Пьер Адо - Плотин, или простота взгляда Страница 12

Однако первое движение к добродетели – уже божественный дар, откровение, опыт слияния. Как могла бы знать душа, что частица ее живет в духовном мире, если бы не сознавала этого; как могла бы она желать уподобиться Богу, если б не ощутила внезапно Божественное присутствие:

"Души касается веяние, идущее свыше" (VI 7, 22, 8). "Душа любит благо, потому что с самого начала оно побуждало ее к любви" (VI 7, 31, 17). "Откровение, сообщенное Умом, дало душе более ясное зрение. Это откровение вселяет в душу надежду на целостность, оно не позволяет ей рассеиваться и внушает любовь к сиянию Ума" (V 3, 8, 29).

Да, таков характер добродетели в понимании Плотина. Она действительно стремится уподобиться Богу.

В связи с этим Плотин различает два вида добродетелей. Существуют добродетели, которые можно было бы назвать общественными. Здравомыслие, справедливость, мужество и воздержность на своем уровне лишь сдерживают порождаемые телом страсти и регулируют наши отношения с другими людьми. Над этими общественными добродетелями есть очищающие добродетели. При их помощи душа вместо того, чтобы вступать в союз с телом, подобно общественным добродетелям, полностью отделяется от него и обращает взор к Богу; впрочем, оба эти явления нераздельны (I 2, 4, 16).

Два вида добродетелей соответствуют двум разным уровням человеческой действительности. Существует "составной элемент", то есть та часть нас, которая представляет собой некую смесь души с телом. На этом уровне возникают страсти, опасения, желания, горести, удовольствия. На более высоком уровне находится чистая душа, внутренняя сущность человека, человек духовный, нацеленный на мысль, – более того, на созерцание Бога. Низшие добродетели направляют деятельность "составного элемента". Но мудрый отказывается уподобиться "составному элементу". Возможно, это живое тело, эти страсти, горести и удовольствия и принадлежат ему, но они его не выражают.

"Подлинный человек – иной. Он свободен от всего, что связывает нас с животным началом. Он обладает созерцательными добродетелями, живущими в душе, которая отрывается от тела; отрывается и даже уже оторвалась полностью, будучи еще здесь" (I 1, 10, 7).

Таким образом, очищающие добродетели способствуют полной трансформации внутренней жизни. Можно сказать, что вся духовная энергия обращается внутрь и вверх. Мудрец живет на предельно возможной для него высоте, уделяя низшим уровням лишь необходимое для сохранения жизни внимание. Моральное усилие – уже не борьба, а победоносное восхождение. Вещи низшего порядка теряют свой интерес, потому что на них больше не обращают внимания. Поэтому они уже не составляют проблемы. Вся деятельность направлена к Богу.

Разумеется, Плотин сразу выходит на высший уровень. Здесь потребность в общественных добродетелях отпадает, так как отпадают моральные проблемы, которые они помогали разрешить:

"Поднимаясь до высших принципов и правил действия, мудрец будет поступать соответственно этим правилам. Для него умеренность заключается не в ограничении удовольствий, а скорее в том, чтобы полностью отказаться от них, насколько это возможно. Мудрец не живет человеческой жизнью, пусть даже жизнью человека добродетельного, с точки зрения социальной добродетели. Нет, он бежит от этой жизни, он избирает другую, Божественную жизнь" (I 2, 7, 22).

Да, речь идет именно о Божественной жизни, ибо очищающие добродетели, обращая душу единственно к Богу, следуют Тому, Кто покоится в себе самом:

"Отныне здравомыслие состоит в созерцании реальностей Божественного Ума... Справедливость – это деятельность, направленная только к Уму, это воздержность, внутреннее возвращение к Уму, мужество, бесстрастие, повторяющее бесстрастие Ума, к которому душа направляет свой взор" (I 2, 6, 12).

Добродетель у Плотина могла бы сказать, подобно природе:

"Рожденная созерцанием, я люблю созерцание... и созерцаю" (III 8, 4, 6).

В этом нет ничего удивительного, так как в сущности для Плотина вся жизнь представляет собой созерцание. Что делать душе, отделившейся от тела и повернувшейся к Богу, как не созерцать?

"Что есть добродетель? – То, что получает душа от слияния с Богом. – Так что же это? – Созерцание" (I 2, 4, 17).

Добродетель во всех своих аспектах суть продолжение созерцания. Рожденная созерцанием, возвращающаяся к созерцанию, плотиновская добродетель – не более чем созерцание. Это усилие, с которым душа стремится удержаться на уровне, до какого Бог ее возвысил. Став состоянием, называемым мудростью, она сделается постоянным созерцанием.

