Александра Коллонтай - Свобода и любовь (сборник) Страница 11

Что ни день – склока острее. Мучается Вася. За Владимира заступается, до хрипоты спорит.

Дело до Совета дошло. Опять кооператив приказа не выполнил.

А Владимир все одно долбит: – Не признаю полицейских мер! Каждое учреждение само себе хозяин. Дисциплина? Плевать я хочу на вашу дисциплину… Не для того мы революцию делали, кровь проливали, буржуев выгоняли, чтобы в новую петлю лезть… Командиры какие нашлись!.. Мы и сами командовать умеем.

Спорили, кричали… – Не подчинитесь, мы вас из Совета исключим, – пригрозил председатель.

– Попробуйте только! – сверкнул глазами Владимир. – Всех своих молодцов пекарей из милиции отзову!.. Кто вас тогда защищать будет? Живо под пяту буржуев попадете. Туда и дорога вашему Совету! Не Совет, а участок!..

Сжалось сердце у Василисы. Ах, зачем это сказал!.. Теперь нападут. И не ошиблась Вася. Взволновалось собрание. Как? Совет оскорблять?… Стоит Владимир бледный. Защищается. А кругом гудят, напирают…

– Исключить! Арестовать! Вышвырнуть негодяя!..

Спасибо Степану Алексеевичу, выручил. Предложил Владимиру удалиться в соседнюю комнату. Ушел Владимир. И Вася за ним. Досадно ей, зачем «глупость сморозил»? Да и на Совет сердце берет: можно ли по словам человека судить? По делам судят. Всякий знает, как Владимир за Советы стоит: не он, так, пожалуй бы, тогда, в октябре, и не отстояли бы большевиков… Это он офицеров обезоружил, это он заставил городского голову бежать из города, а непокорных вывел на улицу: нате, снег разгребайте!..

За что же его из Совета исключать? За горячее слово?

Волнуется Вася, идет в комнату, что позади президиума помещается. Сидит Владимир у стола, голову рукой подпер. Хмурый. Глаза свои лучистые на нее поднял, а в них мука, тоска и обида. Такой показался он ей вдруг малый да беспомощный, будто обиженный ребенок.

И нежной жалостью затопилось сердце Василисы. Ничего бы не пожалела, только бы не страдал ее милый!

– Напугались наши государственники? – начал Владимир хорохористо. – Струсили моей угрозы? Еще не так… И оборвался.

Глядит на него Вася тепло так, в глазах упрек.

– Не правы вы, Владимир Иванович… Сами себе вредите!.. Ну зачем вы это сказали? Вышло, что вы против Совета пойдете…

– И пойду, если Совет заместо участка станет! – еще упрямится Владимир.

– Сами не думаете. – Близко подошла к нему Вася. И, будто старшая, на него глядит: ласково, а серьезно.

Владимир в глаза ей смотрит. Молчит.

– Признавайтесь сами, погорячились!.. – Опустил голову Владимир.

– Сорвалось… Обозлили.

И снова глядит в глаза Васе, будто мальчик, что матери винится.

– Теперь уж не поправишь… Все пропало! – махнул рукой.

Подошла Вася к нему вплотную. Сердце от боли-нежности разрывается. Такой он ей сейчас родной стал. Положила руку на голову его, гладит.

– Полно, Владимир Иванович!.. Чего духом падаете?… А еще анархист!.. Не годится это, Владимир!.. Надо в себя верить. Не даваться людям в обиду.

Стоит Вася над Владимиром, голову его, как маленького, гладит, а он головой к сердцу ее прижался, доверчиво так, будто опоры у ней ищет… Такой большой, а чисто ребенок разобиделся!..

– Тяжело мне… Много жизнь била. Думал, революция, товарищи… Все теперь по-иному будет.

– И будет!.. Только по-хорошему надо, по-товарищески.

– Нет уж, теперь не будет по-хорошему!.. Не умею я с людьми ладить.

– Сумеете! Я верю!..

И подняла Вася голову Владимиру, смотрит в глаза его, точно всю веру свою вложить в свой взгляд хочет… А в глазах Владимира тревога и тоска… Нагнулась Вася и нежно так поцеловала волосы Владимира.

– Надо дело это уладить… Придется тебе повиниться… Сказать, что погорячился… Не так тебя поняли…

– Хорошо, – покорно согласился Владимир, а сам в глаза ей глядит, точно опоры ищет. И вдруг сгреб ее всю в свои объятия, к сердцу прижал так, что больно ей стало… Губами жаркими забрал Васины губы…

Взбежала Вася на эстраду, к президиуму. Прямо к Степану Алексеевичу. Так и так. Надо Владимира Ивановича выручить.

Уладили инцидент.

Но враждебность к Владимиру осталась. Образовалось два лагеря в Совете. Светлые, дружные дни миновали…

Не хочется Васе думать дальше. А мысли бегут. Не остановишь!

Как же сошлись они? Это было вскоре после того инцидента в Совете. Владимир провожал ее домой. Теперь уже они всегда вместе уходили. Друг друга искали. И, как одни оставались, на «ты» были.

