Анна Камачо - журнал Космопорт Страница 11

Режиссёр сделал паузу.

— Знаешь, Вася, если бы я не под этим делом был, — он щелкнул ногтем по графину водки, — да если бы не положение такое отчаянное, ни за что не ввязался бы в эту авантюру, а так вот — поверил. Ну, разумеется, устроил ему проверку — уже по трезвяни. Пригласил к себе домой, и он перед аудиторией из меня и моей жены вызвал призрак великого нашего исполнителя Гамлета — Мочалова. И никогда ещё в жизни своей я не слышал и не видел такого исполнения «Быть или не быть»! Никогда! Уж на что жена моя скептик — как и положено в её профессии, но и она в полном восторге была. Мы только спросили, сколько призраков он может одновременно на сцену вызывать. «Да сколько нужно…» — лихо ответил Арнольд. Ну, мы и решили, раз так, начать с постановки «Гамлета». Имелись, правда, две заковыки. Арнольд заявил, что ему нужно постоянно находиться на сцене, причём лицом к аудитории, чтобы держать под контролем весь зрительный зал, а во-вторых, призраки не могут играть призраков же. То есть тень отца Гамлета должен живой актёр играть. Это ни мне, ни супружнице моей не понравилось, мы уже настроились, что будем всю прибыль на троих делить, да и опасно кого-то постороннего привлекать — разболтать может. Но я эту проблему одним махом решил. «Ты, Арнольд», — сказал я, — «и будешь эту тень играть. А уж чтобы ты на сцене всё время находился, позабочусь — режиссёр я или нет?!». И позаботился. Актер Арнольд, конечно, никакой, но произнести замогильным голосом пару-тройку фраз любой сможет. И всю фальшь можно будет отнести на то, что ведь привидение говорит… А насчёт нахождения на сцене, нашел я такое решение — устроили на самом верху кулис подвесную люльку в виде королевского трона, он там и сидел — наряженный и загримированный подобающим образом — на протяжении всего действия. Критики от такой режиссёрской находки кипятком писали, даже такие суровые театроведы, как Рыгор Пакута и Змитрок Рабусь. Уж не помню, кто из них писал, что «…постоянное присутствие над головами персонажей этой зловещей тени, нависающей подобно дамокловому мечу или чеховскому ружью, заставляет обращаться к самым глубоким экзистенциальным пластам нашего «эго»»… Да… Правда, когда, уже в «Макбете», мы этот фокус повторили с призраком Банко, те же критики кривили рот и цедили сквозь зубы, что, мол, тиражирование пусть даже и удачного приема, не есть хорошо, и свидетельствует о творческом застое постановщика. Ну, я на это отмалчивался, когда меня журналисты по этому поводу пытали. Я-то знал, что у меня во всех моих постановках всегда и постоянно будет присутствовать нависающий призрак, и это уже будет не тиражирование приема, а концепция, бренд, авторская фишка. И те же самые критики снова начнут искать в этом неизъяснимые философские глубины. Да…

Свой первый спектакль в каком-то заводском клубе мы дали фактически бесплатно — раздавали контрамарки всем, кто только мог дать оценку и выработать мнение. Критики, журналисты… да просто заядлые театралы. Разумеется, нам пришлось озаботиться тем, чтобы никто не проносил с собой фотокамер и телефонов — первый же снимок всё раскрыл бы и показал, что сцена-то пустая, даже декораций нет, кроме болтающегося в высоте трона с Арнольдом, который все нужные образы транслировал прямо в мозг зрителям. Прессе мы наплели — тут я воспользовался своей репутацией режиссёра экспериментальных театров, — что наши актеры из неких высших соображений желают сохранить анонимность, запрещают даже указывать свои имена в афишах и программках, а посему фотографировать в зале строжайше запрещено и телефоны с цифровухами следует сдавать в гардероб под гарантированно усиленную охрану. Впрочем, все эти предосторожности лишние были — Арнольд и его духи так работали, что на протяжении всего спектакля никому даже в голову не приходило отвлечься на что-то другое.

И самое же первое наше представление произвело бешеный фурор. Понимаешь, Вася, я сам сидел в зале, и хотя прекрасно знал, что на сцене никого, кроме Арнольда, нет, я их видел и слышал! И как они играли, как играли! Это было божественно. Арнольд не врал, он действительно извлекал из потустороннего мира лучших из лучших. Ты же понимаешь, для актера игра — это всё, в этом вся его жизнь, он без этого, как наркоман без своего зелья. Уж и не знаю, где они там, по ту сторону бытия, пребывают, но, похоже, там они лишены этой радости, а Арнольд им давал возможность снова обрести себя. Вот они, как говорится, и отрывались по полной.