"Почему не остаемся мы в вышнем мире?" – спрашивал Плотин. И тут же отвечал:

"Потому что мы еще слишком от мира сего",

то есть еще недостаточно очищены добродетелью. И продолжал:

"Но настанет минута, когда созерцание станет постоянным, и тело уже не будет препятствием" (VI 9, 10, 1).

Таким образом, плотиновская добродетель заключается в крайне простой духовной установке. При взгляде на нее извне можно выделить различные ее аспекты и назвать их "здравомыслие", "справедливость", "мужество" или "воздержность". Но если взглянуть на нее изнутри, это даже не усилие отделиться от тела, это только взор, постоянно направленный к Богу, постоянное упражнение в том, чтобы достичь Божественного присутствия. Можно даже говорить о метаморфозе взгляда. В себе и вокруг себя, во всем окружающем плотиновская добродетель хочет видеть лишь присутствие Бога. Благодаря этому упражнению союз с Богом становится постоянным. Созерцание мира Форм и опыт любви к Благу перестают быть редкими и экстраординарными явлениями, уступая место почти ощутимому единению, захватывающему человека целиком:

"Иногда умственная работа мудреца может сдерживаться внешними обстоятельствами: например, речи требуют раздумий и рефлексии. Но предмет высшего знания – Благо – всегда в его власти и никогда его не покидает, и, если бы даже мудрец был в знаменитом быке Фаларида, оно тем более не покинуло бы его.* Напрасно было бы называть подобное положение приятным, хоть повтори это тысячу раз, ибо может ли говорить о приятном страдающее существо! Но мы полагаем, что со страдающим началом сосуществует иное начало, которое, хотя и связано со страдающим (пока оно с ним связано), все же пребывает в нерушимом созерцании Блага" (I 4, 13, 3).

* Фаларид, тиран Агригентский, сжигал своих жертв в бронзовом быке. По мнению стоиков и эпикурейцев, мудрец счастлив даже внутри быка Фаларида. Именно на эпикурейцев Плотин намекает в строках: может ли говорить о приятном страдающее существо. Эпикурейцы не разделяют чисто духовное и телесное "я". Они признают лишь телесное "я". Если телесное "я" – целиком во власти страдания, оно не может одновременно утверждать, что его состояние приятно. Следует предполагать, что подобную вещь утверждает духовное "я", всегда погруженное в созерцание Блага.

В понимании Плотина мудрец в быке Фаларида не будет отрицать, что страдает. Но страшные муки тела, даже осознаваемые душой, затрагивают лишь низшие уровни нашего "я". Повернувшись к Богу, сосредоточившись на самом возвышенном, душа у Плотина продолжает созерцание и не может отвлекаться на свой низший уровень, охваченный страданием. Бог, с которым она соединилась, есть Благо. Чего же еще ей желать? Что могут ей сделать бедствия, лишение удовольствий, даже страдание? Она обладает Всем, она есть Все, остальное не имеет значения. Ей достаточно союза с Богом. Такова мудрость Плотина. Мистическая мудрость, не имеющая смысла для того, кто не испытал союза с Богом.

До сих пор мы подходили к плотиновской мысли как бы изнутри. Нет сомнений, что, рассказывая нам об уровнях нашего "я", о красоте всемирной жизни, о любви к Благу и об очищающей добродетели, Плотин поделился с нами своими внутренними переживаниями. Теперь, кажется, наступил момент рассмотреть воззрения Плотина в некотором роде извне. Надо просить Порфирия, его биографа, поведать нам, каким образом Плотин нашел конкретное решение проблемы, поставленной в начале этой главы: как жить в земном мире после созерцания божественной Красоты и испытав любовь к Благу; более того, как жить здесь в постоянном созерцании?

VI. ДОБРОТА

"Благо полно нежности, благосклонности и кротости.

Оно всегда открыто тому, кто его ищет".

(V 5, 12, 33)

Открывая "Жизнь Плотина"* Порфирия, современный читатель испытывает некоторую неловкость. Первая же фраза его поражает: "Плотин стыдился, что у него есть тело" (Жизнь Пл. 1, 1).

* Перевод "Жизни Плотина" на немецкий, выполненный Р.Хардером, который вышел в "Plotins Schriften" (Hamburg, Meiner, 1958), представляет собой большой прогресс по сравнению с переводом Э.Брейе. Я часто прибегал к нему в данной главе.

Следующие страницы знакомят его со странным субъектом, который отказывается говорить о своих родителях, родине (Жизнь Пл. 1, 3), годе рождения (2, 37) и не допускает, чтобы рисовали его портрет.