Пьер Адо - Плотин, или простота взгляда Страница 13

Следующие страницы знакомят его со странным субъектом, который отказывается говорить о своих родителях, родине (Жизнь Пл. 1, 3), годе рождения (2, 37) и не допускает, чтобы рисовали его портрет.

Затем Порфирий, не колеблясь, приводит натуралистические подробности:

"У него бывали колики. Но он всегда отказывался от промывательных ("Негоже пожилому человеку, – говорил он, – прибегать к подобным средствам"), и не соглашался также принимать териак: "Я не ем даже мяса домашних животных", – объяснял он.* Он не посещал бани, но каждый день растирался дома. Когда эпидемия чумы была в разгаре, растиравшие его прислужники умерли, и он отказался от этой процедуры" (Жизнь Пл. 2, 1),

* В состав териака входило мясо диких животных, особенно змей.

После рассказа, кстати, очень волнующего, о последней болезни и смерти Плотина, Порфирий сообщает нам некоторые биографические детали, которые учитель ему рассказал во время бесед, и, в частности, следующее любопытное воспоминание детства:

"Хотя он уже учился в школе, и ему было восемь лет, он по-прежнему шел к кормилице и открывал ее грудь, чтобы сосать, но когда однажды ему сказали, что он дурной мальчик, ему стало стыдно, и он перестал"* (Жизнь Пл. 3, 2).

* Почему из всего своего детства Плотин рассказал Порфирию только этот эпизод? Идет ли речь о психической травме? Сам факт позднего кормления очень часто встречается на Востоке. Если Плотин рассказал эту историю, то, может быть, как пример невольного греха, какой мудрец, достигший совершенства, все же может совершить (ср. I 2, 6, 4).

Вслед за этим мы переходим к встрече Плотина с его учителем Аммонием, затем к "приключениям Плотина на Востоке":

"Со дня своей встречи с Аммонием Плотин оставался подле него и так глубоко постиг философию, что захотел узнать и философию персов, и ту, которую почитают индийцы. Когда император Гордиан готовился напасть на персов, Плотин явился в его лагерь и продвигался с армией. Ему было тогда 39 лет, так как он посещал школу Аммония 11 лет. Но Гордиан был убит в Месопотамии. Плотину с трудом удалось бежать, и он укрылся в Антиохии. В это время Филипп стал императором, и в возрасте 40 лет Плотин пришел в Рим" (Жизнь Пл. 3, 13).

С этого момента мы видим, как Плотин постепенно становится главой философской школы. Но в конце античной эпохи философия – это прежде всего "образ жизни". Можно сказать, что к философии приобщаются, как к религии, и это полностью меняет жизнь. Философ – скорее духовный наставник, чем учитель: он призывает к обращению, затем ведет новообращенных молодых людей, а часто и взрослых, по пути мудрости. Это духовный руководитель. Конечно, он преподает. Занятия, которые он проводит, могут даже иметь несколько технический характер, затрагивать вопросы логики или физики. Но это только умственные упражнения, составляющие часть системы воспитания души в целом.

Таким является нам Плотин по рассказам Порфирия. Он описывает манеру преподавания Плотина, перечисляет окружавших его учеников и рассказывает о некоторых очень выразительных случаях. Прежде всего он говорит о своем учителе с восхищением:

"Его устремленность к самому себе никогда не ослабевала, разве что во время сна, которому, впрочем, мешало то, что он мало ел (часто не ел даже хлеба) и постоянно размышлял о Духе" (Жизнь Пл. 8, 20).

Да, современный читатель, даже не чуждый знания античности, испытывает некоторую неловкость, читая все это. Превосходный знаток Плотина Э.Брейе прекрасно передает это впечатление:

"Решительно, – пишет он, – в окружении Плотина не чувствуется того морального здоровья и равновесия, какие присущи школе Эпиктета. Заметны тревожные симптомы усталости и нервного истощения. Постоянная тема учения Плотина, "бегство от мира", имеет странное сходство с тем "бегством от жизни", той постоянной потребностью в перемене места, желанием "идти все равно куда, только бы прочь от этого мира", которые, по мнению д-ра Пьера Жане, являются признаками меланхолического синдрома. Возможно, этим нервным состоянием объясняется внезапность, с какой Плотин навсегда покинул Александрию, и его полное отчуждение от своей семьи и родины. Разумеется, он был ослаблен суровым режимом, которого придерживался. Он не только не ел мяса, как пифагореец, но и не соблюдал самых элементарных требований гигиены. Добавим, что умственное переутомление, эта постоянная медитация, при которой мысль все время работает и опережает слова, и происходящая от этого бессонница постепенно подорвали его здоровье. Когда Порфирий с ним познакомился, у Плотина было расстроенное пищеварение и очень слабое зрение. Он страдал хроническим заболеванием горла и кожной болезнью. Ко всему прочему, он относился к болезненным состояниям с определенным одобрением, также болезненным.

