Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен Страница 18

Прошло еще три дня. Не получив от Сталина никакой информации, 28 октября Рузвельт телеграфировал Хэллу, что тот должен предложить Сталину вылететь «не дальше Басры хотя бы на один день»[105], а остальное время с Черчиллем и президентом мог бы провести Молотов. Хэлл телеграфировал в ответ, что такая организация встречи была бы «сомнительна». Еще один день прошел в этом отношении впустую. Несколько оправившись от гриппа и будучи в состоянии провести пресс-конференцию, Рузвельт оказался под давлением журналистов, стремившихся прояснить ситуацию относительно Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании. Один из журналистов спросил его:

– Уверены ли вы теперь в готовности России к сотрудничеству с нами в деле поддержания мира?

Рузвельт ответил:

– Я бы не ставил вопрос таким образом. Лично я всегда был уверен в этом. И конференция подтверждает мое мнение. Моя убежденность в этом окрепла.

Вопрос: «Конференция подтвердила ваше мнение? Ваша убежденность действительно окрепла?»

Рузвельт: «Да, несомненно»[106].

В тот же день Рузвельт позвонил своему хорошему другу Дейзи Сакли, у которой был дом в городе Райнбек (штат Нью-Йорк), и выразил ей свое отчаяние.

– Все дела в полном беспорядке. Все вверх дном, – пожаловался он[107].

«Я не могу задавать ему вопросы по телефону», – написала она позже. Затем она добавила: «Он намерен отправиться в Длительное Путешествие и рассчитывает довести дело до конца, но оно все никак не может проясниться».

Сакли была на десять лет моложе президента. Она являлась одной (самой младшей) из шести кузин и кузенов Рузвельта и его ближайшим компаньоном в годы войны. Ее роль в жизни Рузвельта малоизвестна, потому что только после того, как она умерла в 1991 году, в чемодане под ее кроватью обнаружили ее дневник объемом в несколько тысяч страниц, ее письма к президенту и тридцать восемь рукописных писем ей от него. Ее дневник под названием «Ближайший компаньон» был опубликован в 1995 году под редакцией Джеффри Уорда. Она впервые положила глаз на Рузвельта на балу в канун Нового года, когда она была впечатлительной восемнадцатилетней девушкой, а ему было двадцать восемь. Как сообщила она своей подружке, она никогда не забывала, «как он, высокий, смеющийся, неустанно кружил по танцплощадке одну партнершу за другой». Он был любовью всей ее жизни. Она жила в «Уайлдерштейне», в большом, но обветшавшем пятиэтажном семейном особняке с башенками в стиле королевы Анны. Он находился по течению реки Гудзон выше поместья «Спрингвуд» в Гайд-парке, которое было отстроено отцом Франклина Д. Рузвельта и затем перестроено самим Рузвельтом и которое Рузвельт считал своим настоящим домом. Она была умной, начитанной, вдумчивой. На этом этапе жизни президента она была, вероятно, его лучшим другом. Она проводила с ним больше свободного времени, чем кто-либо другой. Кроме того, она использовала свои глубокие знания жизни Франклина Д. Рузвельта, чтобы организовать большую коллекцию фотографий в его новой президентской библиотеке, первой президентской библиотеке в стране, которую он создал в своем поместье в Гайд-парке и которую подарил стране.

Сакли была стройной, имела чопорный вид, всегда была одета немного старомодно. Была ли у них когда-либо связь, неизвестно, хотя однажды что-то случилось, когда они были в Верхнем Коттедже, исключительно личном коттедже президента для отдыха, который был спроектирован им и построен в его поместье в Гайд-парке. Как бы там ни было, этого было достаточно для Дейзи, чтобы связать ее и Рузвельта и делить с ним все беды и радости.

Она смогла быть самой безобидной из тех женщин, которыми президент окружил себя, и была безропотно принята Элеонорой, которая сказала своему другу и биографу Джозефу П. Лэшу, что Франклин с самого начала стрелял глазами, когда они еще проводили свой медовый месяц: «Для отдыха и удовлетворения его бесконечного желания иметь аудиторию, которая каждую секунду восхищалась бы им, всегда была Марта [имеется в виду норвежская принцесса Марта, супруга будущего короля Улафа V. – Прим. ред.]»[108]. Дейзи подарила Рузвельту черного скотч-терьера по кличке Фала, который стал известен после того, как президент, отвечая на обвинения республиканцев в том, что он впустую потратил деньги налогоплательщиков на перевозку Фалы (которые, как он доказал, оказались ложью), сделал блестящий ответный выпад, подчеркнув, что если порочить его, президента, было низко, то уж поливать грязью собаку было вообще за гранью допустимого: «Как истинный шотландец, он впал в настоящую ярость. С тех пор мой пес сам не свой»[109]. Должно быть, он сам был отчасти влюблен в Дейзи, поскольку он всегда держал ее письма к нему при себе, замаскировав их среди кляссеров для своей коллекции марок, которые путешествовали с ним, куда бы он ни направлялся.

Рузвельт прибыл в Гайд-парк 29 октября, все еще продолжая болеть гриппом, что нашло отражение в дневниковой записи Дейзи: «Он готовится к Длительному Путешествию в надежде, что ему не придется отправляться в Тегеран, который кишит болезнями и до которого можно добраться, лишь перелетев через горы высотой более четырех с половиной километров. Он опасается и того и другого – как для себя, так и для всей своей команды»[110]. Хуже всего было то, что он до сих пор не знал, действительно ли состоится эта встреча. 1 ноября он писал Макензи Кингу: «Я все еще надеюсь, что мы сможем увидеть “Дядюшку Джо“. Однако, по-видимому, мои конституционные проблемы мало что значат для него, хотя я пытался десятки раз объяснить ему, что в то время, как у моего Конгресса проходит сессия, я должен иметь возможность получать законопроекты, принимать по ним решения и возвращать в Конгресс оригиналы документов в течение десяти дней»[111].

От Сталина пришла очередная телеграмма: «Для меня… исключена возможность направиться дальше Тегерана. Мои коллеги в Правительстве считают… вообще невозможным мой выезд за пределы СССР в данное время… Меня мог бы вполне заменить на этой встрече… г-н В. М. Молотов»[112].

В тот же день Рузвельт узнал также и некоторые хорошие новости: Сенат подавляющим большинством голосов (85 – за, 5 – против) утвердил дорогую его сердцу резолюцию Коннели, предусматривавшую создание Организации Объединенных Наций: «Сенат признает существующую необходимость создания в возможно кратчайшие сроки всеобщей международной организации, основанной на принципе суверенного равенства всех миролюбивых государств и открытой для членства любых государств, больших и малых, для поддержания международного мира и безопасности». Он преодолел первое препятствие – то, с которым Вильсону не удалось справиться: он получил поддержку законодательной власти. Теперь Сенат будет оказывать ему содействие в реализации планов по послевоенному обустройству мира.

На следующе утро Рузвельт завтракал вместе с Самнером Уэллсом, до последнего времени занимавшим пост заместителя Госсекретаря, второй по иерархии должности в Госдепартаменте. До войны он возглавлял в этом ведомстве группу планирования, которая занималась вопросами международной миротворческой организации. Как вспоминал Уэллс, был теплый пасмурный ноябрьский день. Рузвельт сидел в постели среди груды бумаг, в темно-синей накидке на плечах, и курил сигарету через длинный мундштук из слоновой кости. Несмотря на сырой из-за тумана воздух, окна были полуоткрыты. Они проговорили в течение двух часов, обсудив общий характер организации, которую предстояло представить Сталину, когда, наконец, состоится встреча с ним Рузвельта.