«Сарафанное радио» сработало безотказно, на следующий день все театральные круги гудели, и мы уже смогли арендовать прекрасный театральный зал в Офицерском собрании, да и цену за билеты подняли прилично, чтобы и аренду оплатить, и билетёрш с гардеробщицами не обидеть. Анонимность наших таинственных актеров и то, что никто из журналистов не мог заполучить ни одного из них для интервью, только подогревало ажиотаж. И дальше все наши постановки шли на аншлаге. Какое было время! У спортивных обозревателей и тренеров есть такое выражение «dream team» — «команда мечты». Вот если взять нападающего из этой команды, защитников из той, а вратарем поставить такого-то, то это и будет дрим-тим. А я вот мог собирать труппу по этому методу — вытаскивать из пучин времени великих актеров вроде Гаррика, Сиддонса, Кина, знаменитых исполнителей шекспировских ролей Макреди, Ирвинга, Терри… Добавлять наших — того же Мочалова, Смоктуновского или Володю Высоцкого, составлять из них любые мыслимые комбинации и смотреть на их божественную игру…

— Но как же вы языковый барьер преодолели? — спросил я. — Все эти гаррики и кины вряд ли русский знали. А наши актеры — староанглийский.

— Так ведь через Арнольда все эти духи напрямую на психику зрителей воздействовали. Как он мне объяснял — в мозгу есть две зоны, ответственные за речь — зона Вернике и зона Брока. Грубо говоря, зона Брока отвечает за слова, а зона Вернике — за их смысл, за семантику. Ну, так он прямо к зоне Вернике подключался. Все сидящие в зале, даже если б там приключились папуасы или эскимосы, были убеждены, что спектакль ведется на их родном языке. Так что у нас все были счастливы — и космополиты-глобалисты и национально озадаченные. Господи! Как хорошо-то было!

Он замолчал и, уставившись в пустоту, наполнил стопарик водкой и мрачно его всосал.

— Так что же случилось? — осторожно спросил я. — Если всё так хорошо шло, почему нельзя продолжать?

— А то случилось, друг мой Вася, что сверху довели до нас высочайшее мнение, что классика — это, конечно, хорошо, но не пора ли завязывать с этой иностранщиной, не пора ли обратиться к родным корням и истокам, причем как можно ближе к современности, и чтобы непременно с национальным самосознанием.

— Что за чушь? — возмутился я. — Вы же независимый, самоокупаемый театр, кто вам может указывать?

— Могут, Вася, могут. Не прямо, конечно. Я же тебе сказал: до нас довели мнение. А надавить, чтобы мы к этому мнению прислушались по-разному можно — вдруг начнут нам в аренде помещений отказывать или финансовую проверочку устроят. Жена моя, конечно, гений по этой части, она как-то ухитрилась устроить, что мы вполне законно втроем получали все актерские гонорары (ведь не призракам же их отдавать!), но серьезного аудита нам не выдержать.

— Ну, а если действительно взять каких-то современных авторов?

— А где ты найдешь современную пьесу, чтобы там призрак действовал?

— А если по Короткевичу постановки сделать — «Черный замок Ольшанский» или «Дикая охота короля Стаха»?

— Так ведь там призраков настоящих нет, там под конец все рационально объясняется.

Мы замолчали, он допил остатки водки из графинчика, я выпил свой остывший кофе.

— А Арнольд сейчас переговоры ведёт… — внезапно произнес Бражко-Буйницкий. — Одна только надежда на его экстрасенсорные способности, может, сумеет как-то воздействовать… Да нет, безнадёга все это…

— На кого воздействовать?

— На того, кто довёл до нас это самое мнение… О, вот и он.

Я обернулся и увидел, что к нашему столику подходит человек весьма выразительной внешности. Из тех, про кого не скажешь, что он сможет укрыться за флагштоком. То есть туловище-то скроется полностью, если он станет в профиль, но вот нос будет торчать. А глаза такие, что не забудешь — близко посаженные, горящие каким-то тёмным пламенем. Взгляд пронизывающий.

Режиссёр, уронив стул, стремительно поднялся и бросился навстречу Арнольду. Между ними произошел не слишком долгий приглушенный разговор, лицо Бражко-Буйницкого просветлело, и он, взяв медиума под локоток, повлёк к выходу. Разумеется, про меня он уже и думать забыл…

Но у самой двери резко остановился, крутнулся на пятках и уставился на меня жёстким взглядом. Ага, дошло, наконец, что откровенничать с посторонними может быть и опасно.