Ольга Горовая - Бабочка Страница 13

И я уже сказал Бабочке об этом. Не с такими аргументами. Но пока и не было видно, что она сама хочет куда-то от меня уехать. Кажется, наоборот, Света даже обрадовалась, что может остаться и учиться здесь. Пусть и не определилась пока с универом. Но это не беда. Пусть выбирает хоть самый крутой. Оплатим, чтобы она ни захотела изучать.

Сегодня же меня интересовало только то, как быстрее вернуться. Я уже представлял, как обрадуется моя Бабочка, когда спустится завтракать и увидит меня. С самого утра, а не вечером, как я обещал. А я расспрошу ее о танцах, на которых Света вчера задержалась, если верить отчету парней, что ее охраняют. Может, конкурс какой намечается. И быть может, мы все-таки сумеем продвинуться еще немного вперед в налаживании новой жизни. Может, ей хоть на кроху легче станет.

Махнув рукой ребятам, отпуская их отдыхать, я бросил документы, которые мне передали, на столик в гостиной и пошел к лестнице. Завтра гляну. Суть дела я уловил, завтра устроим и свяжемся с кем надо, а нюансы пусть мои юристы изучают. Сейчас же мне дико хотелось просто завалиться в кровать и выспаться. Тем более, если я хотел позавтракать с Бабочкой, спать оставалось часа четыре-пять, не больше.

Тихо, чуть ли не на цыпочках пройдя коридор, как подросток, возвращающийся домой с поздних гулянок, чтобы не разбудить Свету, я добрался до своей комнаты. Свет не включал. Зачем, и так знаю каждый сантиметр. С облегчением сдернул с шеи галстук, следом за ним на пол отправился и пиджак. А вот дальше – застопорился. Потому что поднял голову и ошалел, тупо уставившись на кровать.

В моей постели спала женщина. Молодая. Блин, девушка. Это было совсем странно. Я никогда не привозил телок к себе. Не хватало еще. Мест достаточно, чтобы еще дом кому ни попадя светить. И сейчас вообще не врубался: кто это и чего она забыла в моей кровати? Почему-то первая мысль была, что это какая-то подстава. И кто-то пытается влезть. Ясное дело, самой очевидной кандидатурой организатора такой подставы виделся Малый. Хоть и других вариантов хватало. Очень тихо, чтобы ничего под ногами не хрустнуло и не скрипнуло, я отступил к комоду и в боковом отделе нащупал ствол. Холодная тяжесть привычно легла в руку. Так же тихо сняв рычаг предохранителя, я подошел впритык к постели.

И понял, что совсем сбрендил. Просто окончательно. Не узнал Бабочку. Капец. Совсем плохой стал. От усталости, видимо.

Только, хрен бы ее и Сашка сейчас, наверное, узнал. Или Динка. А может, я просто пытался оклематься, лихорадочно хватаясь за такие отмазки и мысли. Потому что вдруг понял, что попал. Попал так, как еще ни разу в жизни.

Эта девушка, лежащая сейчас поверх одеяла на моей кровати, меньше всего походила на Бабочку, которая жевала мои пальцы, когда у нее резались зубки, или на ту девчонку, что висла у меня на шее каждый раз, стоило приехать в гости. Эта была молодая девушка. Красивая. Очень красивая, чего я раньше как-то не замечал. Не просто милая и симпатичная. У нее были обалденные ноги, которые ни фига не скрывал распахнутый махровый банный халат. Чуть худоватые плечи, тонкость косточек которых почему-то подчеркивала лямка майки, натянутой на голое тело. И такая грудь (которую эта майки вообще не скрывала, уж поверьте мне), что у меня перекрыло горло.

Об остальной реакции собственного тела я даже думать не желал. Все еще стоял и пялился на пухлые, почему-то грустно закушенные губы и чуть подрагивающие во сне ресницы Бабочки. На влажные волосы, которые длинными темными прядями рассыпались по этим худым плечам. На сиреневое ухо старого плюшевого зайца, которому посчастливилось оказаться прижатым к этой груди.

Смотрел и не мог понять: какого хера? Когда она стала такой? Я же только утром ее в школу проводил? И ничего такого не заметил. В какой момент она вдруг стала настолько красивой уже не девчонкой, а молодой девушкой, что из меня дух выбило? Смотрел и не мог найти ни одного толкового объяснения ни этому, ни своей реакции на Бабочку.

На автомате щелкнув предохранителем, возвращая его на место, я попятился назад, почему-то продолжая чувствовать себя так, словно у кого-то на прицеле. Тихо прикрыл двери, а потом – пошел в свой кабинет, уже мало заботясь о тишине и сокрытии своего присутствия.

Сказать, что я был сбит с толку и дезориентирован – не значило бы ничего.

Весь мой мир и вся моя вселенная вдруг перевернулись вверх тормашками. А девочка, которая всегда была моим личным маленьким божеством, вдруг превратилась в красавицу, которую я внезапно захотел с бешеной силой. И это понимание разрывало мой разум на части.