Подруги дома не оказалось. И сразу Владимир Васю на руки подхватил, целовать стал… Горячо, горячо. И сейчас Вася помнит его поцелуи. Но она из рук его выбилась. Отстранилась и в глаза ему глядит:

– Володя!.. Ты не целуй меня… Я не хочу обмана… Он не понял ее, удивился:

– Обмана? Ты думаешь, что я тебя хочу обмануть? Разве ты не видишь, что я полюбил тебя с первой встречи?…

– Не то! Не то, Володя!.. Тебе-то я верю. А вот я… Постой! Не целуй меня! Ты хочешь отдать свое сердце «чистой девушке»?… Я не девушка, Володя, у меня были женихи…

Говорит, а сама вся дрожит… Вот-вот рассыплется все ее счастье.

– Мне дела нет до твоих женихов! – перебивает Владимир. – Ты моя!.. Чище тебя, Вася, нет в мире человека… Ты душою чиста.

И прижал к сердцу так крепко, так горячо… – Ты же любишь меня, Вася? Правда, любишь?… Ты же моя!.. Моя!.. И больше ничья. А о женихах своих – слышишь? – никогда больше не смей вспоминать. И мне не говори… Не хочу знать! Не хочу!.. Ты моя, и все тут!..

Так началась их брачная жизнь.

Темно в купе. Улеглась нэпманша, продушив вагон цветочным одеколоном. Смирно на верхней койке лежит и Василиса. Заснуть бы… Нет, не спится. Все вспоминается прошлое. Будто итог подводит. Зачем итог? Ведь еще вся жизнь впереди! И любовь жива. И счастье впереди… Но где-то в уголке сердца чуется Василисе, что уже прежнего нет. Того счастья, что было тогда, четыре года тому назад, его нет!.. И любовь не та, и сама Василиса не та.

Почему это? Кто виноват?…

Лежит Василиса, руки за голову закинула. Думает. За все эти годы некогда думать было. Жила. Работала. А теперь, кажется, что чего-то недодумала, что-то пропустила… Нелады в партии. Склоки в учреждениях…

Тогда, вначале, все было иначе. И Володя был другой. Правда, хлопот с ним было немало. То и дело с «верхами» сцеплялся. Но Вася умела его урезонить. Он ей доверял, слушался.

Началось наступление белых. Город под угрозой. Владимир на фронт собрался. Вася не удерживала. Только убедила: раньше в партию запишись. Хорохорился… Спорил… Записался.

И стал большевиком. Уехал.

Мало и писали друг другу. Наезжал налетом на день-другой. И опять недели, месяцы целые врозь. Так будто и надо. Даже не тосковалось. Некогда. И вдруг в комитете узнает Вася: против Владимира дело подняли. Что такое? В снабжении работал.

Будто «кутежами» занялся, дела запутал, будто «на руку нечист».

Вскипела Вася. Неправда! Не поверю! Интрига. Склоки. Навет.

Бросилась разузнавать. Пахнет серьезным. Еще не под судом, а с работы отстранили. Упросила Степана Алексеевича, чтобы командировку ей на фронт дали («подарки везти»), в три дня собралась.

Поехала. Трудно пробираться было. Всюду задержки, неувязка поездов. Бумаг не хватает. Вагон с подарками не перецепили. Измучилась. Душа тревогой изошла. А вдруг уж дело до суда дошло? Только тогда поняла она, Вася, как любит она

Владимира, как дорог он ей… И верит в него как в человека, верит!.. Чем больше ему другие не доверяют (думают, анархист, так уж на все подлое способен), тем упорнее стоит Вася за него. Никто ведь так душу его не знает, как она, Вася!.. А душа у Владимира нежная, как у женщины! Это только так кажется, что он суров да непреклонен!.. Вася знает, что добром да лаской его на все хорошее повернуть можно…

А что озлоблен, так это верно! Жизнь несладкая была, пролетарская.

Приехала Василиса в штаб. С трудом узнала, где Владимир квартирует. Пришлось под проливным дождем через весь город плестись. Хорошо, что товарищ проводил… Устала, продрогла… Однако рада – узнала, что еще разбор дела не закончен. Настоящих улик нет. Мнения в особом отделе разделились. Слухи, доносы… Смутило только, что переглянулись с нехорошей усмешкой, когда Вася «женой» его открыто назвалась. Будто что-то скрывают. Надо все узнать, до конца. И потом к самому тов. Топоркову пойти, что из центра приехал. Он Владимира по работе знает. Пусть «травлю» кончат!.. За что его так мучают? За что? Были же другие меньшевиками, эсерами их не травят небось… Чем анархист хуже?

Подошли к деревянному домику, где Владимир квартировал. В окнах свет. А дверь крылечка на запоре. Побарабанил товарищ, тот, что Васю провожал. Никто не отзывается. А у Васи ноги до щиколоток промокли. И вся отсырела, промерзла. Не столько о радости встречи думает, сколько о том, как бы в теплую комнату попасть, платье, чулки переменить… Пять дней в теплушке, без сна почти.

– Постучим в окно, – решил товарищ. Отломил сук у березы и давай суком в окно колотить.