"Надо, чтобы человек подавлял и ослаблял свое тело, чтобы показать, что подлинный человек есть нечто совсем отличное от вещей внешних... Он не будет избегать страдания; он пожелает даже приобрести опыт страдания" (I 4, 14, 12).

Это странное философское завещание, – продолжает Э.Брейе, – выходит за рамки стоического безразличия, поскольку доходит до того, чтобы желать страдания".*

* Е.Bréhier, "Plotin, "Les Enneades"", t. 1, Paris, 1924, p.p. VII-IX.

Что касается д-ра Жилле,* который распознает в последней болезни Плотина симптомы легочного туберкулеза, то он доходит до того, что видит в его духовных проявлениях психические последствия этой болезни, а в плотиновской философии – идеал больного человека.

* Р.Gillet, "Plotin au point de vue médical et psychologiques, thèse de médecine". Paris, 1934.

Так из Плотина делают в конечном счете какого-то языческого Паскаля, живущего в постоянном напряжении и страдании, рассматривающего болезнь как нормальное состояние человека.

*   *   *

Многие элементы этой мрачной картины преувеличены. Истории, рассказанные Порфирием, часто неверно интерпретировались, сообщаемые сведения неверно понимались, и даже его умолчания толковались в дурную сторону. Если мы внимательно перечитаем его повествование, перед нами предстанет совсем другой Плотин.

Прежде всего, мы должны примириться с тем, что многое из жизни Плотина нам неизвестно. Порфирий провел с ним только шесть лет. Он узнал его уже в конце жизни, в то время, когда Плотин приближался к старости, и начинала проявляться его последняя болезнь. В силу обстоятельств Порфирий дает нам неполную картину. Он почти ничего не знает о прошлом Плотина, и, разумеется, вынужден делать упор на аскетическом и болезненном образе жизни учителя.

Порфирий слишком мало говорит нам о молодости Плотина, чтобы можно было дать ее психологическую интерпретацию и различить признаки "меланхолического синдрома". Ничто в рассказе Порфирия не позволяет утверждать, что для того, чтобы последовать за Гордианом, идущим к Персии, Плотин внезапно покинул Александрию и оставил Аммония. С таким же основанием можно предположить, что сам Аммоний посоветовал ему совершить эту философскую экспедицию, это "паломничество к истокам" восточной мудрости, которая с незапамятных времен интересовала греческих философов. Что неясно в повествовании Порфирия, это каким образом Плотину удалось приблизиться к императору Гордиану. Как отмечает Р.Хардер (стр. 84-85), за этим приключением Плотина стоят политические течения, которые нам неизвестны. Чтобы Плотин мог участвовать в экспедиции и сопровождать императора, у него должны были быть хорошие отношения с сенаторами – приближенными императора. Эту гипотезу подтверждает бегство Плотина после убийства Гордиана. Гордиан был убит во время солдатского мятежа. Власть захватил узурпатор Филипп. Итак, Плотин скрывается с большим трудом как замешанный в связях со сторонниками императора Гордиана. Мы не знаем, почему он после этого отправляется в Рим, а не в Афины, например. Но, возможно, по прибытии в столицу Империи Плотин не был, как воображают, "неизвестным скромным александрийцем" (Брейе, стр. VI). Если, как можно предположить, на Востоке у него уже были встречи с сенаторской аристократией, то неудивительно, что в Риме он оказывается в дружеских отношениях с такими людьми, как Кастриций Фирм, Марцелл Оронтий, Сабиллин и Рогациан (Жизнь Пл. 7, 24), которые принадлежат к этому кругу.

Что касается аскетизма Плотина, то в нем нет ничего мрачного или болезненного. В нем нет ничего, что бы не соответствовало многовековой традиции образа жизни философа.

Плотин не говорит о своем происхождении, родине, родителях? Он просто применяет на практике советы стоика Эпиктета:

"Если правда то, что между Богом и людьми есть родство, как утверждают философы, людям остается лишь следовать примеру Сократа, то есть никогда не отвечать тому кто спрашивает, из какой они страны: "Я – гражданин Афин или Коринфа", а только: "Я – гражданин мира". Изучив строение Вселенной, постигнув, что над всем есть опережающее, доминирующее и всеобъемлющее "Все", включающее Бога и людей, которое породило не только твоего отца и деда, но и все, что живет и произрастает на земле, особенно разумные существа, ибо они по природе своей сообщаются с Богом, связуемые с Ним разумом, как не назвать себя гражданином мира? Как не назвать себя сыном Бога?" (Эпиктет, "Беседы", I 9, 1).