греции и Древнего Рима или феодальных республик Италии и других стран.

Характерно, что К. Маркс и Ф. Энгельс, анализируя впоследствии события гражданской войны во Франции, весьма скептически отнеслись к данному лозунгу По словам Маркса, «Социальная республика явилась как фраза, как пророчество на пороге Февральской революции»[115]. «Фраза», «пророчество» потому, что в социальной республике отсутствовали те признаки, без которых, как считал Маркс, невозможны радикальные преобразования общества, прежде всего диктатура пролетариата, экспроприация экспроприаторов, обобществление средств производства и др. Ф. Энгельс писал: «Луи Филипп исчез, вместе с ним исчезла и избирательная реформа, а взамен ее возникла республика, и такая республика, которую победившие рабочие объявили даже «социальной». Что надо было разуметь под этой социальной республикой – никому не было ясно, даже и самим рабочим»[116]. Однако требования революционного народа были достаточно конкретными, что говорит и о понимании ими цели борьбы, и более того, о чувстве реализма в тех конкретных условиях. Можно, пожалуй, утверждать, что с теоретической точки зрения социальная республика была в определенной мере обоснована. Правда, это было обоснование с социал-демократических позиций, что явилось источником расхождения с классиками марксизма. Не случайно, сам Маркс констатировал: «Социальные требования пролетариата были лишены своего революционного жала и получили демократическую окраску, а демократические требования мелкой буржуазии (т. е. крестьянства. – С. Ш) лишились прежней чисто политической формы и получили социалистическую окраску. Так возникла – социал-демократия»[117].

Как видим, классики марксизма-ленинизма не принимали социальную республику ни в качестве цели общественного переустройства, ни как новое слово в революционной теории. По их оценкам, этот лозунг не выходит за горизонты буржуазных идеалов, и он в лучшем случае временно терпим, а в перспективе вреден. Это была критика социальной республики, и вместе с тем и самого термина «социальное» слева, за то, что французские рабочие в середине 50-х годов XIX в. не готовы были немедленно «штурмовать небо», отдавая предпочтение социал-демократическим идеям постепенного, шаг за шагом реформирования общества и государства. Парижская коммуна решилась на такой штурм, отбросила лозунги социальности, заменив их требованиями прямого захвата власти и разрешения классового конфликта силовым путем.

История XX века, опыт Социалистической революции в России и других странах со всей очевидностью показали, что такой путь не решает автоматически социальных проблем, что «проклятый социальный вопрос», как его называли народники, а также классики литературы XIX в., не поддается разрешению, минуя реформирование (реформы Ленин считал только «побочным продуктом революции»), не используя демократические процедуры смены власти, гласности, контроля и др. Известный тезис «Обострение классовой борьбы», а фактически ее пропаганды и провоцирования, по сути дела, антисоциален, ибо разрушает целостность изнутри, даже если при этом укрепляются внешние границы и обороноспособность государства. Человечество пошло по пути создания социальных государств, фундаментом которых является не классовая борьба, а Гражданский мир, согласие, согласованность, консенсус.