Захлопнув двери кабинета ногой, я с порога свернул к мини-бару, и уже с бокалом, полным виски, вытащил сигару из коробки на столе. Отпил. Посмотрел еще раз на сигару. Бросил, и поперся на кухню, где управляющая держала запас сигарет для моих пацанов. Ни разу за последние тринадцать лет я не испытывал такой потребности закурить. Даже тогда, в день гибели Сашки.

Блин. Прости, брат.

Мне было реально стыдно и противно за свою реакцию, но я не мог прогнать из разума картины, казалось, впечатавшиеся в мои глаза, словно их выжгло на сетчатке. Затянулся сигаретой так, что в виске застучало, а все никак оклематься не мог. Я еще отхлебнул вискаря. Сразу пол бокала. Так, что поперхнулся, всю горлянку спиртом обжег. Но наплевал на это, еще раз затянувшись сигаретой. И только теперь, медленно пошел назад в кабинет, прихватив с собой всю пачку курева.

Я никогда… Никогда в жизни не смотрел на Свету так. Она была девочкой, которую я холил, оберегал, лелеял, ради счастья и веселья которой я готов был сделать что угодно, даже терпеть жадность Динки и тянуть Сашку. Лишь бы Света верила, что у нее самая счастливая и дружная семья, лишь бы им не приходилось ни о чем думать и грузиться проблемами, обеспечивая счастливое детство этой Бабочке.

Я всегда знал, что люблю ее. Просто люблю. Ну, как племянницу, наверное. Больше, чем любил родителей или Сашку, однозначно. Но они же и не были такими маленькими, беззащитными, нуждающимися во мне.

Впервые сомнения в моей душе появились, когда родился Лешка. Вот тогда я осознал всю разницу. Нет, я любил племянника, мне хотелось его порадовать, и я гордился его достижениями и успехами. Но… мое отношение к нему уместилось бы в одной сотой или даже тысячной того обожания, которое вызывала Света в моей душе. И все-таки, я не был хреновым педофилом. Никогда, ни разу за эти семнадцать лет у меня не мелькнуло ни одной мысли, оскверняющей эту девочку или наши отношения. Никогда!

Да, я стал реже появляться у них, сведя наше общение к разговорам, потому что боялся обидеть Лешку пониманием того, что его сестра – моя любимица. Я не хотел мозолить глаза Сашке и своей матери, вцепившейся в идею, что я пытаюсь сместить ее сына с пьедестала в сердце Светы, что тот бульдог в кость. Это все было, да. Но я никогда не рассматривал ее как объект сексуального желания. Я не думал о Бабочке, не заводился, видя ее фото или вспоминая наши разговоры.

Единственный раз, когда я завелся, взбесился просто, говоря с ней, это когда она спросила про минет. Меня реально взяла такая злость, просто бешенство. Не знаю почему, но я решил, что какой-то малолетний урод пристал к ней, подкатил с таким предложением. Еле сдержался, чтоб не сказать, что сейчас приеду и голыми руками задушу того, кто к моей Бабочке с таким в тринадцать лет подкатил. Но ни одной мысли о том, как она может такое сделать или воображаемых картин, вызвавших бы у меня сексуальное возбуждение, это не вызвало. Я хотел просто ее уберечь и защитить от всего в мире.

Зато сейчас я был просто каменный, и меня реально трясло, будто не мужик, трахнувший кучу баб, а пацан, который и одной еще не лапал.

Если бы еще вчера узнал, что на мою Бабочку тридцатишестилетний мужик засматривается, блин, убил бы. Сто пудов бы убил извращенца. А с собой что сейчас сделать? Как на нее смотреть теперь? В глаза Свете?

Еще три стакана виски ни на сантиметр не помогли мне продвинуться в мыслях о том, как жить теперь и что делать. Я выкурил пачку сигарет, прикуривая одну от другой, и чувствовал себя так, будто глаза сейчас вылезут из черепа. А придумать ничего не мог.

И почему-то только сейчас заметил темно-синюю коробочку с серо-стальной полосой по центру и записку, написанную торопливым, но округлым и четким почерком моей Бабочки: «Извини, мне правда стыдно за все мои психи. А ты - самый лучший. Всегда им был и есть. С прошедшим днем рождения! Бабочка»

С прошедшим… она и правда мне ничего не дарила, но какая разница, главное, что сама понемногу приходила в себя. Зачем мне еще какие-то подарки? А все равно, вдруг появилось любопытство, и даже это ненормальное желание и ярость на себя отошли на второй план. Отложив тлеющую сигарету в пепельницу, уже полную окурков, я большим пальцем руки откинул крышку.

Угодила. Или угадала. Или просто знала меня так хорошо, что не ошиблась. Мне пришелся по вкусу этот простой, но четкий браслет из металла. Я крутил его так и эдак минут десять, понимая, что мне нравится его текстура и плотность. А потом обнаружил небольшую гравировку. Бабочка. На тыльной стороне пластины. То ли случайно, то ли задумано тем, кто создавал этот браслет, получалось так, что когда защелкиваешь браслет на руке – пластинка чуть смещалась и гравировка оказывалась не по центру, а как раз над точкой, где бился пульс. Словно бы она и до этого не была у меня в крови.